Фарамунд словно бы только сейчас понял, заулыбался:

– Ну, у нас не столько войск, чтобы распыляться на два лагеря! К ним мы и не приближались. А лес я велел поджечь с той стороны… прямо перед их городом, чтобы отсюда казалось, будто горит сам город. Ведь если малый пожар – то горит село, если большой – то город, верно? А пленные, конечно же, совсем не из Геяриума. Да и не пленные они вовсе! Просто пришлось нарядить своих… ха-ха!.. Признайтесь, больше всего вас добили гонцы, что прискакали с той стороны пьяные?

Фабий покачнулся, сильная рука рекса удержала, не дала упасть под копыта коня. Его трясло. Перед глазами промелькнули и эти гонцы, и та радость, что с их появлением охватила всю войско, в ушах звучали те ликующие вопли… нет, это сейчас кричат ликующе, захватывая вверенный ему город…

– Я хочу умереть, – прошептал легат в отчаянии. – Я хочу умереть… Я все равно покончу с собой!

Голос Фарамунда прозвучал сверху сочувствующе:

– Это бесполезно. Теперь-то я могу в самом деле подвести к Геяриму вереницу знатных граждан вашего города! Но вам станет легче, если скажу, что я почти без боя… или малой кровью захватил уже два десятка таких городов.

Легат ухватился в отчаянии за волосы, рванул, безумными глазами посмотрел на пучки волос в кулаках. Боль не отрезвила, душевная боль намного злее.

– Станет легче, – сказал рекс, – когда и Геяриум падет тоже… без сражения. Всем станет легче, даже горожанам!

Он задержался в Геяриуме, принимая коммендации, а войска окрыленно двинулись дальше на юг. Шли отважно и опрометчиво, как делали все: готы, гепиды, лангобарды, вандалы, тюринги… И если бы впереди оказались римляне, их бы смяли, но… наткнулись на пришедших чуть ранее готов!

В жестоком бою, что длился с утра и до заката солнца, его войско было разбито наголову. Только ночь спасла от окончательного истребления. Когда наступило утро следующего дня, по заваленному трупами полю ходили готы, добивали тяжело раненых, как своих, так и чужих, а когда из-под груды мертвых тел вытаскивали легко раненого, то задавали только один вопрос: гот или франк?

Оставив труп франка истекать кровью, шли дальше, заодно собирали оружие, снимали доспехи. Следом ехали повозки, туда равномерно складывали все, чем могли поживиться: одежда, щиты, любая обувь… Привыкшие к трупам и ручьям крови под ногами, лошади тащили телеги почти спокойно, только колеса увязали в размокшей от крови земле все глубже и глубже.

Фарамунд приехал, когда остатки его войска собирались по эту сторону леса, а значительная часть все еще пряталась в чаще. Хотя леса здесь редкие и настолько чистые, словно вымытые, франки все еще бросались в глубь леса, словно дети, которые ищут спасение за материнской юбкой.

Теперь эти бывалые воины прятались друг за друга от его испепеляющего гнева. Только несколько вспомогательных отрядов, разосланных в разные стороны, не участвовали в сражении, им-то Фарамунд и велел соорудить лагерь. А всех, кто бежал от готов, велел лишить коней, а также оставил ночевать вне лагеря. А в лагерь принимать только тех, кто принесет оружие и что-нибудь с убитого: латы или шлем.

Сам он сидел в шатре угрюмый, на поле лежало два пустых кувшина, трепещущий молодой парнишка пугливо наполнял кубок.

Громыхало, тоже с красными от долгого пьянства глазами, гудел успокаивающе:

– Всего лишь первое поражение… Ну и что? Просто мы напоролись на себе подобных. Смелем и готов!.. Александр Македонский имел всего сорок тысяч человек, но разбивал полумиллионные армии многих противников и в конце концов завоевал весь мир.

– Александр Македонский? – пробормотал Фарамунд. – Это не тот рекс тевтонов, что за рекой Лабой? О нем доходят разные слухи…

Громыхало посмотрел на рекса с брезгливой жалостью:

– Не тот.

– Тогда рекс кимвров, те, по слухам, сейчас надвигаются…

Громыхало покачал головой. Фарамунд со вспыхнувшим гневом уловил в его глазах почти сочувствие ударенному по голове.

– Когда он жил… а жил в дальних солнечных землях… здесь было одно сплошное болото. Говорят, что людей здесь не было вовсе. Затем болото высохло, вырос этот лес… Я не знаю, что с миром делается! Расширяется, что ли? В те времена эти земли считались мертвыми… Да что там считались! Были мертвыми. Однажды прогневанный император лучшего поэта Овидия сослал в дикие страшные страны, где земля лопалась от мороза, где свирепые ветры наметали горы снега, где птицы на лету погибали от мороза…

Он слушал нетерпеливо:

– Ну и что?

– А то, что сослали в эти же земли, только еще южнее! Намного… Я сам не больно-то много знаю, рекс. Тебе бы с Тревором поговорить, тот бывал в империи, даже в самом Риме. Но я знаю, что четырнадцать тысяч греков, служивших Киру, разбили стотысячное войско противника. А мы не хуже каких-то занюханных греков.

Слух о его поражении не остановил приток новых сил. Тысячи молодых героев жаждали подвигов и воинской славы, а где еще они могут ее стяжать, как не под знаменем самого удачливого из конунгов?

Вскоре его войско восстановило численность, и он с ходу осадил загородивший дорогу Каталин. Сам город стоял очень неудобно для осады: в излучине реки, с другой стороны расстилался широкий зеленый луг, но люди Фарамунда вскоре убедились, что под зеленым толстым ковром находится бездонное болото. Тяжело вооруженные проваливались, цеплялись за кочки, орали, и Фарамунд велел прекратить попытки подобраться к городу с этой стороны.

Оставалась только узкая дорога, но проклятые каталинцы насыпали по бокам земляные валы, и если пустить туда войска, то его перебьют с боков раньше, чем ударятся в ворота.

Фарамунд послал гонца с требованием сдаться, но, конечно же, он сам бы назвал дураком того, кто сдался бы в такой выгодной позиции. Несколько дней он в бессильной ярости смотрел, как горожане выходят через небольшую калитку и собирают на болоте ягоды и даже рвут кувшинки.

Правда, едва несколько смельчаков попробовали захватить их, половина провалилась в болото, остальные с позором попятились. С тех пор только грозили кулаками издалека.

Фарамунд трижды ходил на болото. Он чувствовал, что сумеет пройти до самой стены, там укреплена слабее всего, но в одиночку не прорваться. А остальных придется вести за собой длинной цепочкой… Перебьют.

Он прикидывал разные трюки, сколько понадобится народу для прямого штурма, когда через боковую калитку в сторону болота вышел невысокий упитанный человек. С ним были дети, целая группа, мальчики и девочки не старше семи-восьми лет.

Фарамунд наблюдал, как они рвали цветы, потом начали отходить от спасительной двери все дальше и дальше. Дети собирали цветы увлеченно, учитель указывал, какие рвать, и, как показалось Фарамунду, незаметно оттеснял их от городской стены в сторону лагеря франков.

Его сердце забилось чаще, а ноги сами понесли в ту сторону. За ним двинулись Вехульд и Громыхало. Фарамунд сказал негромко:

– Все назад. Как можно дальше…

– Но…

– Выполняйте.

Он уже видел, что мужчина с детьми отошли слишком далеко, чтоб успеть спастись бегством, даже если броситься к ним бегом. Мужчина явно все понимает, все делает намеренно.

Фарамунд пошел навстречу так же медленно, неспешно. Дети собирали цветы, уже едва помещаются в руках букеты, а мужчина еще издали заискивающе заулыбался, поклонился.

– Что это значит? – спросил Фарамунд.

– Меня зовут Тертуллий, – ответил мужчина тонким дребезжащим голосом. – А это дети, которых я учу. Это дети правителей города и самых знатных горожан. Я знаю, что ты все равно возьмешь этот город. Как брал уже другие. Но я не хочу, чтобы при штурме погибали люди!.. Хоть наши защитники, хоть твои доблестные воины. Для меня – это все люди…

Внезапный гнев всколыхнул грудь Фарамунда. Он стиснул челюсти, спросил сдавленным голосом:

– И что предлагаешь ты?

– Ты заберешь детей, – сказал Тертуллий, – покажешь их и потребуешь сдачи города. Вон единственный сын правителя, а эта девочка – единственная дочь начальника гарнизона. Они откроют ворота и сдадут город!