Фарамунд ощутил, что тоже кричит, бежит по болоту, в руке меч, горячая кровь вздувает мускулы. Великан отбивался голыми руками. Фарамунд видел, как ладонь его, огромная, как дверь, смела Унгардлика, тот взлетел в воздух, а в этот момент Громыхало со всего размаха ударил своим ужасающим молотом великана по колену.

Вехульд подскочил сзади и рубанул наискось по вздутым подколенным жилам другой ноги. Болото вздрогнуло от страшного нечеловеческого рева. Великан зашатался, люди разбежались, как вспугнутые мыши.

Огромное тело рухнуло. Фарамунда едва не сбила волна тухлой воды и грязи. Он пробился к великану, тот пытался подняться. Его меч ударил великана по шее, по руке. Фарамунд услышал свой крик, а руки безостановочно рубили, от ударов меча оставались страшные раны. Он прыгнул на тушу великана, ощутил, как под ногами бьется огромное чудовищное сердце, нанес тяжелый удар по голове.

Руки едва не вывернуло в плечах. Отдача была такой, будто он ударил по каменному валуну. Меч устоял, не переломился как сухая хворостина, и Фарамунд в боевой ярости рубил толстую шею, а рядом уже появились другие, сверкало оружие, только к нему не прилипла грязь, тело рубили, кромсали, во все стороны брызгали потоки горячей крови.

Рев становился все тише, а массивная туша наконец дернулась в последний раз, застыла. Вехульд все еще рубил, остальные тяжело дышали, стирали с лиц грязь.

Глаза у всех возбужденно блестели. Громыхало тяжело перевел дыхание, пнул неподвижное тело, что наполовину погрузилось в болото:

– Мы все-таки завалили!.. Мы его все-таки завалили!

Кусты затрещали, оттуда приволокли под руки Унгардлика. Он весь был в тине, облеплен рыжей грязью, словно великан еще и вдавил его в глинистое дно. Но юный герой бледно улыбался, выкрикивал:

– Мы – победители великана!.. Мы – победители великана!

Фарамунд уперся спиной в дерево. Грудь вздымалась бурно, взгляд прикипел к поверженному гиганту. Из широких ран кровь все еще хлестала потоками, смывая с тела грязь, тину, на много шагов вокруг покрывала болото тонким красным слоем. Парующим ручейком бежала между зеленых кочек, впитывалась, превращая их тоже в красные зловещие наросты.

– Мы его завалили! – повторил Громыхало. Он вскинул обе руки, потряс огромным молотом. – Мы победили великана!

Фарамунд все еще дышал тяжело, наконец отпихнулся от дерева. Пурпурный ручеек подобрался к подошвам, Фарамунд с трудом отступил. Не хотел ступать в кровь исполина, хотя руки, грудь и даже лицо в брызгах его крови.

– Да, – сказал он, – да… такого… такого… Постой, а за что мы его?

Громыхало дернулся, оглянулся. Фарамунд и сам чувствовал, что вопрос вообще-то дурацкий, но слово уже вылетело.

– Как за что? – удивился Громыхало. – Он же… великан!

– Ну да, – согласился Фарамунд, – великан. А убили за что?

Громыхало с неудовольствием пожал плечами:

– Рекс, тебя слишком сильно по голове… Любому дубу понятно, что это ж великан!

Фарамунд кивнул. Да, конечно. За то, что великан. Глупые вопросы задает их вождь, странные. Словно тот давнишний удар по голове что-то нарушил. Понятно же, что раз великан – этого уже достаточно. Безобидный народец холмов и то истребляют так, словно это самые лютые враги на свете…

Унгардлик рвался разрубить великана на части, взять с собой голову. Фарамунд скривился, махнул рукой: как хотите, его рука уже нетерпеливо дернула повод, конь пошел рысью.

Болотистая земля сменилась лесной, по сторонам замелькали деревья. Чавкающий стук копыт стал сухим, уверенным.

Когда впереди в сером тумане проступили высокие каменные стены, он вздрогнул, приходя в себя, оглянулся.

Преданные Рикигур и Фюстель, не спускали с него глаз. Рикигур сказал торопливо:

– Римбург, рекс!.. Мы приехали в Римбург.

За их спинами всадники негромко переговаривались. На некоторых доспехи были посечены, и, как показалось Фарамунду, трети отряда недоставало.

– Кого-то встретили?

– Пару шаек разбойников, – ответил Рикигур поспешно. – Не беспокойся, рекс! Их там же и оставили, где захватили… А из наших только несколько человек… поцарапаны стрелами.

Фарамунд кивнул, конь направился к городским воротам. Да, в лесах, куда еще не добираются проходящие в сторону юга орды готов, герулов, лангобардов, вандалов, – укрываются тысячи и тысячи простых и знатных людей вместе со скотом и скарбом. Мелкие лесные села и деревни переполнены народом, доведенным до отчаяния постоянными переездами с места на место под натиском чужих племен.

В городах и бургах тем более не могли укрыть всех, и беглецы, обреченные на голодную смерть, нападают поодиночке и отрядами, отнимают хлеб, скот, гибнут, но такая смерть все же лучше умирания от голода.

Голод косил некогда богатые края. Вымирали деревни, а волчьи стаи, объев трупы погибших от голода прямо на дорогах, ходили по улицам, вламывались в дома, нападали от отощавших хозяев, неспособных уже поднять даже палку.

Волков стало много, все уродились необычайно крупные, лобастые, а когда такой волк смотрел на человека, у того отнимались руки и холодело сердце. Волчий вой теперь доносился не только из леса, но даже из деревень: иная волчья стая безбоязненно оставалась на ночь.

– Что делать? – шепнули его губы. – Я сам не знаю, что делать…

Здание, в котором жил префект, было не столько бургом-крепостью, сколько дворцом. Римляне строили на века: немыслимой толщины стены поднимались едва ли не до облаков, закопченных поперечных балок со свивающими космами паутины не видно, нет и привычной дыры в крыше, куда уходит дым из очага…

Да вместо самого очага в середине зала здесь настоящий камин. Даже два, второй на той стороне зала, чуть поменьше, но тоже огорожен ажурной металлической решеткой, а сама стена облицована керамической плиткой.

Его запачканные грязью сапоги ступали не по гнилой соломе, пахнущей мочой собак… да и людей тоже, а по непривычно мягким цветным коврам.

Рикигур пробежал наверх, Фарамунд представил себе, как этот верный страж рыщет сейчас по коридорам и комнатам, проверяет: не спрятался ли кто с недобрым умыслом, невольно улыбнулся. Да пусть убивают. Ему жизнь уже опротивела…

Фюстель тоже исчез, обшаривает первый этаж. Челядины поспешно разожгли очаг, принесли воды, сняли с повелителя одежды.

Фарамунд позволил себя усадить в широкую римскую ванну. Его терли, скоблили, он даже не обратил внимания: женские руки или мужские, угрюмо и отстраненно думал, что Рим слишком огромен и силен, чтобы рухнуть в одночасье, как рушились некогда великие державы, потрясавшие вселенные: Персидская, Македонская, Египетская, но все же Рим рушится. Римская мощь тает, как весенний снег. На замену убитому франку тут же встают двое отважных бойцов, а если падут эти двое – то на их места с ликованием прыгают сразу четверо героев, готовые жить и умереть за величие своего племени. Однако на смену павшему римлянину уже давно не встает римлянин. В лучшем случае – франк, гот или гепид, взявшийся защищать Рим…

Светильник сильно коптил, по комнате плыла мерзкая вонь рыбьего жира. Он поморщился: дух Свена, который не только вышел из моря, но и сохранил привычки хозяина, – бессмертен: ведь бараний жир не дороже рыбьего, но не коптит, и нет этого смрада.

– Я люблю тебя! – прошептали его губы. – Я умру без тебя! Я должен видеть тебя… или хотя бы постоянно знать, что ты есть… потому что я хочу жить для тебя и заботиться о тебе!

Ощутил неладное. Две девки перестали тереть ему спину, а третья, уже полуголая и в мокрой одежде, замерла с ведром воды. Глаза у всех были выпученные, как у безобразных жаб.

Вылез, расплескивая воду. Ему пугливо подали полотенце. Лица испуганные: если хозяин заговаривается, значит – видит духов. А это не к добру. Скоро и сам к ним отправится…

По случаю победы над степняками был большой пир. Фарамунд сидел в зале на возвышении, кивал в ответ на поздравления, поглядывал на пирующих соратников. Перед ним ставили и убирали блюда, его руки двигались, челюсти что-то вяло перемалывали. Не только аппетита, даже голода не чувствовал. Просто, если долго не есть, тело слабеет, вот и все. А так любая еда – трава. Как мед без сладости, вино без хмеля.