На крыльце прохлада ворвалась в него так неожиданно, что он ухватился на столб. Воздух настолько чист и свеж, без запахов горящего масла, жареного мяса, жира, что по телу пробежала судорога, будто с разбегу влетел в холодное чистое озеро.

В ночном небе мелькнула широкая тень. Он ощутил ее только по быстро исчезающим звездам, что тут же появлялись снова. Затем на землю пахнуло темным воздухом и запахом шерсти, он понял с холодком, что зверь пронесся крупный. Такие существа… птицы они или звери, днем не появляются, есть только ночные звери, как вот ночью на смену ярким, легким и тонкокрылым бабочкам приходят на смену ночные: пугающе толстые, мохнатые, как пауки, темнокрылые…

Он подумал, что столько ночных зверей просто быть не может, где же они днем прячутся, но другая часть сознания, ночная, сказала таинственно, что это дневные создания при замене солнечного света на лунный тоже заменяются другими, превращаются в другие. Как вот и он, чувствуют в себе эту странность, эту готовность выпустить из себя нечто, что живет в нем и только ждет…

Дверь за спиной тихонько отворилась. Он невольно поморщился: пахнуло нечистым воздухом, словно весь дом уже пропитался запахами пота и жаром человеческих тел.

Тихо-тихо простучали женские каблучки. Игривый женский голосок сказал томно:

– Ах, могучий рекс!.. Такая ночь… и только мы двое.

Он повернулся, молодая девушка с пышными формами упала ему на грудь, обхватила обеими руками. Он с трудом узнал одну из дочерей контов, что всю церемонию улыбалась ему и многозначительно опускала глазки.

– Э-э, – сказал он в затруднении. – Вот сейчас нас увидит твой отец! Обоим попадет.

– Не увидит, – шепнула она заговорщицки. – Он вот-вот свалится под стол. Я сама ему подливала!

– Но все же…

– Тогда пойдем вот туда, – шепнула она еще жарче. – За конюшню. Там никто не увидит! Хотя ты ведь рекс, тебе и так все можно…

– Погоди, – сказал он строже. – Так нельзя. Перестань! Все, хватит. Давай возвращаться. Эх, такая ночь, а все…

Он с силой оторвал ее от себя, но она ухватила его обеими руками за шею, сказала горячо:

– Ну ладно! Один поцелуй. Только один. Чтобы я могла во сне увидеть тебя в моей постели…

Он схватил ее за кисти рук, но ее горячие губы уже прижались к его губам. Теплая налитая грудь провоцирующе уперлась в его твердые грудные мускулы. Он уже отстранял ее, когда на крыльце заскрипели деревянные ступеньки.

Под навесом стояли Тревор и Брунгильда. Дверь за их спинами закрылась с легким стуком. В холодном лунном свете и без того бледное лицо Брунгильды показалось ему смертельно бледным. Вместо глаз темнели широкие провалы, но на миг ему почудилось, что в той бездне блеснули две колючие звезды.

– Мерзавец, – процедила она с ненавистью. – В день свадьбы!..

Фарамунд отстранил девушку, та отступила, мило улыбнулась всем, заговорщицки подмигнула Фарамунду:

– До встречи в моей постели!

И пропала, только слышен был торопливый перестук каблучков. Еще Фарамунд услышал, как едва слышно ахнула Брунгильда. Тревор что-то проворчал, неуклюже переступил с ноги на ногу.

– Да какого черта, – сказал Фарамунд беспомощно и одновременно раздраженно. Вроде бы не было необходимости оправдываться, но чувствовал себя гадко и беспомощно. Ощутил, что все разводит руками и пожимает плечами, как дурак. – Она просто играется…

– Она? – прошипела Брунгильда. – Дядя, он же меня опозорил!.. И так будет позорить все время!

Тревор проворчал успокаивающе:

– Ну, милая, если он такой доблестный герой, что от него женщины глаз не могут оторвать? Что же ему делать? Вроде бы нельзя сильно… и часто отказываться, урон не только женской чести, но и мужскому естеству.

Фарамунд стиснул зубы. Этот услужливый дурак делает только хуже, а Брунгильда выпрямилась, глаза сверкнули гневом.

– Нельзя отказывать? Вот он и не отказывает!

– Ну не всем же, – сказал Тревор успокаивающе. – Он же не кидается на всех баб! Эта как-никак – дочь владетельного конта…

Фарамунд стиснул зубы еще крепче. Брунгильда вздернула подбородок. Он сделал движение пригласить их вернуться в пиршественный зал, там, на людях не сможет дать выход своему благородному гневу, но Брунгильда шарахнулась от его рук, словно от прокаженного.

– Прочь, мерзавец!

– Брось, – сказал Фарамунд раздраженно. – Ничего не было, это во-первых. Во-вторых, никто не видел, а разве это не важнее?.. У нас, как говорит твой ученый дядя, династический брак. Союз племен, кровные узы, всякое такое…

Она тяжело дышала, глаза сверкали, но Тревор накрыл ее стиснутый кулачок огромной лапищей, наклонился к уху, что-то пошептал. Брунгильда вздрогнула, некоторое время слушала с отвращением. Даже отстранилась с брезгливостью, но, в конце концов, холодно взглянула на Фарамунда.

– Ты можешь проводить нас в зал, – разрешила она.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Фарамунд пошел следом, чувствуя себя дурак дураком. Злился и на девицу, что вздумала заигрывать так… так откровенно, нарочито провоцируя Брунгильду – не знает, что это лишь видимость брака, злился и на себя, что не в состоянии ничего сказать впопад, и вообще все идет не так, как хотелось!

В зале крепкие мужские голоса ревели суровую походную песню. Фарамунд переступил порог вслед за Брунгильдой и Тревором, здесь воздух был горячий и насыщен пиром. Гости, положив друг другу на плечи руки, раскачивались и орали про коней и длинные мечи.

При виде гостей разом умолкли. Громыхало поднялся с кубком в руке, прокричал здравицу молодым, пожелал крепких сынов, что вот прямо с этой ночи… ха-ха!.. начнут стучать ножками и рваться на волю, чтобы на коней, чтобы за мечи… Дальше Громыхало запутался, но гости радостно вопили, вскидывали кубки, отовсюду Фарамунд видел устремленные на него глаза соратников, в которых были любовь и преданность.

И все-таки он не мог избавиться от чувства вины. Даже не перед Лютецией, хотя первая мысль всегда была о ней. Там, на небесах, Лютеция одобрила бы брак с ее младшей сестренкой… наверное. Вина перед всеми, что впервые в жизни пошел на постыдную сделку… или не впервые?.. и особенно вины перед Брунгильдой. Хотя как раз перед ней не должен испытывать никакой вины. Разве с самого начала не договорились об условиях? Это всего лишь скрепление племен. Все лишь для дела.

Изысканные яства уже не лезли в горло. Даже лакомый паштет из соловьиных печенок показался горьким, а на дорогое вино уже смотреть не мог. В разгар пира внезапно поймал на себе взгляд Брунгильды, но едва сам вскинул на нее взгляд, она надменно и гордо смотрела прямо перед собой.

Измучившись, сказал себе грубо: к черту! Он был волен, как ветер, что же теперь сидит, как пес на цепи?

Из-за стола встал с такой решимостью, что едва не перевернул стол. Тревор поперхнулся очередным тостом, изумленно посмотрел на жениха, гулко заржал:

– А-а-а-а!.. Жениху не терпится добраться до свадебной постели!.. Га-га-га!.. Это понятно, никому в мире не доставалась такая жемчужина!.. несверленная жемчужина, га-га-га!.. Доблестный рекс, мы все с тобой на поле брани, но здесь… га-га-га!.. теперь придется показать себя в поединке! Но мысленно мы все с тобой!

Гости заржали, Тревор говорил скабрезности, но это обычай, старинный обычай, а старинные все почему-то соблюдают с превеликой охотой.

По взмаху руки Тревора гости встали, вскинули кубки. Фарамунд терпеливо слушал напутствия, пожелания, советы, прерываемые хохотом. Желали в первую же ночь зачать доблестного сына, равного которому не будет на свете, желали быть таким же воином, каким показал себя при захвате бургов…

Их привели на второй этаж, где располагалась их спальня. Фарамунд видел, с каким испугом Брунгильда взглянула на огромную безобразную кровать посреди этого зала, такую одинокую и затерянную. Над ней был полог на четырех стойках по углам кровати, но все занавески забросили углами наверх.