Из бурга навстречу высыпал народ. Слуги, которых прислала Лютеция, шли с плачем и громкими криками. Мужчины, не зная, как выразить скорбь, яростно били рукоятями мечей в щиты, а женщины вопили жалостливыми голосами, причитали, голосили.

Тревор вышел из ворот, лицо его было темнее грозовой тучи. За его спиной на хмуром коне сидел сгорбившийся Вехульд. Фарамунд деревянными шагами пошел навстречу Тревору, вскинул голову к небу, закричал с неистовством:

– Что?.. Что я не так сделал?.. Я прошел все земли, отыскал, отбил, привез ее домой!.. Что я не так сделал?.. Почему? Почему ее забрали?

Тревор молча обнял, Фарамунда трясло, ему хотелось умереть, исчезнуть, не быть на свете. Крупные руки Тревора вздрагивали. Фарамунд чувствовал, как дрожат пальцы старого воина, а грудь ходит ходуном.

– Она ангел, – донесся сбоку тихий, как вздох осеннего ветра, голос старой колдуньи. – Светлый чистый ангел… А все ангелы должны быть возле Господа Бога.

– Что это за бог? – вскрикнул Фарамунд в отчаянии. – Что это за бог?

– Единый и неизменный…

– Он наш враг! – выкрикнул Фарамунд в слепой ярости. – Он ворует у нас лучшее, а мы остаемся во тьме?

Она сказала негромко:

– Не богохульствуй!.. Непостижимы его пути. Никто не поймет, зачем он это сделал. А ты… если и поймешь, то очень не скоро.

– Я бы этого бога привязал за ноги к двум диким коням… На кол бы!.. И такой бог смеет называться нашим отцом? Он всех своих ангелов должен бы послать сюда, на землю, чтобы несли свет…

Силы оставили так же внезапно, так только что взбурлила ярость. Он уронил голову на руки, плечи его затряслись. Колдунья смотрела молча, затем в глазах защипало. Она не могла смотреть, как плачут мужчины, для них это труднее, чем своротить горы, и мучительнее, чем лютая казнь.

С неделю он не отходил от могилы Лютеции. Всяк видел, как могучий вождь, от чьего имени многие бледнели, лежит на могиле Лютеции, беспомощно обхватив земляной холмик руками. Иногда его удавалось отвести в бург, накормить, но чаще еду приносили прямо к могиле, кормили почти насильно. Он ел безучастно, не понимая, что делает. Глаза его оставались пустыми, за последние семь дней никто не слышал от него ни слова.

Его боевые помощники, Громыхало, Вехульд и Унгардлик, ходили на цыпочках. Страшное молчание рекса пугало больше внезапных вспышек гнева. В бурге даже перестали стучать молоты кузнецов, не звучали звонкие детские голоса.

На исходе восьмого дня к могилке приблизился Тревор. Фарамунд лежал, обняв могильный холм. Из глаз непрерывно катились слезы. Он исхудал, почернел, а раскинутыми руками словно пытался удержать Лютецию, не дать погрузиться во тьму, исчезнуть.

– Рекс, – заговорил Тревор. – У меня погибла вся родня… Мои родители, мои братья, три сестры… Погибли мои дети, их было четверо. Все красивые, сильные, добрые… Я не знаю, как я выжил… Только племянница Лютеция оставалась той искоркой, что связывала меня с жизнью. Когда нахлынули эти… которые с севера… я увез ее в свой бург, а когда и там стали теснить, мы с Редьярдом решились увезти ее в Рим… Там у нее могущественная родня со стороны матери… И вот, когда начались заботы, я снова начал жить, воевать, увидел, как мир широк…

Фарамунд лежал недвижимо. Пальцы его до половины погрузились в подсыхающую землю. Тревор сглотнул невидимый комок в горле, каждое слово давалось с трудом. Передохнул, продолжал:

– Прошу тебя, сделай крохотное одолжение… в память о Лютеции. У нее осталась младшая сестренка. Я боюсь за нее! Хотя она не столь блистательна, как Лютеция, но… это последний побег из некогда могущественного рода Нибелунгов. А если по римской крови – то Муция Сцеволы, был такой у них герой… Если я потеряю и ее… у меня в самом деле больше никого не останется. А я из тех, кто должен о ком-то заботиться… иначе умирает.

Слышит или не слышит его убитый горем рекс, Тревор не знал, но перевел дух и закончил совсем тихо:

– Дай хотя бы сотню воинов… в память о Лютеции. В тех краях, откуда мы ее вывезли, уже не разбойники!.. С севера идут и идут неведомые племена. Все, что сопротивляется, исчезает. А твои люди могут… Там крепкие стены, но охранять почти некому.

Щека Фарамунда лежала на могильном холмике. Все лицо испачкалось в земле, явно прижимался лбом, губами, то правой щекой, то левой. Руки оставались неподвижными, Тревор уже не ждал ответа, но внезапно как из-под земли прозвучало:

– Хорошо. Бери две сотни по своему выбору.

– Спасибо, рекс, – сказал Тревор тихо. – Спасибо. Ты сам не знаешь, что и меня возвращаешь к жизни… и других спасаешь от гибели.

Он сам чувствовал, что в его глазах сейчас исчезает мольба, стыд и страх, что рекс не ответит, откажет. Все-таки трудно знатному франку, прошедшему выучку в Риме, привыкшему повелевать варварскими вождями, настоящими рексами и конунгами, трудно просить… почти умолять человека, который все еще остается разбойником, хоть и повелевает быстро растущим войском.

Лунный свет странно серебрил стебельки травы, проросшие из могилы, в то время как сам могильный холмик тонул в черноте. Это было странно и непривычно, когда из черноты торчали блестящие острия, похожие на металлические.

На стебельках блестели мелкие жемчужины росы. Лунный свет таинственно мерцал в глубинах.

Со стороны ворот послышался конский топот. Фарамунд вскинул голову. Приближался всадник, в призрачном лунном свете выглядел красиво, загадочно и устрашающе. Огромный гнедой жеребец, простая попона и простое седло, сам всадник в очень простых доспехах, поверх которых лишь грубый плащ без всяких украшений, но эта простота в такой же простой и величественной ночи выглядела признаком силы и достоинства…

– Рекс, – сказал всадник с седла. – Ты нужен, рекс!

Фарамунд запоздало узнал Громыхало. Бывший палач мелкого держателя бурга сейчас изменился, стал словно бы выше ростом, спина прямая, взгляд гордый, смех раскатистый, умеет не только выполнять приказы, но и сам умело руководит мелкими отрядами.

По сравнению с другими его помощниками, одетыми богато, когда даже кони бахвалились серебряными уздечками, Громыхало выглядел не только просто, но и… угрожающе просто.

– Что такое? – отозвался Фарамунд тускло. Любая попытка выдернуть его из этой жизни в ту, простую, где скачут и дерутся, вызывала отвращение и почти физическую боль. – Ты сам не можешь, что ли? Скажи Вехульду, он поможет!

Громыхало тяжело слез с седла, кожаные латы заскрипели, подошел и сел рядом. На грубо высеченном лице было сочувствие, но глаза оставались суровыми.

– Рекс! Все, что можем, делаем сами. Но сейчас надвигается новая волна переселенцев!..

– Терлы?

– Нет, не с севера. Там у нас теперь союзники, сперва сокрушат их… С востока идет некая конная орда. Там мужчины, женщины и даже дети на конях! Они стреляют из луков как в атаке, так и отступая, стреляют вперед, назад, в стороны. Их луки не больно мощные, наши бьют дальше, но беда в том, что их кони быстрые, как ветер!..

Фарамунд спросил угрюмо:

– Таких коней не бывает. За счет чего они быстрые?

– Неподкованные – раз. Всадники мельче наших, доспехи – никакие, на голове шапки из войлока. Потому налетают неожиданно, обстреливают, а когда в погоню, исчезают, как призраки!.. А потери у наших уже есть. Хуже того, ни одного степняка так и не прибили. Не говоря уже о том, чтобы поймать и допросить. Мы не выстоим, рекс!

– Гунны?

– Похожи, но не гунны. Еще злее.

Фарамунд поморщился:

– Если у них только легкие всадники… то такая орда просто разобьется о стены бурга. Судя по всему, у них нет осадных орудий. А лезть на стены – самоубийство. Постоят пару дней, уйдут.

– А если нет?

– Почему это?

– Они не в набег вышли, – возразил Громыхало. – Они ищут земли для заселения. Видать, их племя разрослось, старые пастбища уже не могут всех кормить, вот часть отделилась… Если остановятся здесь? Долго ли просидим, если из деревень не будет зерна?.. А стенобитный таран им в любом селе сделают! И покажут, как пользоваться.