Ярость захлестывала ему мозг, разламывала череп. Сквозь грохот в ушах он сам с трудом расслышал свой искаженный голос:

– Связать!.. Бросить на землю!

В мгновение ока всех, даже детей, грубо и бесцеремонно стянули крепкими веревками, швырнули оземь. Фарамунд выхватил у Громыхало его боевой молот. Глаза связанных в панике смотрели на него снизу вверх. Дети не выдержали, начался рев.

– А почему… – вырвалось из его груди, – вы тогда молчали?.. Почему тогда не плакали? Когда ее, светлого ангела, терзали?.. Вы все в ответе!

Связанная мать Савигорда плюнула в него, но промахнулась. Фарамунд с силой наступил пяткой тяжелого сапога на рот старухи. Треснуло, а когда поднял ногу, из раздавленных губ бежали струйки крови. Рот провалился, старуха кашляла, давилась собственными зубами, захлебывалась кровью.

– Ответ… ответ, – прошипел он, – ответ!

Молот бесцельно болтался в руке. Он топтал ее лицо, пока череп не затрещал, тогда вышел из этой кровавой каши, где торчали острые обломки костей, пошел по головам, раздавливая непрочные черепа, пробивая тяжелыми подкованными подошвами носы, выдавливая глаза…

Во дворе стоял страшный крик, он сам почти ничего не видел, слезы катились градом, всхлипывал, ненависть раскачивала из стороны в сторону. Потом крик истончился, а когда он с силом ударил в голову молодой женщины, тонкий голос оборвался.

Над двором стояла жуткая тишина. Все застыли, Он видел только смутные фигуры, почти неотличимые от столбов коновязи и выступающих из стен глыб. Под ногами чавкало, хлюпало. Сапоги стали красными. На руках и даже на лице он чувствовал повисшие капли чужой крови.

Однако ярость все еще клокотала, душила. Хрипло, не узнавая собственного голоса, он велел:

– Всех, кого захватили… повесить на стенах!

Фигуры зашевелились, начали исчезать. Ему показалось, что они мерцают, как крылья поденок на солнце.

Лютеция наконец забылась неспокойным сном. Фарамунд под страхом меча запретил любой шум на расстоянии полета стрелы, а сам, сгорбившись, сидел у дверей. Его глаза не отрывались от ее бледного лица.

– Спи, – шептали его губы. – Спи, светлый ангел… Сон лечит!.. Теперь все муки кончились. Теперь все будет хорошо. Отныне я не позволю не то что листку дерева на тебя упасть, не позволю косой взгляд в твою сторону бросить!.. Ты будешь жить за крепкими стенами самого надежного бурга, тебя будут стеречь сотни верных воинов. А сам бург я обнесу высокой стеной из камня… А чтобы даже к бургу никто не подступил, не потревожил твой светлый сон звуками боевых труб, я расширю мечом владения до самых южных морей!.. Ты будешь в сердце самых спокойных и счастливых земель… ты будешь этим сердцем!

Клотильда смотрела на него печально. В круглых добрых глазах служанки стояли слезы. Нос покраснел и распух, он слышал, как она тихо всхлипывает, и готов был придушить ее; вдруг да нарушит легкий, как пар, сон молодой госпожи.

Она сделала ему знак выйти, сама выскользнула следом. В ярком свете он видел, как подурнело ее лицо, явно сидит без сна, глаза красные и воспаленные.

– Надо везти, – сказала она тихо.

– Не опасна такая тряска? – вырвалось у него. – Я тогда понесу ее на руках!..

– Здесь нельзя оставаться, – сказала она убежденно.

– Здесь болота, – согласился он со стоном. – Гниль, смрад!.. Ей ли такое…

– Да, наш бург стоит на холме! И речка там чистая…

У него слегка потеплело в отчаявшейся душе: служанка назвала Люнеус своим бургом, ответил торопливо:

– Кони оседланы, ждут!..

– Надо ехать, – сказала она убежденно. – Здесь она точно не… сможет. Как только откроет глаза и поймет, что мы все еще на землях страшного Савигорда… Ты не сможешь ее убедить в безопасности, даже если покажешь его срубленную голову!

Он содрогнулся, представив, как она просыпается и видит рядом с постелью мертвую голову, сказал еще торопливее:

– Все повозки уже загрузили. Ждали только… Все, ты права! Выезжаем сейчас же.

– Ты задерживал все войско? – спросила Клотильда тихо.

– Вот все мое войско… и вся моя жизнь.

Спазм перехватил горло, он с надеждой вперил взгляд в открытую дверь повозки. Снаружи уже стояли двое воинов с мечами наголо, бросали на всех недружелюбные взоры. Но теперь все понимали грозного рекса с полуслова, никто не осмеливался приблизиться к повозке.

Он уже поднялся, но в этот момент задвигались глазные яблоки под ее полупрозрачными веками. Ресницы дрогнули, приоткрылись. Мгновение она невидяще смотрела на него. Он затаил дыхание. Губы ее дрогнули, с них слетело едва слышное:

– Фарамунд…

Он упал на колени, жадно ухватил ее руку. Его горячие губы обожгли ее пальцы, а горячие слезы покатились градом.

– Лютеция, – повторял он. – Лютеция!.. Лютеция… Все хорошо, ты среди своих. Скоро ты увидишь дядю Тревора, увидишь Редьярда, а твоя Клотильда уже здесь… Клотильда! Бегом сюда!

Ее исхудавшие пальцы слегка шевельнулись. Он ощутил, как кончики пальцев едва слышно прикоснулись к его небритой щеке, задохнулся от неожиданной ласки. И тут же пришел в ужас, что она может уколоться, поцарапать пальчики о его грубую щетину.

– Фарамунд…

– Да, – сказал он прерывистым шепотом. – Я здесь!.. Все для тебя… Теперь никто не посмеет в твою сторону и взглянуть недобро!.. Я сейчас же велю поставить здесь храм вашего бога, если хочешь!.. И жрецов, которых вешал, нагоню туда столько, что он развалится от тесноты!.. Все сделаю, только говори со мной… Или не говори, но только не гони!

Губы чуть дрогнули. Он страстно надеялся, что это улыбка.

Она внезапно затихла. Он замер в ужасе, на лбу выступил пот, сразу собрался в крупные капли. Присмотревшись, заметил, что грудь слегка приподнимается и опадает. Она снова впала в сон, но теперь хмурилась, по щеке пробежала судорога. Фарамунд услышал тихий стон, безнадежный и жалобный, как у попавшей в силки птички. Сам застонал в отчаянии и бессилии, слезы покатились градом.

Он всхлипывал, лицо мучительно кривилось, когда в дверном проеме возник темный силуэт. Клотильда сразу метнулась к Лютеции, ее глаза пытливо прошлись по бледному лицу госпожи.

– Просыпалась?

Фарамунд кивнул, плечи тряслись, рыдания перехватили горло, душили, вбивали слова обратно в глотку. Клотильда встала рядом с ним на колени. Он едва не оттолкнул ее, когда она осмелилась так же бережно, как и он, взять в широкие ладони ее тонкие пальчики.

– У нее жар, – сказала она после паузы. – Не знаю, не мне такое решать…

– Едем, – выдавил Фарамунд. – Если надо, я понесу ее на руках. Так бережно, что она даже не заметит.

– Подушек достаточно, – сказала Клотильда быстро. – Я буду с нею все время.

К Люнеусу двинулись через лес напрямик, не выбирая дороги. Фарамунд торопился, потому ехали от рассвета до заката, останавливаясь только для кратких отдыхов. Днем ориентировался по солнцу, а если ночь оказывалась без туч, то ехали даже ночью.

Деревья поднимались великанские. Нередко дорогу перегораживали такие стволы, что приходилось объезжать подолгу. Вперед были высланы легкие конники, что выбирали путь, но все равно часто приходилось выпрягать коней, переносить повозку на руках через валежины, по топким болотам.

Ночами стерегли коней от волчих стай, утром – от медведей, а днем то и дело останавливались, пропуская бесчисленные стада огромных, как горы, туров, зубров. Когда через лес двигались стаи диких свиней, треск разносился, как будто в огне горели и лопались целые деревья. Огромные вепри, хозяева леса, шли впереди стад, на ходу точили острые, как мечи, клыки о стволы деревьев, и от каждого прикосновения там оставались глубокие раны.

Те же легкие всадники постоянно били дичь, ночами от костров несло жареным мясом. Хлеб давно кончился, ели лесной хвощ и дикий лук, а также птичьи яйца, что собирали по кустам.

Мучительнее всего было натыкаться на огромные болота. Их замечали еще издали по низкорослым больным деревьям, поспешно искали проходы, а если не удавалось пробраться, долго и гадко пробирались в обход. Объезжали и овраги чудовищной глубины, которые вешние воды в состоянии размыть из крохотной ямки, а когда ехали по краю, видели, как потоки продолжают на глазах углублять эти страшные провалы-язвы на теле земли.