Редьярд сидел за столом в одиночестве. Руки сжимали широкий медный кубок. Красные пятна от вина показались Тревору следами крови. Сам Редьярд был смертельно бледен.

Тревор закрыл за собой дверь с грохотом, но Редьярд не повел и глазом, а руки его замедленно наполнили кубок. Пальцы его крупно дрожали.

– Редьярд… – сказал Тревор, – ты никогда таким не был! Что случилось?

Редьярд медленно поднял голову. Воспаленные глаза смотрели мертво.

– Случилось, дядя.

– Что?

– Ты уже знаешь, Фарамунд взял Помпеум.

Тревор с шумом выпустил воздух, грудь его слегка опала в размерах:

– Фу-у, напугал ты меня! Я уж думал, с тобой или Брунгильдой что стряслось. А Помпеум… Ну, слишком мал этот орешек для его зубов. Он и не такие крепости и города берет. А что Помпеум?.. Это ты зря…

Редьярд, по-прежнему бледный, с осунувшимся лицом, покачал головой:

– Помпеум – последний островок римского влияния здесь. Последний островок культуры и цивилизации. А Фарамунд… попросту стер с лица земли. Что всех убил… понятно, римляне тоже редко щадят побежденных, но вот то, что сжег все книгохранилища, разбил все статуи, уничтожил все произведения искусства, а драгоценные ювелирные вещи велел переплавить в золотые слитки!..

Тревор пожал плечами:

– Что делать? Но он бы все равно взял Помпеум.

– Я надеялся, – прошептал Редьярд, – не возьмет.

Тревор насторожился:

– Ты все-таки предупредил?

– Дядя, я не мог иначе.

– Редьярд!

– Это был мой долг. Долг цивилизованного человека.

– Разве ты не франк?

– Франк, дядя. Но я – цивилизованный франк. А это больше, чем франк.

Тревор помотал головой:

– Что-то быстро старею. Не понял тебя, Редьярд.

– Я предупредил не римлян! Я предупредил других цивилизованных людей. Дядя, мы все – христиане. Мы – один народ. А это – язычники, что не познали истинного света. Я не предал своих, когда предупредил римлян, что этот язычник готовится взять их город. Я помог культуре против дикости. К сожалению, это лишь добавило крови.

Тревор сидел, уронив голову. Редьярд встал, медленно ходил взад-вперед по комнате. Его красивое мужественное, хотя и смертельно бледное лицо разгоралось внутренним светом.

– Только бы не дознался Фарамунд, – уронил Тревор глухо.

– Эх, дядя…

Тревор вскочил, впился взглядом в бледное лицо племянника:

– Что? Подозревает?

– Знает, – ответил Редьярд. – Сам префект сказал под пытками…

Он вымученно улыбнулся, но краска покинула не только лицо, отлила даже с шеи, Тревор некстати заметил, что не так уж племянник и силен, шея стала как у цыпленка. Вообще мышцы начали таять с той поры, как он вместе с Лютецией и Брунгильдой принял крещение и повесил на шею золотой крестик.

– И что Фарамунд? – вскрикнул Тревор. – Не молчи же!.. У тебя такое лицо… Что он сказал? Ты его видел?

– Нет. Он даже не пожелал сказать мне это лично. Прислал гонца со словами, что велит мне покончить с собой.

Тревор закусил губу. То, что Редьярда не повесили за измену, как водится с преступниками, или не казнили мечом, говорит о расположении рекса. Он все же верит, что Редьярд не бросится в бега под покровом ночи…

Эта мысль была неожиданна, он тут же выпалил:

– Ты скроешься? Из крепости можно уйти незаметно!

Редьярд покачал головой:

– Я могу уехать свободно. Гонец никому больше не говорил, это видно. Все здесь относятся ко мне, как и раньше.

– Ну, так что тебя держит?

– Дядя, а ты не подумал, что Фарамунд, возможно, сам хотел бы, чтобы я убежал?

– Зачем?.. Ах, да!

Редьярд сказал совсем тихо:

– Я сказал гонцу, что все выполню.

Тревор сказал в радостном нетерпении:

– Но ты ведь христианин! А всякие клятвы перед язычником, ты ж сам говорил, необязательны. Значит, ты свободен от клятвы перед рексом. Тебе нужно только скрыть лицо и выйти через любые ворота. А то и вовсе перелезть через стену. Я знаю такие места…

Редьярд покачал головой:

– Дядя, я же сказал, меня никто не остановит, если я выеду через главные ворота! Но я не выеду, знаю. Да, я обрекаю свою бессмертную душу на вечные муки… ведь самоубийство запрещено моей верой!.. но что-то во мне требует, чтобы я сдержал слово.

Тревор воскликнул с мукой:

– Редьярд! Кроме тебя и Брунгильды у меня никого не осталось. Я уже стар, погибли не только ровесники, но и вся молодая родня. Останься хоть ты!.. Уйди, скройся. Это все согласно твоей проклятой вере, но сейчас я и ее благословляю, ведь она спасает тебе жизнь…

– Нет, дядя.

Он стоял гордый и красивый, к щекам вернулся румянец, глаза блестели, как звезды. Тревор смотрел с болью. Редьярд еще раз покачал головой. Тревор медленно поднял тяжелую, как налитую холодным свинцом, руку:

– Давай его сюда.

Редьярд вытащил из ножен короткий римский меч, больше похожий на нож для разделки рыбы, подал рукоятью вперед. Тревор принял, застыл. Редьярд повернул руку дяди так, чтобы острие коснулось левой стороны груди напротив сердца.

– Держи крепко!

– Держу, – прошептал Тревор.

Редьярд взялся обеими руками за покатые плечи дяди. Некоторое время оба жадно смотрели друг в друга, жадно вбирали взглядами. Потом Редьярд с силой обнял старого воина, притянул к себе. Лезвие с хрустом прорвало тугую плоть. Тревор почувствовал, как дыхание Редьярда оборвалось, но племянник нашел в себе силы обнять дядю крепче, прижался, как ребенок, как прижимался в детстве, спасаясь от строгого отца, даже погладил по спине…

Тревор молчал, запрокидывал голову, ибо слезы уже закипели в глазах. Они стояли грудь в грудь, крепко обнявшись. Тревор уже выпустил рукоять, обхватил племянника обеими руками. Пальцы наткнулись на горячее мокрое лезвие, что вылезло из-под левой лопатки.

Фарамунд сидел на обрубке бревна посреди походного лагеря. В стороне на широком вытоптанном пространстве сотня молодых воинов училась двигаться вместе, разом бросать дротики, поворачиваться, закрываться щитами.

У костра раздался громовой хохот. Там веселились его герои, с ними улыбался бродячий мудрец. Его вчера подобрали на дороге, накормили, теперь он потешал их забавными рассказами.

Видя, что конунг смотрит в их сторону, Вехульд прокричал:

– Фарамунд!.. Не хочешь ли приобщиться к мудрости? А то нас упрекают, что даже расписаться не умеем!

Фарамунд покачал головой:

– Да нет… Меня занимают сейчас странные вопросы…

– Какие?

– Да так… Зачем живем… Что есть истина…

Вехульд засмеялся:

– Так для этого и есть вот эти… что бродят по дорогам, бедные и жалкие, и учат жить других… Слушай, мудрец, ты можешь сказать нашему конунгу, что есть истина?

Фарамунд увидел изможденное бледное лицо с глубокими морщинами. Странствующий мудрец ответил хриплым, усталым, но совсем не слабым голосом:

– Могу.

Фарамунд нахмурился, такие бродяги знают, что делается за морем, но не скажут, глядя на его меч, сколько им осталось жить.

– Хорошо, – сказал он грубо, – скажи. Но помни, что за дурость ты поплатишься своей головой.

Мудрец поклонился:

– Но и ты пообещай, что не казнишь меня за правду. За это я скажу тебе не одну истину, а целых три.

Фарамунд ощутил подвох, нахмурился сильнее.

– Говори. Но поглядывай на мой меч.

– Первая истина, – сказал мудрец отчетливо, – что ты – конунг этого племени. Вторая – что каждый понимает истины в меру своего развития. Третья – ты пообещал не причинять мне вреда за сказанное.

Наступила тревожная тишина. У костра замерли. Фарамунд пребывал в глубокой задумчивости. Странное ощущение, что это уже слышал, или даже… участвовал. Наконец, видя, что от него ждут ответа, встрепенулся, спросил:

– Это ведь не ты придумал, верно?

Мудрец помедлил, поклонился:

– Я что-то не так рассказал?

– Да нет, мне понравилось. Поучительно.