Из темноты донесся хмурый голос:

– Седлают.

Когда он выскочил на крыльцо, со двора уже неслись в сторону распахнутых ворот всадники. Впереди развевался золотистый плащ Унгардлика, во дворе в седлах оставались только Громыхало и Вехульд.

Он вдел ногу в стремя, в голове мелькнула злая мысль: ну и что, как сказал Унгардлик? Римлян не раз били. А смятение Тревора – это просто память о прежних римлянах, некогда непобедимых…

Громыхало и Вехульд повернулись к Фарамунду. Тот бросил коротко:

– Выступаем на перехват. Дадим бой.

Вехульд набрал в грудь воздуха, так что плечи поднялись выше ушей, раздулся, а когда приложил к губам рог, свирепый рев прокатился ко всему лесу, будоража нервы, заставляя волосы вставать дыбом.

Когда последние всадники покидали бург, из распахнутых ворот конюшни выметнулся на низкорослой рыжей лошадке странный всадник. В мужской одежде Клотильду легко приняли бы за молодого воина, но ее черные, как ночь, волосы развевались по ветру, только на лбу она прихватила их металлическим обручем.

Лихо гикнув, она понеслась вслед уходящему войску.

Реку они одолели, не останавливаясь. Унгардлик указал удобное место для брода, но после дождей воды прибыло, в двух местах ноги не достигали дна, их сносило по течению, но, к счастью, там намыло песчаную косу, что вела до самого берега.

Осторожные переплыли реку вместе с конем, а кто-то на плоту или на пустом бурдюке, наполненном воздухом. Вскоре уже все войско отряхивалось на другом берегу. Фарамунд взобрался на самое высокое место, быстро с седла оглядел окрестности.

В небе разгорается чистый ясный свет, но внизу верхушки деревьев торчат из такого плотного тумана, что все, кажется, засыпано толстым слоем снега. Низины утонули в тумане, все ярки, овраги, кое-где туман покрыл деревья целиком, кое-где торчали зеленые верхушки.

– Отлично, – сказал он с облегчением. – По крайней мере, они не увернутся от боя.

– Римляне редко избегали боя, – заметил Громыхало.

– Вот и хорошо, – сказал Фарамунд.

– Что хорошего?

– Настоящий противник – хорошо.

– Римляне? – удивился Громыхало.

– Да.

Громыхало посматривал озадаченно. Фарамунд и сам не понимал, почему в нем такая уверенность, что именно Рим, ведь в этих землях римские гарнизоны уже ничего не значат, власти не имеют, а сама столица блистательной империи где-то за теплыми морями, в сказочных краях, на землях, где никогда не выпадает снег, а летом не бывает засухи и недорода.

– И еще, – наказал Фарамунд, – следи, чтобы легата… или кто там будет главным, брали живым. И всех, кто окажется с ним: монахов, купцов. Их либо выменяем на своих, либо продадим. Но сперва узнаем новости… Вдруг кто из них слышал, куда увезли Лютецию?

Лицо его страшно исказилось. Громыхало услышал, как в мертвой тишине скрипнули зубы. Безумные глаза рекса смотрели сквозь стену деревьев. Громыхало, как воочию, увидел в них пламя пожаров, реки крови, обезглавленные тела, свисающие с веток трупы, острые колья, на которых корчатся виновные в похищении.

Вехульд тихонько спросил у Громыхало:

– Неужели он надеется отыскать ее? Когда весь мир сдвинулся с места, когда народы сегодня на другом месте, чем были вчера, а где завтра окажутся – сами не знают? Когда старые города исчезают, как прошлогодний снег, а новые вырастают на месте лесов и болот?.. Да и те переходят из рук в руки?

– Надеется, – вздохнул Громыхало.

Вехульд тоже вздохнул. Оба смотрели туда, где Фарамунд осматривал захваченных коней.

– Я бы предпочел, – сказал Вехульд, – чтобы наш рекс… ну, не слишком гонял нас в поисках бабы.

Громыхало кивнул:

– Я тоже.

Вехульд помолчал, спросил:

– Так, может… скажем?

– Что?

– Ну, наше пожелание, – ответил Вехульд осторожно. Он помнил, что Громыхало все же правая рука рекса. – В поисках бабы мы все рискуем головами, но что обретаем? Я готов рисковать ради золота, славы, власти. Но ради бабы?

Громыхало почесал затылок, посмотрел снова в сторону неукротимого рекса.

– Ты прав, – ответил он. – И я прав, что тоже не хочу искать его бабу… А рекс не прав! Но только что-то такое шевелится…

– Что?

– Да вот как собака, чую, а сказать трудно. Мы все слышали, да и знаем, что Рим всегда прав. У него даже люди такие есть, юристами называются. Знатоки по праву. Они и другим помогают поступать только правильно. Потому и такую империю отгрохали!

Вехульд насторожился:

– К чему ты клонишь?

Громыхало сплюнул себе под ноги, растер сапогом.

– Да вот только почему мы их бьем? Почему римская мощь тает, как снег в теплой весенней воде? Почему их города стоят пусты? Почему римская армия состоит из франков, готов, герулов, лангобардов, но только не римлян? Где эти римляне, которые всегда правы?

Вехульд вытаращил глаза:

– А при чем тут римляне?

– Я лучше пойду с неправым Фарамундом, – ответил Громыхало.

Вехульд помолчал, сказал негромко:

– Но наш разговор между нами?

– Конечно, – заверил Громыхало. – Понимаешь, я ведь на твоей стороне всей головой с ее мозгами, если они есть. Но вот сердце… или то, что выше и головы и сердца… оно говорит, что прав все-таки Фарамунд…

– Но не понимаешь, как прав?

– Не понимаю, – признался Громыхало. – Просто чую.

Вехульд снова помолчал, потом невесело улыбнулся:

– Наверное, я тоже дурак. Ладно, поможем ему добыть свою женщину. А на золото – плевать! Честь дороже.

Дорога долго плелась по опушке леса, затем нехотя свернула, пошла пробираться через чащу. Дорогу здесь проложили недавно, явно же не поселяне, чувствовалась рука чуть ли не римлянина: дорога шла ровно, по сторонам спиленные деревья, все сгнившие до половины, явно спилены в один день.

По обе стороны тянулась настолько плотная зеленая стена кустарника, что можно было спрятать целое войско. Фарамунд велел лучникам схорониться за поворотом, а остальные привычно попрятались за корягами, выворотнями, укрылись за кустами. Птичий щебет затих, что выдавало расположение засады, но люди сидели неподвижно, и снова над головами зачирикали птахи, а белки и прочая мелочь начали носиться взад-вперед, роняя на плечи и сгорбленные спины вышелушенные шишки.

По лесу пронесся тоскливый волчий вой. Все насторожились, Громыхало каркнул вороном. Через некоторое время увидели, как по дороге бегом мчится лохматый человек, дикий и заросший настолько, что его можно было принять за худого облезлого медведя.

Фарамунд приподнялся, поманил:

– Эй, давай сюда! Что увидел?

Оборванец сказал торопливо:

– Уф, бежал как заяц!.. А чего торопился? Идут строем, а впереди пускают в лес человек по десять. Из местных, что им служат. Так что они сразу вас обнаружат…

Громыхало буркнул:

– Это последнее, что они увидят.

– Но вам-то не они нужны? А римляне будут готовы… Да они и так готовы.

Фарамунд стиснул челюсти. Он уже видел, что римляне в их знаменитом строю просто неуязвимы. Отряд в полста человек вроде бы невелик, но римляне дерутся так, словно дерется один человек, наделенный силой пятидесяти, а в схватке с людьми такой выучки можно положить целое войско.

Туман впереди вроде бы чуть поредел. Стало видно не на длину копья, а на бросок тяжелого дротика. Фарамунду все время казалось, что в тумане двигаются фигуры. Напряженные до ломоты глаза видели то всадников на конях, то чудовищных зверей, то страшных толстых баб, словно бы вылепленных из снега.

Внезапно порыв ветра донес какой-то звук, но еще раньше Фарамунд ощутил легкое движение под ногами. Земля начала мерно вздрагивать. Он со страхом и восхищением понял, что римляне даже здесь, в диких чужих краях, не растеряли это удивительное свойство римлян: шагать как один человек!

– Приготовиться, – велел он хриплым голосом. – Не дать опомниться…

Хотя сам сознавал, что этих застать врасплох просто невозможно. Рядом Громыхало поплевал на ладони и поудобнее перехватил молот. Вехульд двигал мечом взад-вперед, проверяя, как ходит в ножнах, потом опомнился и застыл, держа его перед собой острием вперед.