В тихих лесных озерах, сплошь покрытых мясистыми листьями кувшинок, вода была темная, загадочная. Иногда издали удавалось заметить, как целыми стадами купаются олени, лоси, а стада свиней устраивают на берегу лежбище, где вымазываются грязью от рыла до кончика хвоста.

За время путешествия трижды натыкались на деревни лесных людей. Те сразу же высыпали навстречу с огромными дубинами в руках, огромные и злые, в шкурах диких зверей, от которых сами почти не отличались, грязные и нечесаные. Фарамунд пробовал с ним разговаривать сам, просил указать дорогу, обещал деньги, но никто не понимал его языка. Разъярившись, он велел захватить несколько жителей, пытал страшно, но те умерли, так и не заговорив.

Вехульд сказал хмуро:

– Да дикие они! Дикие. Совсем.

– И языка не понимают? – огрызнулся Фарамунд.

За время перехода через лес он сам осунулся, глаза ввалились, покраснели, а голос теперь часто вздрагивал от подступающих слез.

– Откуда им понимать? Они ж из леса не выходили, других людей не зрели. У них свой язык. Они ж вообще не верили, что кроме них самих еще где-то есть люди!

– Откуда знаешь?

Вехульд отвел взгляд:

– Знаю.

– Откуда?

– Да так… Когда-то наткнулись на такую же деревню в глубине леса. Тоже не поняли… Даже стыдно потом стало. Все равно что детей неразумных побили!

Прошло две недели, пока удалось выбраться в края, пусть не совсем обжитые, но даже лесные люди уже понимали их речь, указывали дорогу. За пару железных ножей Фарамунд нанял проводника, который вывел к лесному племени, что соприкасалось с его землями.

– Наконец-то! – воскликнул Фарамунд. – Вехульд, скачи в бург!.. Вези сюда ту колдунью, она знает толк в лечении. Собери всех лекарей, пусть готовят снадобья. В лучшей из комнат пусть самое мягкое ложе… поставьте возле окна, чтобы солнышко ее своим теплом…

Вехульд молча поклонился. Он старался не смотреть в подозрительно заблестевшие глаза рекса. И словно бы не заметил, как у того дрогнул голос. Ушел, через мгновение Фарамунд услышал удаляющийся стук копыт.

Лютеция металась в жару. Лицо ее из смертельно бледного стало восковым, нос заострился, а глаза ввалились. Только губы оставались алыми, с них иногда срывались бессвязные слова. Фарамунд измучился, он все время проводил возле нее, стоя на коленях.

– Приведите их жреца! – взмолился он однажды. – Я приму их веру… я приму любую веру, только бы боги не забирали!.. Я отдам душу хоть богу, хоть демонам, но только пусть она живет и радуется солнышку!..

К его плечу прижималось мягкое плечо верной Клотильды. Оба неотрывно смотрели на исхудавшее лицо Лютеции, у обоих по щекам катились слезы.

В деревнях уже знали от посланных вперед всадников, что их рекс отбил светлую Лютецию, выбегали навстречу, приносили свежий хлеб, сыр, молоко. Главы общин по своей доброй воле выделяли свежих коней, но за двое суток до бурга сильные парни уже выпрягли коней, подхватили легкую повозку на плечи и понесли быстрым мягким шагом.

Фарамунд, как слепой, шел следом. За ним неотрывно следовали крепкие, как быки, старшие братья Вехульда: Тронт и Агахильд, которых он вызвал из родной деревни. Рексу на глаза старались не попадаться, но сами за ним следили неотрывно – у обоих был строгий наказ от Громыхало: следить за хозяином, особенно за его руками. Чтобы он, обезумев, не сделал себе какого вреда, вдруг с Лютецией станет совсем худо.

В последней деревне, что попалась на пути, народ высыпал навстречу. Все с болью и жалостью смотрели, как парни бережно несут почти невесомую повозку, наперебой зазывали к себе отдохнуть, переночевать, совали в руки свежий хлеб, головки сыра, ломти еще горячего, истекающего пахучим соком мяса.

Фарамунд, как сквозь толщу воды, слышал злые выкрики, проклятия по адресу Савигорда и всего его проклятого рода. Все жалели, что убить его удалось только раз, а нельзя достать из ада и убивать снова и снова.

Лютеция истаивала, жизнь уходила по капле. Но временами лихорадочный румянец окрашивал ее желтые впавшие щеки, она открывала глаза. Взгляд ее был невидящим, но Фарамунд вскрикивал от счастья.

– Уже скоро, – молил он. – Уже скачут к тебе лучшие лекари!.. Продержись еще чуть!.. Неужели ты так жестока, что не хочешь увидеть дядю Тревора и Редьярда, которые тебя так любят? Неужели не хочешь дать им тебя увидеть?

Теплая ладонь коснулась его плеча:

– Хозяин, она не слышит.

Клотильда исхудала сильнее Лютеции, нос тоже заострился, а глаза валились. Она не спала ни днем, ни ночью, прислушивалась к дыханию госпожи.

– Слышит, – возразил Фарамунд. – Она должна знать, что… что нельзя нас так обижать!..

Лютеция лежала неподвижно. На миг ему показалось, что она уже умерла. Отчаяние охватило его с такой силой, что он закричал, как раненый зверь, с губ сорвались бессвязные слова:

– Я отыскал тебя в этом диком краю!.. Я уничтожил твоих обидчиков… но для того ли, чтобы засыпать тебя холодной землей? И навеки укрыть от людских глаз, от теплого солнышка?

По всему лагерю люди останавливались, прислушивались к страшному крику отчаявшегося человека. У кого-то из рук повалились дрова, у кого-то выпала дичь.

Жрец обходил лагерь, жег палочки из драгоценного дерева, отгонял смерть. Воины сидели у костров хмурые, подавленные. Все были наслышаны о доброте Лютеции, ее кротком нраве, незлобивом характере, все любили ее, и каждый страдал в бессилии, что ничем не может помочь.

Когда в полдень они вышли из леса, перед ними раскинулась долина, что показалась бескрайней. Почти на горизонте виднелся крохотная крепость. Фарамунд вздохнул с облегчением. Вот он, Люнеус! Всего один переход…

От носилок, в которые превратилась повозка, донесся обрадованный вскрик Клотильды:

– Мой господин! Скорее сюда!

Фарамунд в мгновение ока оказался перед носилками. Лютеция лежала с открытыми глазами. Солнечный свет падал ей на лицо. Фарамунду почудилось, что губы пытаются раздвинуться в улыбке.

– Лютеция, – прошептал он, не веря глазам своим. – Ты… ты видишь меня?

– Фарамунд, – послышался легкий вздох.

– Я, – сказал он дрожащими губами. – Это я. Сейчас приедут твой дядя и Редьярд…

– Фарамунд, – повторила она едва слышно. – Фарамунд… Ты все-таки меня нашел.

– Я нашел, – повторил он торопливо. – И больше никому-никому не отдам.

Ее губы в самом деле слегка дрогнули в улыбке. В глазах появился слабый блеск.

– Я говорила им… Говорила, что ты все равно придешь… И заберешь меня…

– Я это сделал, – вырвалось у него. Слезы стояли в горле. – Теперь у тебя есть свои бурги, земли, есть все, чтобы жить отныне в безопасности.

– Фарамунд, – услышал он едва слышное, – ты теперь… никогда меня не оставишь?

Он задохнулся от ликования и от той бури, что вызвали ее слова.

– Я?.. Да разве я… Да я разве… Лютеция!.. Я всегда был… Отныне и вовеки…

– Не оставляй меня, – послышался затихающий шепот, похожий на шелест пролетевшего веерка. – Только не оставляй меня… Мне страшно!

Из его груди вырвался стон:

– Да что ты говоришь? Оставить тебя? Я все на свете оставлю, но только… Лютеция! Лютеция! Лютеция!!!

– Фарамунд… я тебя люблю…

Со стороны далекого бурга росло пыльное облако. Заблистали железные доспехи, бляшки на конской узде. Во главе отряда конных воинов несся на быстром коне ликующий Редьярд.

Фарамунд вскричал:

– Лютеция!.. Подожди!.. Не уходи! Вон скачет твой Редьярд! С ним все лекари мира…

Она вздохнула, веки медленно опустились на ее чистые небесные глаза. Лицо было спокойным, на губах осталась легкая улыбка. Даже не улыбка, а намек на нее. Выражение было светлым, чистым, исполненным невинности и благородства.

Он вскричал, упал головой на ее холодеющие ноги. Тело его сотрясалось от бурных рыданий. По сторонам возникали чьи-то тени, звучали голоса. Он услышал запах трав, цветов, аромат настоек. Сильные руки попытались поднять, он яростно забарахтался, его оставили, но те же или другие руки торопливо отстегнули с пояса ножны с мечом.