Громыхало, сытый, пьяный и довольный, наклонился, шепнул заговорщицки:

– Рекс, есть еще очень важное дело.

– Говори.

Громыхало кивнул в сторону пирующих:

– Дело воинское. Не для посторонних ушей.

Фарамунд буркнул:

– Какие посторонние? Все свои.

На самом же деле не хотелось шевелиться, двигаться, что-то делать, кого-то слушать.

Громыхало покачал головой:

– Это важно.

Глаза его стали трезвыми, а кожа на скулах натянулась. Широкое загорелое лицо стало серьезным и даже встревоженным.

Фарамунд нехотя поднялся. После смерти Лютеции во всем теле постоянно чувствовал тяжесть. Двигаться себя заставлял, а когда никого не было поблизости, просто ложился и смотрел в потолок. Лютеция появлялась почти сразу, он разговаривал с нею, она отвечала. Разговаривали подолгу, а в последних мысленных общениях уже начали вместе осваивать бург, а чтобы его обезопасить, она разрешила ему раздвинуть кордоны его… теперь уже ее земель. И он завоевывал для нее новые земли, завоевал всю Галлию, но эти завоевания в его мечтах занимали совсем мало места, а вот беседы с нею, общение с нею, когда он носил ее на руках, такую легкую и невесомую, а она что-то шептала ему в ухо, щекотала ресницами, ее тонкие нежные руки обнимали его за шею…

В его мечты грубо вторгся чужой голос. Он вздрогнул, обнаружил, что уже стоит в своей комнате, а перед ним встревоженный Громыхало, в глазах откровенный страх.

– Я что-то говорил? – спросил Фарамунд.

– Да нет, – ответил Громыхало. Он переступил с ноги на ногу. – Но мы уж давно тут стоим. Ты смотришь сквозь стены, губами шлепаешь… Неладно с тобой, рекс.

Фарамунд тяжело рухнул на лавку. Локти опустил на столешницу, чтобы удержать тяжелую голову. Громыхало сел напротив, тревога в глазах росла.

– Рекс, я не знаю, что с тобой происходит… Но это твое дело, я не хочу лезть в душу грязными сапогами. А они все грязные, когда… ну, когда в душу. Я пришел по другому поводу. Мы нахапали много земель. Нам платят многие бурги и города. Даже слишком многие!..

– Что значит «слишком»?

– Конунги окрестных племен уже собирают войска.

– Мы уже трепали их дружины.

– Дружины, но не ополчение, – возразил Громыхало. – Ополчение – это… народ! А супротив всех… Нет, надо как-то иначе.

Фарамунд вперил взгляд в окно. В темнеющем небе зажглись первые звездочки, похожие на искорки в глазах Лютеции. Он вздрогнул от гадкого скрипа, это Громыхало ерзал по лавке объемистым задом.

– Как?

– Мы долго искали выход, – сказал Громыхало.

– Кто это «мы»? – прервал Фарамунд.

– Я, Вехульд, Унгардлик, Телимурд… он привел к тебе две тысячи кимвров, даже Тревор с нами согласен! А уж ему-то что? Ломали головы. Наконец пришли к выводу, что тебе надо повторить то, что собирался сделать сразу.

– Что же вы собирались? – спросил он угрюмо.

– Леги… леги… тьфу, легитимность, как говорят римляне. Ну и слово придумали! Так они называют… гм… так сразу и не скажешь, законность, что ли. У тебя меч, у Лютеции – старинный род. В Лютеции сошлись два знатнейших рода: знатный франкский и знатный римский. Тебя бы сразу зауважали как здесь, так и в Риме. Но боги забрали этот прекрасный цветок… и ты остался просто удачливым разбойником, как и был.

Фарамунд прошептал тяжело:

– Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Легитимность… Зачем мне эта легитимность? Я все делал только для Лютеции. Для ее защиты. И бурги завоевывал, крепил, чтобы ее беречь, как драгоценный цветок…

– В Люнеусе сейчас младшая сестренка Лютеции, – бухнул Громыхало. – Тревор ее забрал из старых краев, там сейчас война. Теперь не спит, за нее трясется… Старый хрыч! Вокруг столько народу, а он все трусит, что ее украдут, что пальчик прищемит, что пчела укусит…

– У него больше никого не осталось, – сказал Фарамунд безучастно.

– Ты знаешь… Для нас, для него, для всех… Для блага всех, Фарамунд, говорю тебе как преданный друг и вассал – тебе надо повторить брак. Теперь с младшей сестренкой Лютеции. Я видел ее… Их просто не различить!

Фарамунд выслушал без гнева, в душе настолько все выгорело, что ничто не высекает искру. Усмехнулся наивности старого воина: сердце да не различит, покачал головой:

– Нет.

– Рекс… это нужно.

– Лютеция, – ответил он. Голос дрогнул, Громыхало с глубоким сочувствием увидел, как дернулось мужественное лицо рекса, а в глазах заблестела влага. – Лютеция!.. Только Лютеция… Никто и никогда не войдет в мою душу. Даже не коснется.

Громыхало развел руками:

– А душа твоя при чем? Это же… как говорят, династический брак! У тебя меч, у Брунгильды – имя своего рода. Она ж по матери – из рода Нибелунгов, а по отцу – старинной римской крови, что давала даже императоров! Соседи заткнутся. А от тебя даже не требуется, чтобы ты вводил ее в дом.

Фарамунд покачал головой:

– Все равно мне это не нравится. Это похоже на предательство.

– Я же сказал, – настаивал Громыхало. – Тебе не надо будет жениться по-настоящему. И Брунгильда это знает! И все знают. К тому же…

Он умолк, покачал головой. Фарамунд спросил резко:

– Что еще?

– Лютеция наверняка просила бы тебя защитить сестренку, – сказал Громыхало. – Пусть не жениться… хотя и это не исключено… Лютеция не из тех, кто сам не гам и другому не дам… а просто сейчас Брунгильду всяк обидит. Недаром же Тревор просил дать людей для ее защиты! А будь она женой такого могучего рекса… просто считайся его женой, никто не посмеет даже посмотреть в ее сторону косо. Хоть все будут знать, что брак – династический, но протянуть к ней лапу – это значило бы оскорбить тебя! А на это не всяк рискнет, не всяк…

Заунывный, тревожащий душу рев донесся едва слышно, но Громыхало оборвал себя на полуслове. Фарамунд увидел, как мохнатые брови сдвинулись на мясистой переносице.

– Кого это черти принесли?

– Пойдем, – предложил Фарамунд, – встретим в холле.

– Не хочешь звать за стол? – спросил Громыхало понимающе.

– А ты хочешь?

– Еще чего, – возмутился Громыхало. – Мы те, кто с оружием в руках доказали свою доблесть…

И стали знатными, подумал Фарамунд. А остальные – простой люд. Простолюд. Простолюдины.

В холл ввели одетого богато, даже чересчур богато, воина. Шлем он нес на сгибе локтя левой руки, короткие волосы отливали ранней сединой, но лицо было моложавым, полным жизни.

Громыхало смерил откровенно презрительным взглядом позолоченные доспехи, слишком длинные шпоры, широкий пояс, где в ножнах висел кинжал, рукоять нелепо украшена крупными драгоценными камешками.

Фарамунд равнодушно взглянул на гостя. Тот поклонился:

– Меня зовут Армекс, я – управляющий благородного конта Петариуса. Мой хозяин, конт Петариус – человек высокой крови и больших знакомств, у него знатная родня. К тому же он состоит в дружбе и союзе со всеми владетельными хозяевами окрестных бургов и городов. Мы все видим быстрый рост вашей мощи… Некоторых это пугает, некоторых… некоторых – нет. Но раз уж вы стали хозяином двух бургов и такого большого города…

Громыхало буркнул:

– У рекса Фарамунда побольше, чем два бурга. Но это неважно, продолжай.

Армекс бросил на него быстрый взгляд, снова поклонился Фарамунду:

– У нашего хозяина ни слуги, ни его военачальники не смеют говорить раньше своего… своего вождя.

Фарамунд с усмешкой отметил, что управляющий избегает называть его рексом или любым титулом, предпочитая именовать просто вождем, словно вожака крохотной разбойничьей шайки.

– Везде свои обычаи, – обронил он. – Твой хозяин – гот?

– Благородный конт Петариус из старинного рода лангобардов…

– А я – франк, – прервал Фарамунд. – Что велел сказать твой хозяин?

– Благородный конт Петариус, – сказал управляющий, – через три дня дает большой пир. Съезжаются владетельные хозяева бургов, земель, вожди племен. Эти пиры, благородный Фарамунд, необходимы!.. Сейчас весь мир пришел в движение, и, поверишь ли, от пира к пиру состав гостей обновляется почти наполовину!..