Потом он долго лежал на спине без дум, без мыслей, усталый и опустошенный. Взгляд блуждал по балке, космы паутины уже почернели от копоти, а за окнами светится темное небо с россыпью редких звезд. Усталое тело ныло, сегодня он провел в седле почти сутки, как и вчера и позавчера.

…Сон не шел, взгляд бесцельно скользил по стенам, наконец он ощутил, что где-то в глубине засела заноза. Где-то в чем-то он поступает неверно. Или не совсем честно. И все это смущение души связано с именем Брунгильды. Не потому, что жива память о Лютеции… это никогда не померкнет, но с самой Брунгильдой поступает… в самом деле нечестно, что ли. При всей их антипатии все же она заслуживает лучшей доли, чем быть выданной замуж насильно. И хотя их всех выдают замуж, почти что не спрашивая согласия, все же как-то не хочется быть в числе тех, кто обижает женщин. Да, одно дело – насиловать, даже убивать, другое – поступать нечестно.

Свадьбу играли в большом зале. Фарамунду она показалась излишне пышной. Кроме обязательных родителей, свидетелей и помощников, здесь оказался еще и священник со слугами в богатых одеяниях.

Хуже того, Тревор оповестил окрестных хозяев бургов, они гордо именовали себя контами – какое-то искаженное до неузнаваемости римское словцо, эти конты явились с женами и дочерьми. Дочери сразу стали зыркать по сторонам, а его военачальники и знатные воины напыжились и стали смотреть орлами. Их вождь дал связать себя брачными узами, почему бы им тоже не породниться с местной знатью?

Священник крестил, шептал на чужом языке, пел и восклицал, ему подпевали гнусными тоскливыми голосами, мертвыми и заунывными, потом шаман нового бога опомнился и деловым тоном спросил, согласна ли Брунгильда взять его в мужья. Фарамунд со злостью подумал, что этот дурак мог вовсе спросить – любят ли друг друга, новая вера пока еще бесцеремонна.

Брунгильда настолько долго медлила с ответом, что ожидающие насторожились, по всему залу прокатился говорок. Наконец Брунгильда наклонила голову, с усилием выдавила:

– Да, согласна.

Священник повернулся к Фарамунду:

– А ты, сын мой, согласен ли взять в жены Брунгильду Белозубую, дочь владетельного…

– Беру-беру, – прервал Фарамунд нетерпеливо. – Все вроде бы?

Священник взглянул с укоризной. Фарамунд видел на лицах своих полководцев улыбки. Кто-то гоготнул.

– Сын мой, – сказал священник с достоинством, – надо отвечать строго по ритуалу. Если спрашиваю, согласен ли, ты должен…

– Ничего я тебе не должен, – ответил Фарамунд грубо. – Я не христианин пока что. Давай заканчивай, это моей жене разве что интересно! А я по вере богов своих уже ее в жены взял.

Священник побледнел, что-то побормотал, Брунгильда метнула на Фарамунда ненавидящий взгляд. Военачальники засмеялись уже громко, пихались, звучно хлопали друг друга по спинам. Зазвенело железо. Конты с их женами стояли с вытянутыми лицами, только их перезрелые дочери бросали на Фарамунда обещающие взгляды.

Дальше ритуал, как понял Фарамунд с пренебрежением, пошел через пень-колоду, быстро, скомканно, перепрыгивая и пропуская длинноты, после чего священник пугливо объявил их мужем и женой перед лицом Всевышнего и Всеблагого. Громыхало знаками показывал через головы гостей, что надо бы еще и освятить брак по старому ритуалу, друиды и жрецы уже здесь, но Фарамунд отрицательно покачал головой. Он ничего не имеет против старых богов, но… надоело.

Светильники по случаю свадьбы заправили очищенным жиром, они давали ровный свет, без привычного чада и гари. Фарамунд обычно ел на ходу, в седле, но сейчас Тревор наконец-то взял реванш. Он собрал лучших поваров со всех земель, захваченных Фарамундом, дал им сотни охотников, и вот теперь на стол подавали дивно испеченную дичь, начиная от таких мелких птах, что в зажаренном виде не больше ногтя большого пальца, до огромной туши запеченного целиком тура, которую внесли на плечах, краснея и покачиваясь от натуги, двенадцать сильных мужчин.

И мелкие птахи, и дивная рыба, которую Фарамунд никогда раньше не видел, и даже запеченный тур – все было настолько пахуче, вкусно, что Фарамунд ощутил себя жадным зверем, хватающим куски без разбора, жующим то птицу, то рыбу, все это запивающим без всякого порядка вином и пивом.

Он видел презрение на лице Брунгильды. Она едва-едва дотрагивалась до блюд, после чего их тут же убирали, а взамен ставили новые. Ему было все равно, что подумает эта надменная красавица, он рычал от удовольствия, насыщался, а когда уже насытился так, что едва не задыхался, расстегнул пряжку на поясе и продолжил поглощать эту дивную пищу.

Гости ели сперва степенно, нахваливали сдержанно. Но после первого же кубка крепкого вина конты стали держаться свободнее, а после второго уже обнимались, хватали, к неудовольствию жен, мясо руками. Бледные дочери стали розовощекими, а иные и вовсе красномордыми, веселыми.

За столом поднялся Тревор. Огромный, грузный, он вытащил длинный нож размером с римский меч, громко постучал по медному подносу. На него начали оглядываться, шум умолк.

– Дорогие гости! – заорал Тревор так, будто старался перекричать топот конницы. – Я хочу поднять кубок с этим великолепным вином… И вы поднимите, сучьи дети!.. за самую красивую пару на белом свете. За нашего доблестного Фарамунда, властелина этих земель до самой великой реки, и за самую красивую женщину мира – Брунгильду Белозубую!

За самую красивую, повторил про себя Фарамунд. Может быть, и самая красивая на свете… но самой прекрасной была и остается Лютеция. Прекрасная и чистая, как ангелы, о которых так любила рассказывать.

Вокруг пили, орали, лезли к нему с кубками. Он выдвигал свой навстречу, кубки сталкивались со звоном. Вино плескало через край, стучали ножи, на крепких зубах трещали кости. Стол протестующе гудел: соратники Фарамунда, а за ними и конты самозабвенно и, доводя жен до обмороков, выбивали сладкий мозг из костей.

– Я знаю, – провозгласил Тревор зычно, – все обитатели Римбурга будут счастливы, когда узрят свою новую правительницу!

Каждое слово как молотком било Фарамунда по голове. Краем глаза он уловил, как болезненно морщится Брунгильда. Похоже, она попробует воспротивиться даже переезду в Римбург. Хотя, если честно, надо ли ее к этому принуждать?

Повинуясь неясному чувству, он наклонился к ее уху.

– Брунгильда, – сказал он шепотом. – Похоже, из меня получился супруг даже лучше, чем я сам того ожидал.

Она покосилась настороженно:

– Что ты имеешь в виду?

– Я ловлю твои мысли.

– И что же я подумала?

– Что хорошо бы воткнуть мне кинжал между ребер прямо сейчас, чтобы не надо было переезжать в Римбург, – объяснил Фарамунд любезно. – Так вот, я с этим согласен.

Она приятно удивилась:

– Как мило!.. А ну-ка, где мой кинжал…

– Я завтра же утром уезжаю в Римбург, – сообщил Фарамунд. – А затем в расположение своих войск. А ты останешься. Я думаю, тебя это вполне устроит.

Брунгильда слегка пригубила вино. Фарамунд видел, как вздрагивают ее пальцы, но, когда она заговорила, он удивился, как ровно прозвучал ее голос:

– Я знаю твои большие полномочия как моего супруга. Но я предупреждаю, что если ты меня коснешься… я убью тебя.

Фарамунд пробормотал:

– Ого…

– Или себя, – добавила она поспешно. – Впрочем, вряд ли это тебя остановит. Ведь ты все равно останешься хозяином моих земель в Римской империи. Да и титул, что для тебя важнее, останется за тобой.

Кровь бросилась Фарамунду в голову с такой силой, что он покачнулся. Красная пелена застлала взор.

– Твои земли… – прошипел он. – Твои земли… Да когда я приведу своих людей в Рим, я на твоих землях…

Он поднялся, красный от гнева. Тревор тоже поднялся, встревоженный, Фарамунд с трудом смирил гнев, растянул губы и знаками показал, что просто хочет выйти на свежий воздух и что скоро вернется.