— Как быть с Осакой?

— О, Осака? Сожалею, но вам придется отложить визит туда до моего возвращения. — Улыбка была почти неприкрытой.

— И когда это случится? — Ощущение, что палуба уходит у него из-под ног и он тонет, стало сильнее.

— Шесть или семь дней, в зависимости от ветра, чтобы добраться до указанного места, два-три дня в Бочисэ, думаю, этого должно быть достаточно. Потом придется ещё загрузиться углем в Шанхае... о, я бы сказал, что, если не будет иных распоряжений, я снова встану в виду Иокогамы через... — Адмирал осушил свой бокал с портвейном и налил себе ещё. — Я должен вернуться недели через четыре, может быть, пять.

Сэр Уильям допил бренди, и это помогло ему побороть дурноту.

— Лейтенант, вы не будете так любезны? Благодарю вас.

Марлоу вежливо принял его бокал и вновь наполнил его лучшим адмиральским коньяком, пряча своё отвращение к тому, что его используют как лакея, и сытый по горло этим назначением в адъютанты. Как бы он хотел вернуться на свой фрегат, встать на своём квартердеке и руководить ремонтом корабля, сильно потрепанного штормом. Одно, по крайней мере, хорошо: я наконец-то побываю в какой-никакой стычке, с удовольствием подумал он, мысленно рисуя себе нападение на пиратское убежище: огонь, грохот, все пушки палят.

— Видите ли, адмирал, — заговорил сэр Уильям, — если мы не сможем осуществить нашу угрозу, мы потеряем лицо, утратим инициативу и поставим себя в крайне опасное положение.

— Это была ваша угроза, сэр Уильям, а не наша. Что до лица, то вы придаете ему слишком большое значение, а что касается опасности — я так полагаю, вы говорите об опасности для Поселения, — чёрт возьми, сэр, эти японские дикари не осмелятся ни на что сколь-нибудь серьезное. Они, в общем-то, не беспокоили вас в миссии в Эдо, не станут по-настоящему беспокоить вас и в Иокогаме.

— Когда флот уйдет, мы будем беспомощны.

— Не совсем так, сэр Уильям, — холодно заметил генерал. — Армия представлена здесь определенными силами.

— Совершенно верно, — согласился адмирал, — но сэр Уильям абсолютно прав, указывая, что именно Королевский флот является залогом мира. Я планирую взять с собой четыре корабля, сэр, не пять, и оставляю один фрегат на месте. Этого должно быть достаточно. «Жемчужину».

Прежде чем Марлоу смог остановиться, у него вырвалось:

— Извините меня, сэр, но на корабле все ещё устраняются значительные повреждения.

— Я очень рад узнать, что вы следите за состоянием моего флота, мистер Марлоу, и что вы держите уши открытыми, — произнес адмирал, сопровождая свои слова испепеляющим взглядом. — «Жемчужина» со всей очевидностью не может участвовать в этой экспедиции, поэтому вам лучше всего вернуться на борт и проследить, чтобы она была в первоклассном мореходном состоянии, готовая выполнить любую задачу завтра, к заходу солнца, или вы лишитесь корабля.

— Есть, сэр, — ухнул Марлоу, отдал честь и пулей вылетел из каюты.

Адмирал громко хмыкнул и сказал генералу:

— Хороший офицер, но молоко ещё на губах не обсохло — прекрасная военно-морская семья: два брата тоже офицеры, а отец — капитан флагманского корабля в Плимуте. — Он посмотрел на сэра Уильяма. — Не волнуйтесь, к завтрашнему дню его фрегат поставит новую мачту и будет полностью пригоден — он лучший из моих капитанов, только, ради бога, не говорите ему, что слышали это от меня. Он будет охранять вас до моего возвращения. Если у вас больше ничего нет ко мне, джентльмены, я сейчас же выхожу в море — прошу прощения, что не могу присоединиться к вам за ужином.

Сэр Уильям и генерал осушили свои бокалы и встали.

— С Богом, адмирал Кеттерер, да поможет Он вам благополучно вернуться и не потерять ни одного человека, — искренне пожелал ему сэр Уильям; генерал присоединился к его пожеланиям. Потом выражение лица посланника стало твердым.

— Если я не получу никакого удовлетворения от бакуфу, я отправлюсь в Осаку, как намечалось. На «Жемчужине» или без неё, во главе армии или нет, но, клянусь Богом, я обещал быть в Осаке и Киото, и я там буду.

— Лучше подождать, когда я вернусь, лучше проявить благоразумие, лучше не клясться Господом, решаясь на столь необдуманный поступок, сэр Уильям, — резко заметил адмирал. — Бог может судить иначе.

В тот же вечер, перед самой полуночью, Анжелика, Филип Тайрер и Паллидар вышли из британской миссии и направились вдоль Хай-стрит к фактории Струана.

— Л-ла, — объявила она со счастливым видом, — шеф-повар сэра Уильяма определенно скромен в своём искусстве!

Они все были в вечерних нарядах и хором рассмеялись, потому что пища была обильной, по-английски добротной и на вкус просто отменной: жареный говяжий бок, подносы со свиными колбасками и свежие крабы, доставленные из Шанхая в холодной кладовой пакетбота как часть дипломатического отправления и потому не подлежавшие таможенному досмотру и обложению пошлиной. Их подавали с вареными овощами, печеным картофелем, тоже привезенным из Шанхая, с йоркширским пудингом, за которыми последовали яблочные пироги и сладкие пироги с мелко нарубленным изюмом и миндалем. Все это запивалось кларетом «Пуйи Фюме», портвейном и шампанским в таком количестве, какое только могли вместить в себя двадцать человек гостей.

Перед парадным входом фактории Струана она остановилась и протянула руку для поцелуя.

— Благодарю вас и спокойной вам ночи, дорогие друзья, пожалуйста, не обременяйте себя ожиданием, один из слуг может проводить меня до миссии.

— Даже не помыслю об уходе, — тут же сказал Паллидар, беря её за руку и на мгновение удерживая её ладонь в своей.

— Я... мы будем рады подождать, — заверил её Тайрер.

— Но я не знаю, пробуду я там час или несколько минут, это будет зависеть от того, как себя чувствует мой жених.

Однако они настаивали, и она поблагодарила их, проскользнула мимо вооруженного ночного стража в ливрее и поднялась по лестнице, в пышном кринолине, сняв шаль и держа её в опущенной руке, все ещё приятно взволнованная вечером и тем обожанием, которое окружало её.

— Привет, дорогой, просто зашла пожелать тебе спокойной ночи.

Струан встретил её в элегантном халате красного шелка, наброшенном поверх свободной рубашки и брюк. На ногах у него были мягкие сапоги, у горла — галстук. Он легко поднялся из кресла: эликсир, который А Ток дала ему полчаса назад, приглушил боль.

— Я уже много дней так хорошо себя не чувствовал, дорогая. Немного покачивает, но в остальном прекрасно... как ты очаровательна.

В свете масляной лампы его изможденное лицо показалось ей необыкновенно красивым, и сама она выглядела для него более желанной, чем когда-либо. Он положил руки ей на плечи, чтобы обрести равновесие, собственное тело и голова казались ему до странности легкими, кожа под его ладонями была нежной и теплой. Её глаза танцевали, и он с любовью посмотрел на неё сверху вниз и поцеловал. Нежно поначалу, потом, когда она ответила, со все большим наслаждением, ощущая её вкус и ту радость, с которой она приняла его.

— Я люблю тебя, — тихо проговорил он между поцелуями.

— Я люблю тебя, — ответила она, веря в это и слабея от наслаждения. Она была так счастлива тем, что он, похоже, и в самом деле чувствовал себя гораздо лучше, что губы его были сильными и жадными, и руки сильными и жадными, но знавшими предел своим исканиям, предел, который ей, в каком-то полубреду, вдруг захотелось отбросить.

— Je t'aime, cheri... je t'aime...[25]

Мгновение они стояли в объятиях друг друга, потом с силой, которую он и не подозревал в себе, он поднял её на руки и снова опустился в большое кресло с высокой спинкой, посадив её к себе на колени; губы их соприкасались, одна его рука обвилась вокруг её тонкой талии, другая покоилась на её груди; шелк платья словно усиливал ощущение теплоты под полунакрывшей её ладонью. Удивление заполнило его. Он изумлялся тому, что вот сейчас каждая её частичка сокрыта от него и под запретом, а прошлой ночью все покровы были сброшены и столь же юная свежесть открыто предлагалась ему, но именно сейчас, а не тогда, он испытывает такое блаженство и такое возбуждение, каких ещё не знал в своей жизни, в то же время полностью контролируя свои чувства и уже не жаждая лихорадочного удовлетворения своей страсти.