Внезапная резь в животе когтями выдрала её из уродливого сна, наполненного плавучими тюрьмами и ревущими демонами с глазами навыкате, все женщины — с раздувшимися от беременности животами, мужчины — с рогами, они хватают и тащут её прочь от Тесс Струан, которая стояла над Малкольмом на страже, подобно злобной упырице. Вторая колика последовала быстро и окончательно пробудила её к реальности и к тому, что происходит.

Облегчение оттого, что боли начались, стерло в её памяти долгие часы гнетущей тревоги, ибо ей казалось, что прошла вечность, прежде чем она смогла уснуть. Сейчас часы показывали самое начало пятого. Последний раз она смотрела на них в два тридцать. Ещё одна колика, сильнее предыдущих, прошла сквозь неё и заставила сосредоточиться на том, что ещё нужно было сделать.

Дрожащие пальцы открыли вторую бутылочку. Опять она поперхнулась от омерзительного вкуса жидкости и едва не извергла её обратно, но сумела удержать в себе, взяв в рот ложку меда. Желудок её не переставая крутило от отвращения.

Она откинулась на подушку, судорожно дыша широко открытым ртом. Ей казалось, что от живота во все стороны распространяется огонь. Через мгновение из неё хлынул пот. Потом жар прошел, оставив её обессиленной, промокшей, едва дышащей.

Ожидание. Как и прежде, ничего. Одно лишь сладковато-горькое, тошнотворное беспокойство, которое, после первых часов изматывающего ожидания, перетекло в тревожный сон. Смятение охватило её.

— Матерь Божья, сделай так, чтобы это сработало, молю тебя, сделай так, — бормотала она сквозь слезы.

Она подождала ещё. По-прежнему ничего. Минуты шли.

Потом, в первый раз такого не было, совершенно иного качества боль вдруг пронзила её , согнув почти пополам. Ещё раз. Она едва сдержалась, чтобы не застонать. Новый приступ, пока ещё терпимо. Она вспомнила про вторую половину настоя, села и поднесла его к губам. Вкус был отвратительный, но не такой отвратительный, как у жидкости в бутылочках.

— Слава Богу, это последнее, — пробормотала она и сделала ещё глоток. Потом ещё. После каждого глотка она клала в рот кусочек шоколада...

Новые колики, более сильные на этот раз. Ритм их участился. Не волнуйся, подумала она, все происходит именно так, как предсказывал Андре. Мышцы живота начали ныть от постоянных сокращений. Ещё несколько глотков, ещё колики, и потом она проглотила последнюю каплю. Баночка с медом была почти пуста, съеден последний кусочек шоколада, но теперь даже шоколад не смог избавить её от противной горечи во рту. Сквозняк из-под двери в будуар колыхнул пламя в масляной лампе на прикроватном столике, и тени на стенах ожили и затанцевали. Она стоически вытянулась на постели и стала наблюдать за ними, держась обеими руками за живот, который словно пронзали огненные стрелы, мышцы напрягались и расслаблялись, с каждым разом становясь все более напряженными, собираясь в узлы под её пальцами.

— Смотри на тени, думай о хорошем, — прошептала она. — Что ты видишь?

Корабли и паруса, крыши Парижа, собачий шиповник и, о, смотри-ка, а вон там гильотина, нет, не гильотина, а беседка, увитая розами, боже, да ведь это же наш деревенский домик под Версалем, куда мы выезжали весной и летом, когда подрастали, мой брат и я, милая маман уже давно скончалась, отец уехал один Бог знает куда, тетя и дядя любят нас, но они не могут заменить нашей дорогой...

— О Mon Dieu! — охнула она, когда первый из приступов адской боли вспорол ей живот, потом вскрикнула при следующем спазме и лихорадочно затолкала себе в рот угол простыни, чтобы заглушить вырывавшиеся из неё крики, которые в противном случае согнали бы к её запертой двери всю миссию.

Потом начался озноб. Ледяные колья вонзались в её внутренности. И опять дикая боль, в двадцать раз хуже самых болезненных колик во время месячных. Её тело выгибалось дугой, руки и ноги судорожно подергивались, когда волны нечеловеческих мук прокатывались от её лона до головы.

— Я сейчас умру... я сейчас умру, — стонала она. Зубы её впивались в ткань простыни, заглушая крики, вырывавшиеся с новыми спазмами, которые сменялись ознобом, накатывались и отступали, накатывались и отступали, а потом прекратились. Как-то вдруг.

В первый момент она подумала, что действительно умерла, но вскоре ощущения вернулись к ней, и она увидела, что комната перестала кружиться, фитиль в лампе едва теплится, но не погас, и услышала тиканье часов. Стрелки показывали пять сорок.

Она с трудом поднялась с постели, чувствуя себя ужасно. Отражение в ручном зеркале напугало её. Посеревшее лицо, волосы мокрые от пота, губы обесцвечены лекарством. Она сполоснула рот зеленым чаем, сплюнула в ночную вазу и задвинула её обратно под кровать. Потом мрачно стянула с себя грязную рубашку, мокрым полотенцем протерла лицо и шею так хорошо, как только смогла, расчесала волосы и снова легла, обессиленная, но чувствуя себя лучше после всех этих трудов. Только тогда она заметила красный мазок на своей ночной рубашке, небрежно брошенной на вытертый ковер.

Быстрый осмотр подтвердил, что кровь сочится. Она подвязала чистое полотенце между ног и, уже на рассвете, легла опять, едва не утонув в матрасе от усталости. Тепло разлилось по всем её членам. Кровь пошла обильнее.

Воскресенье, 9 ноября

Малкольм Струан, тяжело опираясь на трости, ковылял через Хай-стрит, направляясь к фактории Струана. Небо затянули облака, с моря дул легкий ветер, день был холодный, и гнетущая его тревога исчезла. Исчезла, потому что он увидел Анжелику и убедился, что она чувствует себя хорошо и выглядит прелестнее, чем когда-либо, хотя она была бледной и невыспавшейся. Он пробыл у неё лишь несколько минут, не желая утомлять её.

Перед ним высилась фактория Струанов, а позади неё был виден шпиль церкви Святой Троицы. Он посетил раннюю службу сегодня утром и помолился за Анжелику и за то, чтобы силы вернулись к нему, после чего почувствовал себя лучше. Но пусть Бог проклянет всех Броков на веки вечные, даст мне поскорее убить Норберта и...

— Тайпэн!

Вздрогнув, он пробудился от грез и оглянулся. Филип Тайрер спешил к нему от британской миссии.

— Извините, но мы все просто хотели справиться о здоровье мисс Анжелики.

— Чудесно, она чувствует себя чудесно, — ответил Малкольм. Теперь, за спиной Тайрера, он увидел сэра Уильяма, который наблюдал за ним из окна на первом этаже. Он махнул тростью и неловко задрал руку с торчащим вверх большим пальцем, министр махнул ему в ответ. Как раз перед тем как сэр Уильям отошел от окна, он заметил рядом с ним фигуру ещё одного человека. — О, это ваш ручной самурай, Накама?

— Кто? Ах да, да, это был он. С ней действительно все в порядке?

— С ней все очень хорошо, благодарю вас.

— Хвала Создателю за это, мы все перепугались насмерть! — Филип Тайрер просиял. Здоровый, румяный, сильный, он возвышался над Струаном, но только потому, что тот теперь ходил и стоял ссутулившись. — Вы и сами выглядите гораздо лучше.

— Хотелось бы, чтобы это было правдой, Филип. — Вдруг Малкольма кольнула зависть, и он спросил резко: — Я слышал, Накама рассказывает вам много всякой всячины, вам и сэру Уильяму?

Улыбка на лице Филипа погасла.

— Да, пожалуй, да.

— Договоренность была такая, что вы должны держать Джейми и меня в курсе. Насчет всего. А?

— Ну-у... да, да. Но сэр Уильям... он пытается выяснить политическую обстановку в Японии, и...

— Государственная политика и бизнес — это как две перчатки из одной пары, Филип. Может быть, вы заглянете к нам завтра, перед обедом? Я бы с удовольствием узнал нечто новенькое. — Он натянуто улыбнулся. — Будьте добры, передайте сэру Уильяму мои наилучшие пожелания, увидимся завтра.

Он захромал по улице, злясь на себя за желчный тон, до смерти уставший передвигаться таким образом, потом начал подниматься по лестнице фактории в свои апартаменты. Его спина и живот тревожно ныли. Не больше, чем обычно, с раздражением подумал он, и это не причина, чтобы набрасываться на Филипа. Он просто хотел быть любезным. Ну да ладно, немного эликсира А Ток, и я снова буду в полном порядке. Приглашу Филипа на ужин и...