«Хирага должен быть прав, — подумал он, чувствуя дурноту. В голове у него все перепуталось, сердце ныло, в плече пульсировала боль и теплая струйка крови стекала из раны, разошедшейся во время его стремительного бегства. — Может быть, эта женщина действительно лишила меня разума. Ведь это безумие — барабанить по ставням, какая мне от этого польза? И какая разница, если кто-то другой повалит её на подушки? Почему это должно так бесить меня, заставлять кровь шуметь в ушах? Я не владею ею и не хочу владеть, что мне за дело, если какой-то гайдзин возьмет её , силой или нет? Некоторым женщинам потребна своя мера жестокости, чтобы почувствовать возбуждение, как и многим мужчинам... э, погоди-ка, так неужели было бы лучше, если бы она тогда сопротивлялась, а не приняла меня со страстью, хотя и была совершенно одурманена лекарством — или притворялась, что была?

Притворялась?

Мысль об этом только сейчас впервые пришла ему в голову. Душившая его злоба немного отпустила его, хотя сердце продолжало колотиться и тупая боль в висках не утихала. Могло ли так быть, что она притворялась? И-и-и-и, это возможно, её руки обнимали меня, и её ноги сомкнулись у меня за спиной, и тело её двигалось так, как никто и никогда не двигался подо мной — на подушках все партнерши ведут себя чувственно, стонут, вздыхают, иногда проливают несколько слезинок, и ты постоянно слышишь: „О, какой вы сильный, как вы измучили меня, никогда раньше мне не выпадала радость быть с таким мужчиной..." — но каждый клиент знает, что эти слова живут лишь на поверхности, затверженные наизусть как часть их многолетнего обучения, ничего больше, и потому лишены всякого смысла.

Она была совсем другой, каждый миг тогда был исполнен значения для меня. Притворялась она, что спит, или нет — не важно. Вероятно, притворялась, женщины полны коварства. Мне все равно, я не должен был колотить в ставни, как очумелый дурак, я выдал им своё присутствие и укрытие и, возможно, навсегда лишил себя шанса проникнуть туда снова!»

Его злость опять прорвалась наружу. Кулак врезался в деревянный борт лодки.

— Бака! — проскрежетал он, ему хотелось крикнуть это во весь голос.

Шорох гальки под ногами. Насторожившись, он скользнул глубже в тень; луна светила над его головой с гибельной яркостью. Потом он услышал голоса приближающихся рыбаков, болтающих между собой, и снова обругал себя за то, что не был более внимателен. Почти тотчас же бедно одетый рыбак средних лет обошел лодку с кормы и остановился.

— Берегись! Кто ты, незнакомец? — сердито воскликнул он, подняв, как дубинку, короткую мачту, которую нес с собой. — Что ты тут задумал?

Ори не шевельнулся, просто свирепо смотрел на него и на двух других рыбаков, которые подошли и встали рядом с первым. Один из них тоже был в летах, второй оказался юношей, немногим старше самого Ори. Оба держали в руках весла и рыболовные снасти.

— Таких вопросов не задают тем, кто стоит выше тебя, — проговорил он. — Где твои манеры?

— Кто ты, ты не саму... — Старик испуганно осекся, увидев, что Ори вскочил на ноги, в его руке мгновенно появился меч и клинок грозно наполовину выехал из ножен.

— На колени, мразь, пока я не вырезал ваши, бака, сердца — я не стал меньше самураем от того, что у меня короткие волосы!

Рыбаки тут же попадали на колени и уткнулись головами в гальку, жалобно бормоча извинения: повелительный тон и то, как Ори держал короткий меч, не оставляли места для сомнений.

— Замолчите! — прорычал Ори. — Куда вы направлялись?

— Рыбачить, господин, на пол-лиги от берега, пожалуйста, простите нас, но... ну, в темноте... и волосы ваши не...

— Заткнись! Спускайте лодку на воду. Шевелитесь. Очутившись в безопасности в море, где соленый воздух остудил

ему голову и его слепая ярость улеглась, Ори оглянулся и посмотрел на Поселение. Окна все ещё горели во французской и британской миссиях, в фактории Струана и в клубе, который Хирага показал ему. Вдоль praia[26] горели масляные фонари, он заметил свет в нескольких окнах других домов и складов; Пьяный Город, как обычно, всю ночь бурлил, винные лавки не закрывались практически никогда.

Но все его внимание было приковано к французской миссии. «Почему? — раз за разом спрашивал он себя. — Почему мной должна была овладеть... ревность, да, именно так это называется. Безумная ревность. Ревновать из-за постельных утех! Бака!

Это все из-за того, что рассказал мне Хирага: „Тайра говорит, их обычай похож на наш для людей из высшего сословия: мужчина не роняет на подушки женщину, на которой женится, до свадьбы...", из чего вытекает, что этот тайпэн не ляжет с ней, и, поскольку она обещана, никто другой тоже не имеет на это права. Ударил ли я по ставням, чтобы помешать тому человеку взять её или я сделал это, чтобы защитить её ?

Или все дело лишь в том, что я не хочу, чтобы кто-то другой насладился ею, прежде чем я сам смогу сделать это во второй раз — получается ещё глупее: как я мог бы узнать об этом? Может быть, это потому, что я стал для неё первым? Никто, кроме тебя, не обладал этой женщиной — достаточно ли этого, чтобы та ночь чем-то отличалась от других? Помнишь, китайцы всегда считали девственность самым сильным возбуждающим средством между Небом и Землей. Не поэтому ли я сделал то, что сделал?

Нет. Это был внезапный порыв. Я верю, что она женщина-волчица, которую необходимо уничтожить — предпочтительно после того, как я опрокину её на подушки ещё раз, — только так я смогу вырваться из паутины её чар».

Но как и когда? Только в эти дни, другой возможности у него не будет.

«Слишком опасно прятаться в Поселении или Ёсиваре. Хирага непременно услышит, что я не ушел. Если он найдет меня, я мертвец. Могу я рискнуть задержаться здесь ещё на три дня, а потом, если мне не удастся добраться до неё, поспешить в Киото, и чтобы Хирага ничего не узнал? Безопаснее уйти сейчас. Так что же?»

— Ты, старик, где ты живешь?

— Вторая улица, пятый дом, господин, — запинаясь, пробормотал рыбак. Все они были сильно напуганы, давно сообразив, что это, должно быть, один из тех ронинов, которые прятались в Поселении, скрываясь от людей из Сыскного ведомства Торанаги.

Воскресенье, 19 октября

Её письмо передал Малкольму лично в руки особый курьер, как всегда родственник их компрадора, Гордона Чена. В нем опять не оказалось постскриптума со словами «Я люблю тебя». И снова тайное послание привело его в ярость:

Малкольм, ты совсем рехнулся? Бал по случаю помолвки? После того, как я тебя предупредила? Почему, скажи на милость, ты совершенно игнорируешь мои письма и мои настойчивые призывы вернуться? Если бы не медицинский отчет доктора Хоуга, который я получила вчера вместе с этим невероятным известием, я бы заключила, что помимо ужасных ран, нанесенных мечом, ты ещё и головой сильно ушибся. Я потребовала, чтобы наш губернатор принял самые жесткие меры против этих зверствующих дикарей и немедленно передал преступников в руки королевского правосудия! Если он этого не сделает, я лично предупредила его, что все могущество «Благородного Дома» обратится против его администрации!

Довольно об этом. ЖИЗНЕННО ВАЖНО, чтобы ты без промедления вернулся в Гонконг для окончательного решения трех вопросов — разумеется, я готова простить твой проступок, ты пока ещё очень молод, тебе пришлось пережить ужасные вещи и ты попал в когти поразительно умной и хитрой женщины. Я благодарю Бога за то, что силы твои прибывают с каждым днём. Судя по отчету доктора Хоуга, ты, по счастью, несомненно будешь в состоянии вынести переезд домой к тому моменту, когда получишь это письмо (я дала наставление доктору Хоугу вернуться вместе с тобой, и он лично отвечает передо мной за твою безопасность). Я заказала вам обоим места на пакетботе — два места без неё, специально.