— Учение — самая важная часть нашей работы. Легко удовлетворить тело мужчины — этот восторг столь мимолетен, — но трудно доставлять ему удовольствие бесконечно долгое время, интриговать его и сохранять его расположение. Это должно исходить из чувств разума. Чтобы достичь этого, необходимо заниматься крайне тщательно. Вам тоже следует начать делать это.

— Когда можно восхищаться цветами вишни, кто станет смотреть на морковную ботву?

— Когда мужчина голоден, он ищет морковь, а не вишневый цвет, а голод он испытывает чаще, чем бывает сыт. — Койко ждала с лукавым интересом. Она увидела, как Сумомо опустила глаза, не зная, что сказать.

— Морковь — это пища крестьян, госпожа Койко.

— Вкус к ягодам вишни нужно развивать, как и к её цветам. Вкус моркови может иметь самые разные оттенки, если её приготовить подобающим образом. — Снова она выжидательно замолчала, но Сумомо по-прежнему не поднимала глаз. — Отбросив загадки, чтобы они не сбивали вас с толку, я скажу, что в действительности не плотских утех ищут мужчины в нашем Мире, но возвышенной любви — нашего самого запретного плода.

Сумомо была поражена.

— Запретного?

— О да, для нас. Он отравлен, этот плод. Мужчины ищут любви и в вашем Мире тоже, и вам она не запрещена, не правда ли?

— Правда.

— Ваш будущий супруг такой же, как все, он тоже ищет высокой любви, везде, где её можно найти. Будет лучше, если он найдет её дома — столько, сколько вы сможете ему дать, и так долго, как только сможете. — Койко улыбнулась. — Тогда у вас будет и вишня, и тонко приготовленная морковь. Оттенков вкуса можно добиться без труда.

— Тогда, пожалуйста, научите меня.

— Расскажите мне об этом человеке, вашем будущем муже.

— Его зовут Ода, Рокан Ода, — тут же ответила Сумомо, используя вымышленное имя, которое ей дал Кацумата. — Его отец госи... и он родом из Канагавы в провинции Сацума.

— А ваш отец?

— Все, как я говорила, госпожа Койко. Он из ветви Фудзахито, — сказала она, воспользовавшись своим новым именем, — он тоже живет в деревне неподалеку и тоже госи.

— Ваш опекун говорит, что этот Рокан Ода важный человек.

— Он слишком добр, госпожа Койко, хотя Ода-сама сиси и принимал участие в нападении на князя Андзё у ворот замка Эдо, а также убил старейшину Утани. — Кацумата сказал ей, что безопаснее говорить правду, где это возможно, тогда меньше лжи приходится запоминать.

— Где он сейчас?

— В Эдо, госпожа Койко.

— Как долго вы хотите пробыть со мной?

— Что касается меня, госпожа Койко, то так долго, как смогу. Мой опекун сказал, что в Киото мне грозит опасность. Домой я вернуться не могу, отец сердит на меня, как он вам рассказывал, так же как родители Оды-самы сердиты на него, прошу прощения, из-за меня.

Койко нахмурилась.

— Это сделает жизнь невыносимой.

— Да. Карма есть карма, все будет так, как должно быть. Хотя я не имею ни для кого никакой ценности и полагаю, что бакуфу обо мне не знают, сэнсэй Кацумата с одобрением относится к Оде-саме, он взял на себя ответственность. Он сказал, что я должна подчиняться вам во всем.

— Лучше подчиниться родителям, Сумомо.

— Да, я знаю, но Ода-сама запрещает мне это.

Хороший ответ, подумала Койко, видя её гордость и твердость. Опечаленная, она взглянула на полуоткрытое окно. Нет сомнения, что эта запретная любовь окончится так же, как столь многие до неё. Самоубийством. Вместе, если боги будут милостивы к Сумомо. Или в одиночестве, когда этот Ода, следуя своему долгу, подчинится родителям и возьмет жену, приемлемую для них.

Она вздохнула. В садах снаружи сумерки переходили в ночь. Легкий ветерок.

— Листья перешептываются друг с другом. О чем они говорят? Сумомо скрыла своё удивление и прислушалась. По прошествии некоторого времени она сказала:

— Прошу прощения, я не знаю.

— Слушайте, пока меня не будет. Это очень важно: знать, что шепчут листья. Сегодня вы останетесь здесь, Сумомо. Может быть, я вернусь, может быть, нет. Если вернусь, то мы поговорим ещё, и вы расскажете мне, что услышали. Если нет, то мы продолжим на следующий день и вы расскажете мне завтра. Когда Тёко вернется, чтобы приготовить футоны, скажите ей, я хочу, чтобы вы обе сложили хокку. — Она подумала мгновение и улыбнулась. — Хокку про улитку.

— Здравствуй, Койко, — апатично произнес Ёси. Он сидел спиной к стене, рука рядом с мечом, в юкате из пурпурного шелка. Внешне он казался спокойным, но она видела его насквозь и знала, что он сейчас чувствует себя одиноким, испуганным и нуждается в других умениях.

Её улыбка могла бы осветить самый черный день. Она тут же увидела, что его взгляд смягчился. Хорошо, первый барьер.

— Вот, — сказала она с притворной серьезностью, — у меня есть для вас стихотворение:

Его хохот заполнил всю комнату. Хорошо, второй барьер.

— Я так довольна, что вы позволили мне приехать с вами в Киото. — Его глаза засветились другим светом, и на душе у неё потеплело. Инстинктивно она изменила то, что собиралась сказать: что он был так красив в мерцающем свете ночных фонарей. Вместо этого она высказала то, что жило глубоко в ней:

Она сидела на коленях напротив него, он потянулся вперед и нашел её руку. Слова были не нужны. Ни для него, ни для неё. Теперь он обрел покой, напряжение пропало, пропали чувство одиночества и весь страх. И она тоже была спокойна. Столько энергии потрачено, чтобы извлечь его из себя самого. Столько тайного открыто. Неразумно открывать так много.

Ты очень важна для меня, говорил он, не произнося этого вслух, как разговаривают влюбленные.

Вы оказываете мне слишком большую честь, отвечала она едва заметной тенью, легшей на лоб. Потом её пальцы легко погладили тыльную часть его ладони, говоря, я обожаю вас.

Глаза неотрывно смотрели в глаза. Она поднесла его руку к лицу и прикоснулась к ней губами. Молчание охватывало их, сжимая все сильнее, причиняя боль, а потом одним быстрым движением она скользнула к нему под бок и крепко обняла его. Её смех зазвенел серебристой трелью.

— Слишком много серьезности вредно для меня, Тора-тян! — Она обняла его снова, уютно устроившись в его объятиях. — Вы доставляете мне столько счастья.

— Ах, не больше, чем ты мне, — мягко проговорил он, радуясь, что напряжение было разрушено так красиво. — Тебя обожают, и твои стихотворения тоже.

— То, что про улитку, принадлежало Кэраи. Он рассмеялся.

— Оно принадлежит Койко Белой Лилии! Принадлежит, не принадлежало.

Она опять придвинулась теснее, наслаждаясь его теплотой и силой.

— Я чуть не умерла, когда услышала про сегодняшнее утро.

— Жизнь, — ответил он просто. — Мне следовало бы быть более готовым, но меня поразила улица. — Он рассказал ей, какой необычной она показалась ему. — Это было редкое ощущение — чувствовать себя невидимкой, — слишком богатое, чтобы не испытать его снова, какими бы опасностями это ни грозило. Не добавляет ли опасность остроты в это блюдо? Я посмотрю, как это получится в Эдо. С наступлением темноты риск будет меньше, и я подготовлю специальную охрану, чтобы она сопровождала меня.

— Пожалуйста, извините меня, но я бы предложила не злоупотреблять этим наркотиком.

— Я и не собираюсь им злоупотреблять. — Его руки сжали её , им было так удобно вдвоем. — Это могло бы стать наркотиком, да, очень легко.