— Хеллоу, Малкольм, мон шер.

— Хеллоу. — Струан был очень бледен, лицо его постарело, но взгляд очистился и просветлел.

Доктор с приятной улыбкой произнес несколько ничего не значащих фраз, прищурившись, внимательно посмотрел на него, быстро взял пульс, потрогал лоб, слегка кивнул в ответ каким-то своим мыслям, сказал, что состояние больного не внушает опасений, и вышел.

— Вы так прекрасны, — проговорил Струан, его обычно задорный голос звучал теперь чуть слышно. Он чувствовал себя странно: словно плыл куда-то и вместе с тем был накрепко прибит к кровати и влажному от пота соломенному матрацу.

Она подошла ближе. Тошнотворный запах никуда не исчез, как ни старалась она не замечать его.

— Как вы себя чувствуете? Мне так жаль, что вы ранены.

— Йосс, — ответил он, употребив китайское слово, которое означало неудачу, удачу и волю богов. — Вы так прекрасны.

— Ах, cheri, как бы я хотела, чтобы этого никогда не случилось, я так корю себя за то, что попросила вас об этой прогулке верхом. И зачем мне вообще захотелось увидеть эти Японии?

— Йосс. Сегодня... сегодня уже следующий день, не так ли?

— Да, нападение произошло вчера днём.

Ему казалось, что его мозг лишь с большим трудом способен переводить её слова в понятную для него форму; столь же трудно было и ему самому составлять слова и произносить их. А ей приходилось все сильнее напрягать волю, чтобы остаться.

— Вчера? Будто целая жизнь прошла. Вы видели Филипа?

— Да, да, я была у него вчера вечером, но он спал. Я зайду к нему сразу, как выйду от вас, cheri. Вообще-то мне уже пора, доктор сказал, чтобы я не утомляла вас.

— Нет, не уходите пока, пожалуйста. Послушайте, Анжелика, я не знаю, когда я... когда я буду готов к путешествию, поэтому... — Он почувствовал острую резь в животе, его глаза закрылись на мгновение, но боль отпустила его. Когда её лицо снова возникло перед ним, он прочел на нем страх, но неправильно истолковал его. — Не волнуйтесь, Макфей позаботится, чтобы вас со... сопроводили назад в Гонконг в целости и сохранности, поэтому прошу вас, не волнуйтесь.

— Спасибо, Малкольм, да, я думаю, мне так и нужно сделать. Я отправлюсь туда завтра или через день. — Она увидела его мгновенное разочарование и торопливо добавила: — Разумеется, вы к этому времени будете чувствовать себя лучше, и мы сможем поехать вместе, ах да, Анри Сератар передает свои соболезнования...

Она в ужасе замолчала, увидев, как его лицо искривилось от приступа дикой боли. Он попытался согнуться пополам, но не смог, внутренности его сжались, стараясь изгнать из тела тошнотворный яд эфира, который словно напитал собой все поры, каждую клеточку мозга, но все усилия были напрасны: желудок и кишечник уже опустели от всего, что только могло там находиться — каждый спазм отзывался невыносимой резью в швах, каждый новый приступ кашля надрывал их чуть больше, чем предыдущий, и только малое количество зловонной жидкости изошло из него после всех этих адских мук.

В панике она метнулась к двери, чтобы бежать за доктором, и принялась лихорадочно шарить по ней, отыскивая ручку.

— Все в порядке, Анже... Анжелика, — произнес голос, который она едва узнала. — Останьтесь ещё... на мгновение.

Он увидел ужас на её лице и снова ошибся, приняв его за проявление тревоги, глубокого сострадания — и любви. Страх покинул его, и он обмяк на подушке, собираясь с силами.

— Моя дорогая, я так надеялся, так горячо надеялся... конечно же, вы знаете, что я полюбил вас с самого первого взгляда. — Боль унесла с собой его силу, но полная уверенность, что он прочел в её глазах именно то, о чем молил Господа все это время, наполнила его душу великим покоем. — Кажется, я не могу сейчас нормально соображать, но я хотел... увидеть вас... сказать вам... Господи, Анжелика, пока я не увидел вас снова, я боялся этой операции, боялся снотворного, боялся умереть, уснуть и больше не проснуться, мне ещё никогда не было так страшно, никогда.

— Мне тоже было бы страшно... о, Малкольм, все это так ужасно. — Её кожа сделалась липкой, голова болела ещё больше, и она боялась, что её вот-вот вырвет. — Доктор уверил меня и всех, что вы скоро поправитесь!

— Теперь, когда я знаю, что вы любите меня, это не имеет никакого значения. Если я умру, таков мой йосс, а в нашей семье мы знаем, что нам... что никто из нас не избежит своего йосса. Вы — моя счастливая звезда, венец моих желаний, я... понял это в самый первый миг. Мы поженимся... — Слова замерли у него на губах. В ушах зазвенело, глаза слегка затуманились, ресницы затрепетали — опиум начал действовать, и Струан заскользил вниз, в преисподнюю, где боль не то чтобы переставала существовать, но преображалась в невесомую безболезненность. —... Поженимся весной...

— Малкольм, послушайте, — быстро проговорила она, — вы не умрете, и я... alors[6], я должна быть с вами откровенна... — И тут слова хлынули из неё сплошным потоком: — Я пока что не хочу выходить замуж, я не уверена, что люблю вас, просто не уверена, вы должны набраться терпения, и в любом случае, люблю я вас или нет, мне кажется, я никогда не смогу жить в этом ужасном месте или в Гонконге, если честно, я даже знаю, что не смогу, я не буду, это выше моих сил, я знаю, что умру здесь, сама мысль о том, чтобы жить в Азии, приводит меня в ужас, эта вонь, эти мерзкие люди. Я намерена вернуться в Париж при первой же возможности, там мой дом, и я никогда не вернусь сюда, никогда, никогда, никогда.

Но Малкольм не слышал ничего из того, что она говорила. Он витал в своих мечтах, не видя её , и бормотал:

— ... много сыновей, вы и я... так счастлив вашей любовью... молился... навсегда поселимся в Большом доме на Пике. Ваша любовь прогнала страх, страх смерти... я всю жизнь боялся смерти, она всегда так близко... близнецы, сестренка Мэри умерли такими маленькими, мой брат, отец на краю могилы... дедушка тоже умер жестокой смертью, но теперь... теперь... все по-другому... поженимся весной. Да?

Его глаза открылись. На мгновение он отчетливо увидел её , увидел её вытянувшееся лицо, заломленные руки, отвращение, и ему захотелось кричать: ради бога, в чем дело, это всего лишь больничная палата, да, я знаю, что одеяло намокло от пота и под меня натекло немного мочи и испражнений, и все кругом смердит, но это потому, что меня ранили, чёрт побери, меня только ранили, и вот теперь я зашит и снова здоров, снова здоров, снова здоров...

Но ни единого слова не слетело с его губ. Он увидел, как она сказала что-то, распахнула дверь и убежала, но это был всего лишь кошмар, и хорошие, добрые сны звали его за собой. Дверь закачалась на петлях, и звук, который она издавала, бесконечным эхо отзывался в его голове: снова здоров снова здоров снова здоров...

Она прислонилась спиной к двери в сад, жадно глотая свежий ночной воздух, пытаясь вернуть себе самообладание. Матерь Божья, укрепи меня, даруй покой этому человеку и позволь мне поскорее уехать из этого места.

Бебкотт приблизился к ней сзади.

— С ним все в порядке, не волнуйтесь. Вот, выпейте это, — произнес он сочувственно, протягивая ей опиат. — Это вас успокоит и поможет уснуть.

Она подчинилась. Вкус у жидкости не был ни противным, ни приятным.

— Он теперь мирно спит. Пойдемте. Вам тоже пора в постель. — Он помог ей подняться к себе. У двери в её комнату он на секунду задержался. — Спите спокойно. Вы будете спать спокойно.

— Я боюсь за него. Очень боюсь.

— Не бойтесь. Утром ему будет уже лучше. Вот увидите.

— Благодарю вас, теперь со мной все хорошо. Он... мне кажется, Малкольм думает, что он умрет. Это возможно?

— Совершенно точно нет. Он молод и полон сил, и я уверен, скоро он будет здоровее прежнего. — Уже, наверное, в тысячный раз Бебкотт повторял эту затасканную фразу, скрывая правду: я не знаю, этого никто никогда не может сказать наперед, теперь он в руках Господа. — Спокойной ночи, и ни о чем не тревожьтесь.