— Проклятие нашего Мира состоит в том, что, сколько бы ты ни готовила себя, ни тренировала, ни вооружала решимостью относиться к клиенту просто как к клиенту, наступает время, когда появляется такой, от которого голова твоя становится мягкой, как тело медузы, решимость обращается в пену, а лоно — в огненный шар. Когда такое случается, это пугающе ослепительно ужасно. Ты погибаешь, Сумомо. Если боги благосклонны к тебе, вы умираете вместе. Или ты умираешь одна, когда он уходит, или позволяешь себе жить дальше, только ты все равно уже мертва.

— Я не допущу, чтобы такое случилось со мной, когда я вырасту, — вставила Тёко своим тоненьким голоском, услышав их разговор. — Только не со мной. А вы становились мягкой, как тело медузы, госпожа?

Койко рассмеялась.

— Много раз, дитя, и ты забыла один из наших самых главных уроков: закрывать ушки, когда другие беседуют. Ну-ка, быстро ложись спать.

Стала ли голова Койко мягкой, как тело медузы? Да.

Как женщина я знаю, что для неё князь Ёси больше, чем клиент, как бы тщательно она ни пыталась это скрыть. Чем это кончится? Печально. Как печально! Он никогда не возьмет её к себе в дом.

А я? Неужели и со мной будет то же самое? Да, наверное, да — то, что я сказала князю Ёси, было правдой: у меня не будет другого мужа, кроме Хираги.

— Это правда... — прошептала она вслух, и это вытолкнуло её наверх из черного водоворота мыслей. — Прекрати, — пробормотала она, следуя детской привычке, воспитанной в ней матерью и её постоянными увещеваниями: «Думай только о хорошем, маленькая, ибо это Мир Слез, и ты скоро сама узнаешь это. Подумай о чем-то дурном, и в мгновение ока ты рухнешь в бездонную пропасть отчаяния. Думай всегда о хорошем...»

Она сделала над собой усилие и развернула течение своих мыслей: только Хирага придает смысл её жизни.

Она вздрогнула всем телом, когда ослепительное открытие ворвалась в её сознание с потрясающей силой реальности: глупости это сонно-дзёи! Всего лишь ещё один лозунг. Словно оно способно что-то изменить. Вместо одних у власти станут другие, только и всего. А будут ли новые лучше? Нет, разве что, да, если Хирага станет одним из них, возможно, да, если Кацумата станет одним из них, только, ах, прошу прощения, им никогда не дожить до этого.

Тогда зачем вообще следовать за ними?

Слеза скатилась по её щеке. Затем, что, когда я думаю о Хираге, голова моя становится мягкой, как тело медузы, а лоно...

ХАМАМАЦУ

Для ночевки на следующий день Ёси выбрал гостиницу Журавлей, не самую лучшую и не самую худшую в деревне Хамамацу — живописном скоплении домов и гостиниц по обе стороны Токайдо, славящемся своим саке. Дорога здесь поворачивала вниз, к морю.

Поев по обыкновению в одиночестве, Ёси отправился к Койко — если они ели вместе, то, неизменно следуя обычаю, она почти ни к чему не притрагивалась, намеренно поев заранее, чтобы иметь возможность целиком сосредоточиться на том, чтобы услужить ему как можно лучше. Сегодня вечером он изъявил желание сыграть в го. Это была сложная игра, где нужно было много думать. В неё играли фишками, и она немного напоминала шашки.

Они оба считались хорошими игроками, но Койко была настоящим виртуозом и могла, почти всегда, выигрывать или проигрывать по своему желанию. Это делало игру вдвойне сложной для неё. Он приказал ей никогда не поддаваться ему, но сам проигрывать не умел. Если она одерживала победу в неподходящий день, он мрачнел и обижался. Выигрыш же в один из тех дней, когда все шло из рук вон плохо, мог прогнать с его чела самую темную тучу.

В этот вечер он выиграл. Едва-едва.

— О, владыка, вы разгромили меня! — сказала она. — А я-то думала, что уже побила вас! — Они сидели в её внутренней комнате, опустив ноги в небольшое углубление под низким столиком, где стояла крошечная жаровня с углями. Поверх столика лежало плотное стеганое одеяло, подоткнутое вокруг них, чтобы удерживать тепло и не пускать внутрь холодный воздух. — Вам достаточно тепло?

— А, спасибо, Койко. Как твоя ноющая спина и ноги?

— О, у меня ничего не болит. Массажистка сегодня была очень хорошей. — Она позвала: — Сумомо, саке и чай, пожалуйста.

Во внешней комнате Сумомо достала бутылочку саке и чайник с другой жаровни, отодвинула сёдзи и внесла их к ним. Она хорошо обслужила обоих, и Койко кивнула с удовлетворением.

— Ты научилась чайной церемонии, Сумомо? — спросил он.

— Да, господин, — ответила она, — но... но, боюсь, мне не хватает умения.

— Князь Ёси — мастер чайной церемонии, — сказала Койко и с благодарностью пригубила саке. Её седалище и спина болели от долгой тряски в паланкине, бедра — от двух дней верховой езды, а голова — от усилий, которых ей стоил проигрыш со всеми внешними признаками упорной борьбы за победу. Все это она скрывала, вместе с глубоким огорчением по поводу того, как мало проехали они сегодня. Это явно разочаровало его. Но с другой стороны, подумала она, мы оба понимали, что ещё один форсированный марш невозможен. Он должен ехать вперед, а я отправлюсь следом. Будет хорошо побыть какое-то время без него. Эта жизнь отнимает слишком много сил, какой бы чудесной она ни была.

Они мирно выпили. Потом он сказал:

— Завтра, рано утром, я двинусь дальше с тридцатью воинами, оставив с тобой десять человек во главе с Абэ. Ты не спеша последуешь за мной в Эдо.

— Разумеется. С вашего позволения, могу я ехать так быстро, как это только возможно.

Он улыбнулся.

— Это порадовало бы меня, но только в том случае, если у тебя не будут болеть ни тело, ни душа, когда ты прибудешь.

— Даже если и будут, ваша улыбка излечит меня в один миг. Ещё одну партию?

— Да, но не в го! Она рассмеялась.

— Тогда я должна приготовиться.

Она встала и вышла в соседнюю комнату, задвинув сёдзи за собой. Он слышал, как она заговорила с Сумомо, но не стал прислушиваться к их беседе. Его ум был занят завтрашним днём, Эдо и гайдзинами.

Голоса замерли, когда обе девушки вышли. Он допил саке, смакуя вино, потом прошел в самую дальнюю комнату, где на безупречно чистых татами лежали футоны и стеганые покрывала. Зимние пейзажи и цвета были здесь главными украшениями. Он снял свою утепленную юкату, поежился и скользнул под пуховое одеяло.

Когда Койко вернулась, он услышал, как она походила немного туда-сюда во внешней комнате, потом вошла к нему и направилась прямо в ванную, где стояли сосуды с водой, на случай, если они понадобятся ночью, кувшины с питьевой и другие — для мытья.

— Я отослала Сумомо спать во внешней комнате, — крикнула она ему, — и попросила Абэ поставить снаружи охранника с приказом не беспокоить вас до рассвета.

— Зачем ты это сделала? Она вернулась в комнату.

— Это наша последняя ночь на какое-то время — я упомянула ему, что не поеду с вами утром, — и я хотела, чтобы вы были безраздельно моим. — Кимоно упало к её ногам, она медленно выступила из него и уютно устроилась у него под боком.

Хотя он много раз видел её нагой, много раз испытывал прикосновение её тела и много раз спал с ней, эта ночь была во много раз лучше всех, что были раньше.