Тайро прибыл в неприметном закрытом паланкине под защитой своих телохранителей — покушение на него произошло в каких-нибудь ста шагах от этого места. Эта попытка, вместе с нападением целого отряда сиси на сёгуна Нобусаду и многочисленными покушениями на Ёси, усилила чувствительность старейшин к опасности и их потребность в охране.

Ёси встретил тайно прибывший паланкин во дворе, Бебкотт и Филип Тайрер стояли рядом с ним. Они поклонились, Ёси склонился ниже всех, довольно хохоча про себя над тем, как Андзё осторожно, превозмогая боль, с чужой помощью выбирался из паланкина.

— Тайро, вот целитель гайдзинов, о котором я говорил, Б'бк'тт, и с ним переводчик Фи'рип Тайра.

Андзё посмотрел на Бебкотта, разинув рот.

— И-и-и-и, этот человек действительно огромен как дерево! Какой большой, и-и-и-и, чудовище! А пенис у него столь же велик, как и он сам? — Он посмотрел на Филипа Тайрера и язвительно фыркнул: — Соломенные волосы, лицо как у обезьяны, голубые глаза свиньи и японское имя — это ведь одно из ваших родовых имен, Ёси-доно, neh?

— Имя звучит очень похоже, — резко ответил Ёси, потом обратился к Тайреру: — Когда осмотр будет окончен, пошлите вот этих двух человек за мной. — Он показал рукой на Мисамото, рыбака, своего шпиона, переодетого самураем, и постоянную охрану Мисамото, самурая, которому было приказано никогда не оставлять его наедине с гайдзинами. — Андзё-доно, я верю, что ваше здоровье в хороших руках.

— Благодарю, что устроили это. Доктора отошлют к вам, когда мне это будет угодно, нет нужды оставлять здесь этих людей, и вообще ваших людей...

Это было вчера. Всю ночь он провел в тревоге, и сегодняшнее утро тоже, в тревоге и надежде. Его комната изменила свой вид. Она стала ещё более строгой. Все, что могло напоминать о Койко, было убрано. Два телохранителя стояли за его спиной, и ещё два — у двери. Он раздраженно поднялся от письменного столика, подошел к окну и оперся рукой о верхнюю перекладину рамы. Далеко внизу его взгляд отыскал выбранный им дворец даймё во внутреннем круге. Люди тайро стояли возле него на страже. Никакого движения вокруг он не заметил. Поверх крыш Эдо ему был виден океан и далеко в нем дымные следы нескольких торговых судов и военного корабля, направлявшихся в Иокогаму.

Что они везут? — спрашивал он себя. Ружья? Войска, пушки? Какое зло они замышляют?

Чтобы успокоить нервы, он вернулся к столу и продолжил упражнения в каллиграфии. Обычно они действовали на него успокаивающе. Сегодня, однако, они не приносили ему успокоения. На бумаге постоянно возникали изящные штрихи Койко, и, как он ни старался, он не мог избавиться от её лица, упорно поднимавшегося из глубины сознания на поверхность.

— Бака! — выругался он, сделав неверный мазок и перечеркнув этим результаты целого часа кропотливой работы. Он швырнул кисть на пол, разбрызгав тушь по татами. Его стража смущенно зашевелилась, и он молча обругал себя за этот промах. Ты должен подчинить себе память. Должен.

С того злого дня она не оставляла его. Тонкость её шеи — он едва почувствовал удар, — потом поспешное бегство, вместо того чтобы зажечь её погребальный костер... тяжелее всего приходилось ночами. Один в постели, замерзший, но никакого желания ощутить рядом тепло женского тела или получить утешение, все иллюзии развеялись как дым. После её измены, её предательства, когда она провела эту женщину-дракона Сумомо в его внутренние покои... этому не может быть оправдания, никакого, повторял он себе снова и снова. Она не могла не знать правды о ней. Такое нельзя загладить, нельзя простить, даже, как он теперь верил, за её отчаянный бросок навстречу сюрикену, который иначе пронзил бы его грудь, даже за эту жертву. Ни одной женщине нельзя больше доверять. За исключением его жены, возможно, и, может быть, наложницы. Он не послал ни за той, ни за другой, лишь написал им, приказывая ждать, беречь своих сыновей и сохранять замок неприступным.

Он не нашел подлинной радости даже в своей победе над гайдзинами, хотя и был уверен, что это великий шаг вперед; он не сомневался, что, когда он расскажет обо всем старейшинам, они будут вне себя от восторга. Даже Андзё. Насколько болен этот пес? Смертельно, я надеюсь. Свершит ли великан своё чудо и вылечит его? Или следует верить китайскому врачевателю, тому, кто, по словам Инэдзина, никогда не ошибался и шепотом предрек скорую смерть?

Ладно. Андзё, больной или здоровый, теперь будет прислушиваться к моим словам, и остальные будут слушать, наконец, и согласятся с моими предложениями. А почему бы нет? Гайдзины связаны по рукам и ногам, теперь нам можно не бояться их флота, Сандзиро все равно что покойник, гайдзины об этом позаботятся, Огама в Киото удовлетворен и всем доволен. Сёгун Нобусада получит приказ вернуться в Киото, где ему место, как только он объяснит ту роль, которую должен сыграть этот мальчик в великом замысле. И не просто вернуться, но вернуться одному, оставив свою враждебно настроенную жену, принцессу Иядзу, при дворе, чтобы она «последовала за ним через несколько дней», чего никогда не произойдет, если Ёси добьется своего — вовсе ни к чему посвящать старейшин в его тайные планы. Достаточно одного Огамы.

Но даже Огама знает не все, а только ту часть, которая необходима, чтобы поймать принцессу в шелковую паутину и добиться её развода с сёгуном по императорской «просьбе». Огама проследит, чтобы она больше не вставала на нашем пути до тех пор, пока она не будет надежно и навсегда нейтрализована, довольная тем, что проведет оставшуюся жизнь в придворной трясине поэтических состязаний, мистики и церемоний потустороннего мира. С новым мужем. Огамой.

Нет, не с Огамой, подумал он, бездушно забавляясь этой мыслью, хотя я, конечно, предложу этот союз. Нет, нужен кто-нибудь другой, с кем она успокоится и будет всем довольна — тот принц, которому она была когда-то обещана и которого до сих пор почитает. Огама будет мне прекрасным союзником. Во многих вещах. Пока не отправится к предкам.

Тем временем мне не нужно делиться бессмертной истиной, которую я открыл про гайдзинов — ни с Огамой, ни с Андзё, ни с кем-то ещё: гайдзины понимают время не так, как мы, они рассматривают время и думают о нем иначе. Они считают, что время может иссякнуть. Мы так не считаем. Они тревожатся о времени: минутах, часах, днях — месяцы важны для них, соблюдение точного времени встречи священно. Не для нас. Их представление о времени управляет их действиями. Это дает нам в руки дубину, которой мы всегда можем воспользоваться, чтобы побить их.

Он улыбнулся про себя — ему всегда нравились секреты, — размышляя о тысячах способов, как использовать время гайдзинов против настоящего времени, чтобы подчинить их себе, а через них — все будущее. Терпение, терпение, терпение.

А тем временем у меня по-прежнему остаются Врата, хотя воины Огамы следят за моими воинами, которые их охраняют. Это не имеет значения. Скоро мы будем владеть ими полностью, и вместе с ними Сыном Неба. Снова. Доживу ли я до этого? Если доживу, значит, доживу, если нет, значит, нет. Карма.

Он услышал смех Койко, и холодок пробежал у него по спине: «Ах Тора-тян вы и карма!» Пораженный, он огляделся. Это была не она. Смех доносился из коридора, смешиваясь с голосами.

— Государь?

— Войди, — ответил он, узнав голос Абэ.

Абэ вошёл, оставив остальных снаружи. Стражники внутри комнаты расслабились. С Абэ пришла одна из домашних прислужниц, жизнерадостная женщина средних лет. Она несла поднос со свежим чаем. Они оба опустились на колени, поклонились.

— Поставь поднос на стол, — распорядился Ёси. Прислужница подчинилась с улыбкой. Абэ остался на коленях у двери. Таковы были новые распоряжения: никто не должен был подходить к Ёси ближе чем на два метра без разрешения. — Над чем ты смеялась?

К его удивлению, она весело ответила:

— Над великаном гайдзином, государь, я увидела его во дворе и подумала, что вижу перед собой ками — даже двух, господин, второй — с желтыми волосами и голубыми глазами, как у сиамского кота. И-и-и-и, государь, я не могла не рассмеяться. Вообразите только, голубые глаза! Чай свежий? Последнего урожая, как вы приказывали. Пожалуйста, не хотите ли чего-нибудь поесть?