Сначала церковь. Я притворюсь, что пока ещё ничего не произошло — А Со не проболтается, она не посмеет. Кому рассказать первому? Хоугу? Андре? Эдварду? Мистеру Скаю?

Она уже беседовала с Небесным Нашим Скаем. Его совет сводился к тому, что у них не было иного выбора, кроме как ждать: смотреть, что будет делать Хоуг, и после этого, что предпримет Тесс. Письмо, полученное им от Тесс, было коротким: «Дорогой мистер Скай, я знаю, что мой сын прибегал к вашим услугам. Отступитесь и воздержитесь впредь от участия в наших делах, моего сына и моих. Ничего хорошего из этого не выйдет».

— Интересный выбор слов, — прокомментировал он.

— У вас такой испуганный тон, словно мы уже проиграли.

— Вовсе нет, Анжелика. Нашей единственной позицией сейчас может быть ожидание. Инициатива в её руках.

— Со следующей почтой я хочу написать стряпчим компании Струана и запросить отчет и опись наследства, оставленного моим мужем. — Эту идею подсказал ей Андре, который был сторонником немедленного открытия наступательных действий.

— Могу только приветствовать, если вы хотите угодить в её ловушку.

— Что?

— Единственный образ, которого вы должны придерживаться, это убитая горем, незаслуженно притесняемая вдова, совсем ещё дитя, которую склонил к раннему браку мужчина с сильной волей, а не обедневшая алчная вдова богатого мужа, распутного юноши, не достигшего ещё совершеннолетия, который пошел против желания своей матери и взял в жены юную леди без средств из семьи, имеющей сомнительную репутацию, — пожалуйста, не сердитесь, я говорю лишь то, что, может быть и вероятно, будет сказано. Вы должны выжидать, дорогая леди, делая вид, будто надеетесь, что Тесс отнесется к вам по-человечески. Если бы его ребенок был... э... если вы ждете его ребенка, это было бы большим подспорьем.

— А если нет?

— Давайте поговорим об этом, когда это произойдет, я хочу сказать, когда не произойдет. Времени на раздумье доста...

— Времени у меня не так много. У меня кончатся деньги.

— Наберитесь терпения...

Mon Dieu, терпение! Мужчины и это их терпение.

Теперь, когда у Анжелики не было ни малейших сомнений, что она не носит ребенка Малкольма, она отложила в сторону все планы, которые выстраивала на случай, если дитя родится, и сосредоточилась на втором варианте.

Немедленное и широкое наступление на эту женщину? Нет, это будет позже, здесь мистер Скай прав. Сначала мне необходимо выяснить, что она намерена делать. Для этого я должна рассказать все Хоугу или Бебкотту. Хоуг привез мне её послание, посему это должен быть он. Совсем необязательно позволять им лапать меня, что тому, что другому. Я и так могу все им сказать. Сделать это сейчас или позже? Стоит ли сначала советоваться с Андре или с Эдвардом? Не думаю.

Без ребенка, за которым нужно ухаживать, за чьи интересы нужно бороться, жизнь моя становится проще, шансы на повторный брак — выше. Что бы ни случилось, я, как и всякая другая девушка, должна иметь защитника, подходящего мужа или, со временем, хоть какого-нибудь мужа.

Что же до моих перспектив: у меня нет достаточно денег, чтобы вернуться в Париж и обосноваться там. У меня вообще нет никаких перспектив, кроме как договориться с компанией Струана — нет, не с компанией, с этой женщиной. Даже виды на Эдварда зависят от этого. Особенно на Эдварда. Без удачного исхода для меня и без её благожелательного отношения к предложенной им сделке его матримониальные интересы растают как дым. Это справедливо, потому что мои растают ещё быстрее. Он влюблен в меня, я в него — нет, хотя он мне очень нравится, но без взаимной материальной обеспеченности этот союз лишен всякой логики.

Какая бы мысль ни возникала у меня, я всегда возвращаюсь к этой женщине, подумала Анжелика, весьма довольная тем, как работает её разум, с холодной последовательностью, без терзаний и тревог, просто охватывает и рассматривает один за другим все аспекты, как и должна поступать разумная женщина.

Я смогу протянуть ещё месяц, от силы два, если не стану давать денег Андре. Расписки у меня скоро кончатся, Альберт в любой день может получить распоряжение отказать мне в кредите и вышвырнуть меня на улицу. Я почти могу читать её злобные мысли. Ладно, я смогу переехать во французскую миссию. Но они не станут кормить меня очень долго.

Сэр Уильям? У него нет никаких причин делать больше того, что он уже сделал. Андре единственный недосягаемый для неё человек, который может помочь. Очнись, Анжелика, это не так! Когда Андре увидит, что денежный источник иссякает или уже иссяк, невозможно предугадать, что он натворит с отчаяния. Он может продать Тесс ту ужасную бумагу, он может предоставить ей доказательства... прошлого. Он циник, достаточно бессердечный или достаточно умный, чтобы сохранить доказательства того, что я заплатила за лекарство потерянными серьгами. Его устроит гораздо меньшая сумма, чем меня. Но все равно, здесь он единственный человек, в котором достаточно зла, чтобы сразиться с ней. Эдвард пойдет против неё, но лишь до определенной черты. Он не откажется от компании «Ротвелл-Горнт».

Следует ли мне немедленно уговорить Эдварда вернуться в Гонконг? Или Хоуга, он мой друг более-менее, и именно его она ко мне послала. Или Андре? Нет, его — нет: я ни на миг не сомкну глаз, зная, что он в Гонконге, с этой женщиной и без присмотра.

Для неё посещение церкви было огромным успехом, даже при её меланхолии. Она оделась, как обычно, в черное, вуаль покрывала её шляпку и лицо до середины. День был ветреный. С молитвенником в руке она вышла на променад, и, когда миновала католическую церковь и присоединилась к потоку, направлявшемуся к Святой Троице, прошла по дорожке, вступила в церковь, села в пустом заднём ряду, затем опустилась на колени и начала молиться, по нефу, уже наполовину полному, волной пробежал шелест, эхом отозвался среди замешкавшихся в дверях прихожан, и поток людского изумления, набирая силу, покатился по всему Поселению и дальше — в Пьяный Город.

— Господи Всемогущий, Ангелочек-то в церковь пошла, в нашу церковь...

— В Святую Троицу? Вот те на, она же католичка...

— Вот не вот, да только в Святой Двоице она и сидит, румяная, как ягодка, вся в красном и без панталон...

— О, ради Бога, ты только сплетни не распускай...

— Ничего не сплетни, она их никогда не надевает...

— В Святой Двоице? Боже Святый! Она что же, стала одной из нас?

— Старикан Твитти штаны намочит от счастья...

Морин и Джейми шли позади неё. Они нерешительно замедлили шаг возле её скамьи, готовясь спросить: «Можно ли нам сесть рядом?» — но Анжелика осталась коленопреклоненной, словно была погружена в молитву, и не поздоровалась с ними, хотя знала, что они смотрят на неё, и очень завидовала радостному зеленому цвету платья и пальто Морин и шляпке того же оттенка, с облачком желтого шифона, ниспадавшим за спину. В следующий миг они прошли дальше, уступая напору сзади и не желая беспокоить её — чего она и добивалась. После первой страстной благодарственной молитвы за ниспосланную силу, которая помогла ей пережить глубокое разочарование, она не стала подниматься с удобной, мягкой подушечки и, скрытая вуалью, смотрела во все глаза, что же произойдет дальше. Это была первая протестантская служба, на которой она присутствовала.

Благоговения и почтительности было меньше, чем в её собственной церкви, но места были заполнены едва ли не полностью; тут и там стояли жаровни, подогревавшие сырой воздух, и все, кто только не был болен и мог ходить, собрались здесь. Витражные стекла были богаты, алтарь же и украшения — гораздо скромнее, чем она ожидала увидеть.

Другие, испытывая при виде её различные степени восторга и удивления, с удовольствием остановились бы, чтобы поздороваться или просто кивнуть, готовые при малейшем поощрении сесть рядом. Но все прошли мимо, не желая тревожить её во время молитвы. Горнт выбрал скамью напротив.

Кончилось тем, что её оставили одну, и вскоре началась служба. Сначала был исполнен гимн, и она стала подражать остальным: вставала, когда вставали они, садилась, когда все садились, молилась, когда все молились, но только Пресвятой Богородице, и выслушала проповедь, которую, запинаясь, прочел преподобный Твит, совершенно потрясённый её появлением. Потом были ещё гимны и песнопения, и блюдо для пожертвований — неловкий момент, пока она пыталась достать несколько монет из кошелька, — потом ещё один гимн, благословение паствы, и наконец все кончилось, и раздался слышимый вздох честно заслуженного облегчения.