Хитрый и продуманный курсант на моем месте, разумеется, тут же ухватился бы за первый вариант: вот так просто попасть в офицерские помещения удавалось не каждому. Мечта, а не наряд: без спешки порыться в старых книгах, сидя на кожаном диване. А может, даже перекинуться парой слов с кем-нибудь из начальства и завести полезное знакомство. Никакой грязи и черной работы, недостойной гордого звания дворянина…

Но я все равно выбрал кухню. Кто именно загремел на хозяйство, можно было не гадать. А уж он-то наверняка знал, как развлечь себя, попутно избавившись от большей части задач. И где можно вздремнуть пару часов, завалившись на мешки с крупами.

В общем, уже через несколько минут я спустился в столовую, прошел на изрядно похорошевшую кухню и оттуда — в подсобное помещение.

— О, сосед! — Поплавский радостно помахал рукой с недочищенной картофелиной. — Верной дорогой идете, матрос!

— Да уж, куда вернее, — усмехнулся я, опускаясь на стул напротив. — Ну давай, рассказывай.

— А что тут рассказывать? Берешь нож, берешь корнеплод. Кромсаешь его, будто это паж красноперый, потом вон туда.

Судя по весьма скромному количеству ободранных картофелин, Поплавский явно не слишком-то напрягался. В здоровенной кастрюле у его правой ноги лежало от силы два-три десятка. Зато некоторые выглядели, как самые настоящие произведения искусства.

И та, что он сейчас держал в руках, тоже понемногу превращалась во что-то подобное. Господь не наделил Поплавского выдающимся талантом скульптора, резец тоже оказался так себе, да и материал для такой работы явно не годился — чуть сминался под пальцами и от любого неосторожного движения превращался из целой картофелины в два неровных куска. Но все эти сложности мой сосед с лихвой компенсировал старанием, и прямо на моих глазах кое-как очищенный белый кругляш обрел сначала уши, потом некоторое подобие волос — ровных черточек на поверхности, расходящихся от «макушки», корявый узкий подбородок… И, наконец, нос — выдающихся по картофельным меркам размеров шнобель с острым кончиком.

— Грач, — усмехнулся я. — Длиннее, длиннее делай. Тогда хоть на выставку.

Поплавский послушно исполнил пожелание, аккуратно выбирая ножом «щеки», дабы его высокоблагородие комендант обрел подобающий вид. И в конце концов справился: примерно через минуту на грязной и мокрой ладони лежала такая красота, что ее даже жалко было отправлять в суп или пюре.

Я даже подумал, что маэстро утащит картофельного Грача с собой, чтобы показать Камбулату с Корфом, но у него были другие планы: оскалившись, Поплавский беспощадно откромсал бедняге самую выдающуюся часть, швырнул в чан с предыдущими шедеврами и тут же взялся за создание следующего. Однако вдоволь повеселиться мы не успели: на кухне послышались шаги, и через мгновение дверь в подсобку скрипнула…

И исчезла: громадная фигура заслонила ее чуть ли не целиком. Великану даже пришлось чуть пригнуться, чтобы пройти внутрь. Я не сразу смог рассмотреть лицо — так высоко оно оказалось. Первыми в глаза бросились могучие плечи и грудь, на которой форменный китель Корпуса разве что не расходился, вырывая пуговицы.

В комплекте с двумя метрами роста и весом в центнера этак полтора шли толстенная шея и круглая голова с жесткой, как проволока, стриженой шевелюрой. Не черной, не темно-русой, а насыщенного бурого цвета, которого столичные модницы не смогли бы добиться, даже вылив на себя все изобретенные человечеством краски для волос… А вот новому гостю такое богатство, похоже, досталось от природы.

Вариантов было немного: в подсобку по мою душу пожаловал сам Медведь. Один, как я и требовал — в свите такая громадина явно не нуждалась. Поплавский даже не дернулся, изображая безразличный вид, однако я успел заметить, как он будто бы невзначай перехватил нож, которым чистил картошку, спрятав лезвие.

Я кое-как заставил себя тоже остаться сидеть, но глаза сами принялись рыскать по подсобке в поисках увесистых подручных средств. Но так ничего и не нашли: хвататься за полуметровый хлеборез пока все же не стоило, а кастрюли с прочими кухонными железками и деревяшками почему-то смотрелись крайне неубедительно

Налетит такая громадина — мало не покажется. Даже Конструкты не помогут.

— Спокойно, господа курсанты, — прогудел Медведь, опускаясь на единственный свободный стул. — Давайте-ка вот без этого.

— Доброго дня, — Я взглянул на погоны на огромных плечах, — господин мичман.

Пятый курс, что ли?.. Нет, все-таки четвертый — у будущих выпускников шеврон другой. И чем их тут таким кормят, что такие вырастают?.. По сравнению с Медведем даже Беридзе смотрелся бы если не изящным, то по меньшей мере компактным.

Впрочем, в огромной фигуре было что-то… пожалуй, эстетичное: если поломанный мною борец скорее напоминал обезьяну, тот этот даже при своих размерах все же обладал пропорциями атлета.

Да и в целом впечатление почему-то производил скорее приятное.

— Для начала, господа, позвольте представиться. — Медведь чуть подался вперед, и я заметил, как стальные ножки стула под ним слегка подогнулись. — Граф Михаил Никитич Шувалов. Для своих — Медведь.

— Острогорский. — Я чуть склонил голову. — Владимир Федорович. Впрочем, полагаю, это вы и так знаете.

Поплавский промолчал. И, пожалуй, правильно: его участие в беседе явно не подразумевалось, а одна неосторожная фраза, на которые он был мастер, могла иметь весьма прискорбные последствия.

— В общем, долго рассусоливать я не буду. — Медведь махнул здоровенной лапищей, разом переходя с витиеватого языка титулованных аристократов на обычный человеческий. — Чтобы ты понимал, матрос, претензий у меня никаких нет. Грач — тот еще мудак, и у них с Каратаевым давно свои дела. А что Гурам в это полез и на тебя выскочил — так это он сам виноват, я считаю. Мне рассказали уже: бой честный, никакой грязи. А травма… Ну, так это бывает.

— Бывает, — кивнул я. — Так что, больше никаких вопросов?

— А вот вопрос, извини, остался. — Медведь вздохнул и чуть поморщился, будто ему и самому почему-то не хотелось продолжать этот разговор. — Соревы через месяц, а у меня два человека вылетели. И заменить некем.

— Ну… грустно это. — Я развел руками. — Но я то тут при чем?

— Да вот, мысль тут возникла… На физкультуре я тебя уже видел, драться тоже умеешь. — Медведь на мгновение задумался. — А с боевым применением как дело обстоит? И стрелять — умеешь?

Я, кажется, уже сообразил, в чем дело. И если за пропущенные мною десять лет программа типового пятиборья для армии и военных училищ не изменилась, ко мне пришли с предложением, от которого определенно не стоит отказываться.

— Как-то умею. — Я пожал плечами. — С применением — нормально.

— А хочешь к нам в сборную? — Медведь в очередной раз решился обойтись без прелюдий. — На соревнованиях за Корпус выступить? И товарища своего тоже бери: здоровый такой… Как его там?..

— Камбулатов, — подсказал Поплавский. — Виктор. А младшие курсы на пятиборье заявлять можно разве?

— Это мы уж как-нибудь порешаем. Ты, главное, скажи — пойдете, не пойдете?

— Поду-у-умать надо, — нарочито-неспешно протянул я. — Дело-то серьезное.

— Думай, сколько влезет. Только пока думаешь — как насчет того, чтобы к пажам на Садовую на тренировку сгонять? В среду вечером. Заодно посмотрите на наших, мы на вас посмотрим… — Медведь хитро заулыбался. — Я тут краем уха слышал, что вы вчетвером в «Якоре» красноперым полную фуражку накидали.

— Соглашайся, матрос! — Поплавский радостно заржал и ткнул меня кулаком в бок. — Еще раз накидаешь, прямо у врага в логове. Когда еще такое получится?

— А Виталик чего? — поинтересовался я. — Даже посмотреть не хочет?

— Ну, он-то, может, и хочет, — отозвался Корф с заднего сиденья. — Только у Грача на его счет весьма-а-а обширные планы.

— Ясно, понятно. — Я мысленно пожелал Поплавскому удачи в наряде. — Зато ты с нами. Посмотришь, как красноперые огребают.