— Ага. Пусть лежит, я потом посмотрю… А ты садись — завтракать будем.

Внешне ничего не изменилось, но на кухне вдруг стало заметно прохладнее. И вряд ли оттого, что плита закончила работу и понемногу остывала. Оля все так же мило улыбалась, подкладывая мне в тарелку блин за блином, пила кофе из кружки, то и дело заглядывала в телефон… Но ее игра все-таки оказалась недостаточно убедительной.

Девчонка нервничала — и еще как. И все теплые чувства ко мне, если они вообще имелись, придавило здоровенной ледяной глыбой.

— Послушай, — Я отодвинул в сторону наполовину опустевшую чашку, — может, объяснишь, что все это значит?

— Ничего. Ровным счетом ничего. — Оля лучезарно улыбнулась. — У меня вообще-то много поклонников. Одному ты вчера даже машину сломал.

— Охотно верю, — кивнул я. — Но вряд ли ты станешь так же переживать, если я назову его имя. А вот Морозов…

На этот раз Оля уже не пыталась делать вид, что все в порядке. Нахмурилась, села ровно и даже чуть отодвинулась, будто собралась спорить уже всерьез.

— Ну хорошо, — сказала она. — А откуда ты его знаешь?

— Просто дядин знакомый. — Я пожал плечами. — Попросил передать эту штуковину знакомой в Питере. Я записал номер, а он… ну, твой.

У меня врать получалось куда убедительнее. Хотя бы потому, что эта ложь почти на все сто процентов состояла из кристально чистой правды. Особенно если оставить за скобками все умозаключения, не положенные восемнадцатилетнему курсанту. Для пущего эффекта я даже думал разыграть крохотную сцену ревности, но все-таки воздержался.

Слишком уж серьезное у Оли вдруг стало лицо.

— Ничего себе совпаденьице, — буркнула она. — Такое только в кино бывает.

— Ты что, думаешь, я еще в Пятигорске специально все подстроил?.. — Я приподнял брови. — Не-е-ет!

— Да кто ж тебя знает. — Оля все еще ершилась, но уже не так, как пару минут назад. — И что, даже не спросишь, что там внутри?

— Зачем? Только если сама расскажешь.

— Не… не расскажу. Прости, Вов. — Мою руку накрыли теплые тонкие пальчики. — Это… ну, личное, понимаешь? Только ты не подумай, я не…

— Не подумаю, — улыбнулся я. — Да и не касается оно меня, если что.

Лед слегка подтаял, и при желании я наверняка смог бы вытянуть из Оли чуть больше. Надавить на симпатию, изобразить тревогу, потребовать объяснений, что именно означает это ее «личное»… но не стал. Словесные выкрутасы никогда не были моей сильной стороной, а упрямые люди куда охотнее делятся мыслями, когда их оставляют в покое.

Пока ясно одно: и Оля, и, вероятно, ее семья, с Морозовыми уж точне не на короткой ноге. А может, даже не дружат — на подарки нормальные люди реагируют иначе.

— Ладно, проехали. Правда же ерунда какая-то. — Я осторожно погладил маленькую ладошку. — Ну посылка и посылка. Поработал доставщиком за… за блины.

— Дурак! — прыснула Оля. И вдруг снова нахмурилась и заговорила будто бы через силу: — Я на самом деле ждала посылку… посыльного. Только не думала, что это ты будешь!

— Представь себе, я тоже не думал. — Я демонстративно отодвинул коробочку локтем. — Да и ладно. По-моему даже забавно вышло… Ты вообще что сегодня будешь делать?

— Посплю еще. После такого-то. — Оля зевнула, прикрыв рот рукой. — А тебе, наверное…

А мне, наверное, уже пора. Я бы с удовольствием остался здесь хоть до вечера, хоть до следующего утра, но ровно в девять ноль-ноль мне следовало явиться в кабинет к Разумовскому.

А опаздывать к начальству, как известно, очень плохая примета.

— Вы можете объяснить, как это случилось?

Вид у Разумовского был… Нет, не то, чтобы разгневанный, но уж точно недовольный. В высшей, абсолютной степени, сразу за которой начинается злость, способная превратить дисциплинированного и многомудрого вице-адмирала в… В общем, превратить.

За всю прошлую жизнь я всего лишь пару раз видел Разумовского по-настоящему сердитым, и никакого желания обновлять опыт, конечно же, не имел. Поэтому и продолжал старательно изображать вину, печаль и даже сожаление.

— Нет, Георгий Андреевич, — вздохнул я, — объяснить не могу. Полагаю, это был несчастный случай.

— Вывих плеча и двойной перелом со смещением? Это вы называете несчастным случаем⁈ — нахмурился Разумовский. — Боюсь даже представить, что могло случиться, будь у вас желание калечить Беридзе.

— Но у меня его не было. — Я развел руками. — Полагаю, на тренировках по рукопашному бою порой случается всякое.

— На тренировках, Острогорский. Поверить не могу, что вы согласились участвовать в этом… Господь милосердный, неужели сложно было просто отказаться?

— Так точно, Георгий Андреевич. Я и представления не имел, что у меня вообще есть такое право, — ответил я. — Как абитуриент, я не мог в полной мере знать регламент проведения испытаний по физической культуре. Полагаю, такие вопросы лучше задать его высокоблагородию капитану Каратаеву.

— Не надо учить меня делать мою работу, курсант! — прорычал Разумовский, сцепив пальцы в замок, и подался вперед. — Ладно. Допустим, вы не знали, что спарринг не входит в обязательную программу поступления, и никогда не входил. Допустим, вы решили положиться на собственные силы и умение, а не задавать вопросы — между прочим, вполне закономерные. Допустим, капитан грубейшим образом образом нарушил технику безопасности, выпустив против вас профессионального спортсмена, а среди ваших товарищей никто не сообразил немедленно доложить об этом безобразии мне или хотя бы дежурному офицеру… Но вы! — уже почти шепотом выдавил Разумовский. И тут же снова набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить разнос. — За вас и ваши способности поручился сын члена Совета Имперской Безопасности, а значит, любой проступок, любое сомнительное действие бросят тень на весь род Морозовых!

Я молча склонил голову, продолжая изображать смиренную грусть и сожаление. Хотя не хуже самого Разумовского знал, что старик Морозов скорее уж поинтересовался бы, почему я при таком раскладе не сломал Беридзе заодно и вторую руку. Его сиятельство никогда не был из тех, кто склонен проявлять милосердие или ограничиваться полумерами.

— Я не стану спрашивать, где вас научили таким приемам — хоть и стоило бы, — продолжил Разумовский. — Но все же поинтересуюсь вот чем: была ли у вас возможность хотя бы не калечить оппонента?

— Нет, Георгий Андреевич. — На этот раз я даже почти не соврал. — Курсант Беридзе — очень серьезный противник, и для него это был не тренировочный спарринг, а самая настоящая драка. Полагаю, не останови я его таким образом, мои травмы оказались бы куда хуже.

— Ну уж! — Разумовский поморщился, будто я подсунул лимон прямо ему под нос. — Конечно, на тренировках случается всякое, но такое… признаться, не припоминаю.

— Если в Корпусе принято выпускать новичков против подготовленных разрядников — даже удивительно, — фыркнул я. — Беридзе дрался так, будто собирался отправить меня в больницу. И наверняка у него были на то причины.

— Выражайтесь яснее, курсант. Или, может, вы хотите кого-то обвинить?

Я только сейчас заметил, что Разумовский называет меня курсантом. Не по фамилии, не абитуриентом и даже не по имени и отчеству, что скорее намекало бы на крупные неприятности. Именно курсантом.

А это что-то да значило.

— Возможно. — Я пожал плечами. — Но без доказательств это будут просто слова, не так ли? К тому же я предпочитаю сам решать свои проблемы, а не жаловаться старшим по званию на любую мелочь.

— В таком случае, я настоятельно попрошу вас впредь воздержаться от подобных… решений. — Разумовский устало потер переносицу. — Даже с помощью целителей Беридзе вряд ли полностью восстановится до весны. И наверняка уже не успеет подготовиться к нормативам, которые сдают для поступления в гардемаринскую роту.

А другого шанса у парня может и не быть. В личную гвардию его величества попадают только лучшие из лучших, и пропущенный год может стать клеймом, красной отметкой в личном деле, с которой попасть в гардемарины сможет только человек исключительных талантов.