— И я тебя, — говорит она, но это просто сухое эхо.

Ну должно же между нами быть что-то от игры в «дочки-матери».

Хорошо, что работа отвлекает меня от неприятных мыслей, и когда взгляд снова падает на часы — уже почти шесть, а в списке дел, которые я запланировала закончить до конца рабочего дня, все пункты отмечены как выполненные. Довольно задираю нос, фотографирую свой «чек-лист» и сбрасываю Диме с припиской: «Гордись мной, я — золотая головушка!». Бросаю телефон в портфель, быстро навожу порядок на столе и выхожу в коридор, на ходу просовывая руки в рукава пальто.

И почти сразу врезаюсь лбом в какую-то преграду.

Слава богу, мягкую.

— Мария Александровна, — слышу приятный немного тягучий голос моего босса. — Надеюсь, вам уже провели инструктаж по технике безопасности? Уверен, там должен быть пункт: «Передвигаться, строго глядя по сторонам».

Я тушуюсь, чувствуя, как румянец приливает к щекам. Это не стыд, скорее — досада, что я так опростоволосилась в первую же встречу в статусе «начальник-подчиненная».

— Я обязательно учту ваши замечания, Игорь Сергеевич, — отвечаю я, наконец, справившись с рукавами.

— Я пошутил, Маша, — Гарик немного понижает голос, хоть в коридоре нет ни единой живой души, которая могла бы нас подслушать или даже просто увидеть. Хотя камеры слежения тут, как и положено, торчат чуть ли не из каждого угла.

Мы вместе идем к лифту, куда Гарик галантно пропускает меня первой.

Ему очень идет его деловой вид: все-таки, на высоких стройных мужчинах модные костюмы с приталенными пиджаками сидят с особенным шиком. А когда этот образ очень умело «приправленный» подходящим парфюмом — даже мужчина с посредственной внешностью превращается в особенное лакомство.

У Гарика внешность совсем не посредственная.

Скорее, наоборот.

И пахнет от него хорошо знакомым мне Кридовским «Aventus»’ом.

Мы вместе проходим через проходную, молча идем до стоянки.

И когда приходит время расходиться, мою попытку пожелать «хорошего вечера» Гарик успевает перебить своим предложением выпить кофе.

— Отпразднуем твой первый рабочий день, — быстро говорит вдогонку. — Ничего личного, я помню про наш уговор. Просто… подумал, что мне бы хотелось услышать твое мнение о том, как все устроено. Свежий взгляд всегда кстати.

Мне это не по душе.

Даже несмотря на то, что Гарик более чем вписывается в тот идеал мужчины, которому я дала бы шанс как минимум на пару-тройку свиданий. И даже несмотря на то, что я чувствую легкое… недоумение от нашего с Призраком первого свидания.

Мне нужна моя новая работа. Нужна гораздо больше, чем мужик.

Так что…

— Извини, но я уже пообещала матери выпить с ней чаю, — стараюсь сгладить отказ улыбкой сожаления. Она почти искренняя, потому что если бы некоторые вещи случились раньше, а другие — позже, я бы запросто могла залипнуть на этого аристократа. — Может, в другой раз.

Мы выдерживаем пару секунд приличия и обмениваемся понимающими кивками — нам обоим понятно, что никакого другого раза не будет.

После развода родителей отец переехал жить в свою холостяцкую квартиру, все оставив маме. Ей не на что было жаловаться. Потому что кроме трёшки с элитным ремонтом и представительского автомобиля ей остался еще и загородный дом, и счет в банке, на проценты с которого можно безбедно жить.

В общем, хоть моего отца нельзя назвать миллионером, он поступил именно так — ушел и отдал все, что было, лишь бы не встревать в скандалы.

А мама…

Я вздыхаю, мысленно еще раз напоминаю себе, что врачи предупреждали обо всех возможных последствиях инсульта, и такое ее поведение тоже к ним относится. И, в конце концов, родителей не выбирают. Было бы странно, если бы в ваше тяжелое время, имея идеального отца, не приходилось бы жаловаться на мать с «причудами».

Она нарочно тянет — не спешит открывать, когда звоню в дверь, хоть прекрасно знает, что у меня есть ключи и я, если она не поторопится, могу открыть дверь сама. Но это тоже такая провокация — заставить меня нервничать, выбить из колеи, чтобы вызвать чувство вины.

А я, хоть и знаю все ее уловки на память, все равно поджимаю губы, пододвигая ухо к двери в надежде услышать шаги.

Мать открывать через минуту — нарочно громко шаркает, как будто тащит непосильную ношу, а когда открывает, едва ли смотрит на меня.

Предлагает зайти и, едва я переступаю порог, начинает подробно пересказывать разговор с одной своей подругой.

— У Валюши скоро второй будет, — говорит так ласково, что в глубине души меня коробит от одной мысли, что вот так она говорит о дочери своей подруги, а я всегда — «Мария». Или «Мария Александровна» если провинилась. Машей мать меня не называла даже в детстве, даже когда целовала в макушку на день рождения. — Тома говорит, что девочка. А ты до сих пор ерундой занимаешься, совсем о жизни не думаешь!

К этому выпаду я тоже вроде бы готовлюсь, но все равно больно, как будто вытолкали голой в толпу людей, и все тычут пальцами. Умом понимаю, что нельзя реагировать, что это просто… обида за какие-то ее мечты, которые я отказываюсь реализовать, а болит всегда как в первый раз.

— Передай тете Тамаре мои поздравления, — говорю миролюбиво и выкладываю на стол пакет с медикаментами. — Ма, принеси свою аптечку, я все разложу.

Она вздыхает, ворчит, что прекрасно себя чувствует, а вся эта химия — отрава и выкачка денег, но все равно уходит в комнату.

С тоской осматриваю пустой стол — ни печенья, ни хотя бы чашек. И чайник — холодный, в нем даже воды нет. Рука дрожит, когда возвращаю его обратно на нагревательный диск и быстро, пока мать не вернулась, раскладываю продукты в холодильник и ящики.

Когда она возвращается и протягивает мне аптечку, быстро проверяю все кейсы, куда специально раскладываю таблетки по дням, чтобы она не забывала их принимать.

Естественно, она безбожно нарушает режим — половина пилюль лежит в своих ячейках.

— Мам, ты обещала придерживаться рекомендаций Виктора Степановича, — стараясь говорить спокойно и дружелюбно, напоминаю я. — И снова нарочно не слушаешься. И куришь.

— Я сигарету в последний раз видела… — начинает заводиться она, но замолкает, когда достаю из нижнего выдвижного ящика спрятанные под перевернутой кастрюлей пепельницу и почти законченную пачку сигарет.

— В доме куревом воняет, ма, как в дешевом кабаке. Тебе нельзя, у тебя проблемы с легкими. Почему ты никогда не слушаешь?

— Быстрее умру, — говорит свое коронное и демонстративно прячет все обратно. — Лучше бы подумала о том, что я уже и так одной ногой в могиле и хочу увидеть внуков до того, как меня закопают.

— Я работаю, мам. Чтобы, когда буду готова к семье и детям, мне было чем их кормить, во что одевать и за что поднять на ноги.

— Дал бог день — даст и пищу.

Проще кивнуть и сделать вид, что я услышала и поняла, чем в который раз устраивать танцы на граблях. Осталось как-то смириться с тем, что в ее глазах я все равно буду неудачницей, неприкаянной и оторванным ломтем у обочины, даже если построю карьеру, буду хорошо зарабатывать и буду сама себе «папиком».

Я — ничто, потому что мне двадцать пять, а я не замужем, без детей и без непосильной ипотеки.

Я — неудачница, та самая несчастная десятая девчонка на танцах, для которой не хватило мужика. И не важно, что ей этот мужик даром не сдался, и на танцы она идти не хотела.

— Мама, пожалуйста, бросай курить или я устрою тебе каникулы в кардиодиспансере.

— Ты нарочно игнорируешь мои слова?

Заканчиваю выкладывать таблетки в ячейки, прячу остатки в аптечку и убираю все это на дальний край стола.

— Я пожалуюсь на тебя Виктору Степановичу, мам, если ты и дальше будешь игнорировать его рекомендации и назначения.

Хотя бы это приводит ее в чувства, потому что на своего симпатичного лечащего врача, овдовевшего семь лет назад, у матери свои виды, и, по крайней мере, на угрозу упасть в его глазах она реагирует, в отличие от моих просьб намеренно не сокращать себе жизнь.