«В водном растворе токсина. Вода сильно ослабляет его действие, в форме аэрозоля он намного опаснее. И при попадании такого раствора непосредственно в кровь поражающее действие так же существенно слабее. Вот если бы я его вдохнул, мы бы с вами сейчас не разговаривали» — прокомментировал я про себя. Юлия Сергеевна, тем временем, продолжала описывать глубину задницы, в которой я оказался:
— Олег, попробуйте с оптимизмом отнестись к тому, что я сейчас скажу. — А вот эта фраза мне совсем не понравилась. — Вы живы и всего через год-полтора у вас будет новое тело, здоровое, в отличном состоянии. А физическую форму вы быстро нагоните, тело вырастят в максимальном соответствии с…
Я думал, что готов ко всему. Серьёзно, я был готов услышать, что лишился рук, ног или глаз, что мне нужна замена органов. Что в Таджикистане, что в Прибалтике, я видел немало людей, пострадавших при взрывах и оторванными конечностями меня не смутить. В конце концов, вырастить новые сейчас не проблема. Но чтобы всё тело…
— От меня что, одна голова осталась? — Перебив собеседницу, я задал вопрос и не узнал собственный голос, так хрипло и сдавленно он прозвучал.
— Нет. — Юлия Сергеевна пристально посмотрела мне в глаза. — От вас не осталось даже головы. Только мозги. Головной и большая часть спинного.
У каждого человека случаются дни, делящие его жизнь на «до» и «после». Как правило, это связано с какими-то значимыми событиями. Чаще всего — трагическими.
У меня первый такой день случился в конце сентября 2049 года. Позади были восемь месяцев учёбы в военно-учебном центре и два месяца практики в воинской части. Мне оставалось всего два месяца до окончания годичных курсов военной подготовки или, по старинке, «дембеля». Стоял хмурый осенний день. Наш батальон выстроили на мокром после ночного дождя плацу и объявили об отправке всего личного состава в зону проведения Военно-Гуманитарной операции в Среднюю Азию. В том числе курсантов, в число которых входил и я. В штабе уже лежал приказ о мобилизации курсантов на военную службу и контракт, отказаться от подписания которого можно было только ценой обвинения в дезертирстве.
Тревожные новости шли из Южной Азии уже полгода. Ещё зимой началось очередное обострение отношений между Индией и Пакистаном. В марте произошли первые пограничные стычки со стрельбой. В апреле конфликт перерос в полноценную войну. Из зоны конфликта в разные стороны потянулись беженцы. За пять месяцев ни одна из сторон не добилась преимущества и в ход пошло ядерное оружие. «Звездец» — дружно прокомментировали все. «Десятки миллионов беженцев» — добавили аналитики. А людей в форме просто отправили разгребать дерьмо.
Через три дня наш батальон обустраивал для беженцев из Пакистана и Афганистана лагерь в окрестностях таджикского городка Дусти, расположенного в нескольких километрах от таджико-афганской границы. Следующие пять месяцев превратились в коктейль из рутинного патрулирования, охраны гуманитарщиков и разной степени жёсткости операций по разоружению мирных и не очень беженцев.
В начале марта 2050 года снова произошло событие, круто поменявшее мою жизнь. Мы патрулировали пешим порядком один из лагерей беженцев, когда сутенёр из местных предложил нам «побаловаться» с его «девочками». В этом не было ничего необычного, в трудные времена каждый зарабатывает, как может, и мы не препятствовали проституции, если там не было совсем уж откровенного криминала, но в этот раз половина «девочек» была не старше лет четырнадцати. Когда я уходил в армию, моей младшей сестре было двенадцать. То, как спокойно эта мразь предложила девочек военному патрулю, навело меня на мысль, что кто-то его прикрывает, и он на этих людей крепко надеется. Очень крепко, настолько, что верит в свою полную безнаказанность. И я не нашёл лучшего выхода, чем в открытую его искалечить. В патруле нас было пятеро, у каждого на снаряжении четыре камеры-регистратора, две фронтальных и две тыльных. И под запись десятка камер я спокойно и методично переломал мерзавцу руки и ноги. Что характерно, несколько десятков беженцев, ставших свидетелями расправы, не только не попытались мне помешать, но и подбадривали в процессе одобрительными восклицаниями. Следователю военной прокуратуры я честно изложил свои соображения и мотивы.
Под арестом я просидел три дня. За это время мне успели провести психиатрическую экспресс-экспертизу, которая показала, что калеча сутенёра, я был в полном сознании и прекрасно себя контролировал. На четвёртый меня снова привели в допросную, но вместо следователя там меня ждал незнакомый майор с такими же, как у меня, знаками различия тяжёлой пехоты. Через пару часов обстоятельного разговора на стол передо мной лёг рапорт от моего имени с просьбой о переводе в особую группу майора Ерёменко. Кэпа.
Официально наша группа оказывала силовую поддержку военной полиции. Неофициально — мы решали задачи за пределами статуса Военно-Гуманитарной операции. Если откровенно, то и за пределами закона.
На юге Таджикистана за считанные недели скопилось больше пятидесяти миллионов беженцев. По численности населения — целая страна. Многие без документов. Настоящее раздолье для любителей ловить рыбку в мутной воде. Первую банду работорговцев разгромили в конце октября. Счёт изъятых наркотиков пошёл на десятки тонн в январе. Маньяки, извращенцы, фанатики всех мастей, террористы, беглые преступники — все отбросы общества, обычно задавленные государством, не рискующие действовать открыто или упрятанные в тюрьмы и психушки, повылезали на свет. Местная полиция, военные из состава миссии и почти стихийно возникшие среди беженцев структуры самоуправления худо-бедно удерживали ситуацию под контролем, используя законные методы, пока речь шла об одиночных преступниках или небольших бандах. Даже когда возникали беспорядки, простого появления взвода тяжёлой пехоты в силовой броне хватало, чтобы все успокоились и начали договариваться.
Гораздо сложнее было бороться с большими бандами и организованной преступностью. Вооружённые куда лучше полицейских, отряды боевиков в несколько десятков, а иногда и сотен стволов, взяли под контроль самые прибыльные отрасли криминального бизнеса: контрабанду оружия и наркотиков, а так же работорговлю. На любую попытку противодействия они отвечали кровавыми акциями устрашения, расправляясь со всеми, кто рисковал встать у них на пути. После нескольких показательных расправ над свидетелями, журналистами, сотрудниками полиции и спецслужб, всем стало понятно, что в рамках обычного правосудия эта проблема не решаема.
В дело снова вступили военные. Были созданы «Особые группы поддержки военной полиции», которые и проводили операции по задержанию членов крупных банд прямо на их базах. Без понятых и протоколов. А в рапортах писали: «Подозреваемые оказали вооружённое сопротивление и были ликвидированы ответным огнём». И никого не волновало, что всем «подозреваемым» был сделан контрольный выстрел в голову.
В составе одной из таких групп, которой командовал майор Ерёменко, я и служил оставшиеся до окончания контракта тринадцать месяцев. Именно тогда, полученное ещё в учебке прозвище «Змей», стало моим позывным. Наверное, мне повезло, что первый рейд мы совершили на базу работорговцев. Увиденного там оказалось достаточно, чтобы раз и навсегда выбить из головы сомнения в правильности того, что мы делали. И ни совесть, ни кошмары меня потом не мучили.
По странному совпадению, третий судьбоносный для меня день так же пришёлся на начало марта. Я уже учился на третьем курсе химфака, когда в Прибалтике в снова начались беспорядки на национальной почве. Я даже не в курсе, что там произошло. Но, внезапно оказалось, что у русских жителей Латвии, Эстонии и Литвы очень много родственников в России. И эти «родственники», все как один, крепкие молодые люди с военным прошлым и связями среди торговцев оружием. Пообщавшись в Сети с армейскими друзьями, одним солнечным мартовским утром я отнёс в деканат заявление на академический отпуск по семейным обстоятельствам. Я даже не успел выйти из учебного корпуса, когда в кармане зазвонил телефон.
