Запущенная в тестовом режиме система по стабильности работы и производительности превзошла все существовавшие на тот момент аналоги, но, как игра, оказалась весьма недружелюбна к геймерам. Начинающий игрок сталкивался с необходимостью выживать в условиях, представлявших собой ухудшенный вариант реальности. Не было никаких учителей, раздающих простые задания с большими наградами, никаких безопасных зон, «яслей» и «песочниц». Зато присутствовала опасность быть сходу атакованным враждебными персонажами и необходимость в поте лица зарабатывать средства к существованию. Хардкора добавляла и высокая реалистичность ощущений без возможности регулировки. Почти все игроки, тестировавшие игру, завершив первую игровую сессию, отказывались возвращаться. По привлекательности для игроков новинка по всем статьям проигрывала обычным развлекательным проектам. Внести существенные изменения в геймплей было невозможно по чисто техническим причинам, а несущественные на ситуацию влияли очень слабо.

Чтобы привлечь игроков, энергетикам пришлось начать делиться доходами. Изначально проект был рассчитан на соцев и за достижения в игре им теперь выплачивали разного размера прибавки к социальному пособию. В основном эти прибавки были небольшими, в пределах нескольких десятков процентов, но некоторые особо упорные игроки смогли повысить свои доходы в несколько раз и даже сравнялись по уровню дохода со спецами. Это стало одним из способов привлечения игроков. Второй способ появился позже, когда такие проекты получили широкое распространение. Он заключался в том, что получившие тяжёлые травмы и не имеющие хорошей медицинской страховки соцы подключались к таким играм на время пребывания в регенерационной капсуле, не просто получая гарантированное законом лечение, но и трудясь на благо общества.

За несколько лет такими системами управления — играми были оснащены все термоядерные реакторы. Сами игры так и стали называть: «реакторные». Несмотря на материальное стимулирование, «реакторные» игры так и не приобрели особой популярности у игроков и на каждый игровой проект, представлявший из себя огромный мир, населённый сотнями миллионов и даже миллиардами ИИ, их приходилось всего по несколько десятков тысяч. К счастью, ускорение восприятия в виртуальной реальности, в большинстве случаев, делало это количество достаточным для решения задачи отладки системы.

Просыпаться и вставать не хотелось. В первый день каникул есть какой-то особый кайф в том, чтобы подольше поваляться в постели. Сессия закрыта, можно расслабиться и предаться блаженному ничегонеделанию после месяца учёбы в авральном режиме. Сон вот только дурацкий приснился. Будто болтаюсь я по городу, а вокруг какие-то кикиморы, ведьмы, лешие и ещё не пойми какая нечисть скачет, вперемешку с обычными людьми. И настроение хорошее, будто праздник. И весело всем, будто так и надо. А потом какого-то тощего пацана в фонтане топить начал. Нафига?

Не открывая глаз, я начал вспоминать свой сон, пытаясь понять, с чего мне такая ерунда вообще приснилась. Нечисть в городе — более-менее понятно, сегодня начался Фестиваль Сказочных Существ, и я собирался на него сходить, потолкаться среди весёлых ребят в костюмах всяких эльфов и гномов, развеяться после двухмесячной «турпоездки» в Прибалтику и напряжённой, из-за пропуска в учёбе, сессии. Видимо, потому и приснилось. А пацана я зачем топил?

Я постарался как можно подробнее вспомнить этот эпизод сна.

Вот я стою возле большого, круглого фонтана на Театральной площади, вокруг происходит весёлая толкотня, а я треплюсь с какой-то удивительно милой кикиморой. Меня кто-то сильно толкает в спину, я оборачиваюсь посмотреть, кто там такой смелый и вижу, как позади меня на парапет фонтана с трудом взбирается тощий, растрёпанный парнишка в перепачканной одежде. В руках у него походный термос. Парнишка выпрямляется, окидывает взглядом площадь, снимает с термоса крышку, начинает откручивать пробку и произносит что-то про «благодать вечного света», а меня как будто окатывает кипятком, я понимаю, что у него в руках химическая бомба, начинённая нейротоксином, как те, что мы нашли в Клайпеде. И через несколько секунд в радиусе пятидесяти метров не останется никого живого. Я прыгаю на парапет, хватаю парня, швыряю его в фонтан и сам падаю сверху. Успеваю подумать: «Даже если рванёт, вода не даст яду разлететься облаком аэрозоля». Прижимаю парня к дну, он пытается вырваться, потом на секунду затихает и нас подбрасывает взрывом. На этом месте я проснулся.

Странный сон, яркий, красочный. И заставляет задуматься: это просто нервное напряжение так выходит или крыша капать начала? Не хотелось бы, а то начну будить домашних криками по ночам, как некоторые мои бывшие сослуживцы.

От тревожных мыслей спать расхотелось. Настроение неумолимо поползло вниз. Похоже, насладиться в полной мере первым днём каникул не получится. Придётся вставать.

Первое, что я понял, открыв глаза — я не дома. И понял я это благодаря потолку. Белому. Высокому. Метра четыре с половиной — пять, не меньше. Гораздо выше, чем дома. С потолка, на длинных шнурах, свисали четыре светильника под круглыми белыми непрозрачными отражателями, расположенные квадратом, на расстоянии примерно двух метров друг от друга. Почему-то я подумал, что отражатели сделаны из жести или листового алюминия. И что-то ещё меня зацепило, какая-то неправильность, но какая именно, понять я не смог. Бывает такое, что-то царапает, а что — непонятно.

От рассматривания потолка я перешёл к ознакомлению с окружающей обстановкой на меньшей высоте. В итоге удалось выяснить, что я, укрытый до подмышек одеялом, лежу на одной из четырёх кроватей в просторной комнате с двумя окнами и одной дверью. Стены белые. Возле каждой кровати — деревянная тумбочка с настольной лампой. Похоже на… Да ни на что не похоже.

Первые мысли были, что это казарма, больница или тюрьма, но, после недолгого размышления я их отмёл.

Для казармы — слишком просторно, для тюрьмы — то же самое и решёток на окнах нет. В больничных палатах присутствует куча всякого оборудования, здесь же — пустые беленые стены. Да и для пациента больницы я чувствую себя на удивление хорошо.

Попробовал пошевелиться, руки двигаются, ноги тоже. Ничего не болит, недомогания нет. Надо вставать и выяснять, куда и как я попал. Ну и, не менее актуально, на сколько.

Я откинул одеяло и осмотрел себя. Одет в белую пижаму с широкими голубыми полосками. Похоже, всё-таки больница, но какая-то странная. Надеюсь, я не слетел с катушек в итоге своих приключений в двух горячих точках и не нахожусь в палате какой-нибудь психиатрической клиники. Против психушки, опять же, говорило отсутствие решёток на окнах. Хотя, может их в современных клиниках и не ставят? Вот чего не знаю, того не знаю.

Сев на кровати, я спустил ноги на пол. Прохладный, твёрдый, гладкий, слегка неровный. Дощатый. Я не поверил своим глазам. У меня под ногами был дощатый, деревянный пол, выкрашенный тёмно-коричневой краской. А сидел я на всамделишной кровати типа «койка». С панцирной сеткой и спинками, собранными из окрашенных в зелёный цвет металлических трубок и с более толстой никелированной трубой сверху. А в окнах были деревянные рамы. И подоконники тоже деревянные, выкрашенные белой глянцевой эмалью.

И тут я понял, что казалось мне неправильным в светильниках. Схватив настольную лампу с тумбочки, я заглянул под абажур. Протёр глаза. Ущипнул себя за бедро. Снова протёр глаза. Не помогло. Под абажуром я продолжал видеть лампочку, с прозрачной стеклянной колбой, внутри которой находились растопыренные металлические усики, соединённые тонюсенькой паутинкой, вьющейся спиралью. Лампу накаливания. Я смотрел на неё и пытался вспомнить, когда их перестали выпускать. Двадцать лет назад? Или тридцать?

Стоп. Прекращаем офигевать и начинаем думать. Сейчас на дворе июнь две тысячи пятьдесят четвёртого года. Деревянные окна, подоконники и пол теоретически могли сохраниться в каком-нибудь старом здании, сам видел такие в Прибалтике. Но вот бытовые лампы накаливания не производятся и не продаются уже очень давно. Я их и видел-то только в музее. Но здесь они присутствуют во всех светильниках и выглядят новыми. О чём это говорит? Правильно, о массовом их использовании. Что в наше время невозможно. По принципу «Бритвы Оккама» отметаем предположения о попадании в прошлое и параллельный мир как наименее вероятные. Остаётся виртуальная реальность. В ней возможен любой интерьер, хоть со старинной мебелью, хоть с троном из костей дракона. Последнего, впрочем, в комнате не наблюдалось.