Он закрывал глаза.

Он искал внутри себя ответ на один единственный вопрос: почему он решил, что оно того стоило.

Но однажды она не пришла.

Кощей долго сидел у окна уже после того, как на город опустились сумерки. По вечерам перед ужином Василиса включала свет в его комнате, но на этот раз она не зашла, и никто не осветил ему комнату. Где-то в самой глубине заворочалось смутное беспокойство. Он постарался припомнить, когда в последний раз слышал какие-нибудь звуки в доме, и не смог. А ведь, кажется, кто-то приезжал сегодня, он слышал стук в калитку… А потом кто-то уезжал…

Но она ведь не могла уехать…

Кощей снова прислушался. Сейчас раздадутся шаги, и она войдет в комнату, будет что-то говорить, и можно будет снова сесть и погрузиться в пучину отчаяния. Но шаги так и не раздались. Дом хранил тишину, и эта тишина напугала его. Он встал — это простое действие теперь отнимало массу сил — и снова прислушался. Ничего. Сделал несколько неуверенных шагов в сторону выхода, разозлился на себя, рывком преодолел оставшееся расстояние и открыл дверь. Позволил себе отдышаться. Темнота коридора взглянула на него с немым укором. Нигде не горел свет.

Что за черт?

Кощей зашел в комнату к Василисе, но та была пуста. Пуст был и его кабинет. Тогда, цепляясь за перила, он спустился на первый этаж. Там тоже было темно и тихо.

Чувствуя, как нарастает страх, он заглянул в кухню. Пусто. Повернулся в сторону гостиной и сквозь открытые двери увидел ее. Сердце замерло на мгновение, а потом зашлось в исступлении — на улице горел фонарь, его свет освещал комнату, и его было достаточно, чтобы увидеть, что она лежит на диване, закрыв глаза, плед сполз вниз, кисть неудачно вывернута, русая коса растрепалась, будто не переплела с утра. Так быстро, как только мог, он дошел до нее и сел рядом с ней на колени. Присмотрелся.

И увидел, как вздымается грудь. Судорожно выдохнул от облегчения: на мгновение показалось — снова мертва.

Аккуратно развернул ее руку, подержал в ладони, убеждаясь, что она теплая, положил на диван.

Вокруг все еще было темно и тихо.

И он вдруг понял.

Василиса закрыла глаза, и стало темно. Она уснула, и стало тихо.

Он вспомнил.

Ученицу Яги. Девчонку с длинной косой, так смешно смущавшуюся в его присутствии. И ее слова о том, что она будет верна мужу. Как же они разозлили его — эти слова. Она собиралась держать клятву перед тем, кого отец навязал бы ей насильно, так почему Марья, пришедшая к нему по доброй воле, так легко предала его?

Девушку у себя в подземельях. Его бесило ее нежелание уступить.

И ту, что ждала мужа в его замке, прячась у него на конюшнях. Несколько раз после их ухода он просил зеркало показать ее, но однажды увидел беременной и перестал смотреть.

Вязкие холодные дни, тянущиеся бесконечной чередой до ее появления в этом доме.

Их первая встреча в Конторе, и ужас в ее глазах.

А потом…

Тепло ее ладони.

И тепло в груди, которое через несколько лет стало разливаться по венам от одной ее улыбки.

Как пообещал никогда ничего не делать против ее воли.

А потом захотел ее себе и не смог совладать с этим желанием.

Их первый и второй поцелуи, ее красные щеки и сумасшедшие глаза.

«А можно еще раз?»

Их разговоры по ночам.

Ее браслеты на его руках.

Тепло от ее объятий.

И как счастлив он был наконец услышать от нее «не хочу».

Синие-синие глаза…

Как целовала мимоходом в волосы.

Ее бесконечные сборы по утрам…

Как вдыхала аромат кофе, прежде чем начать пить.

Раскиданные по дому вещи…

Как засиживалась допоздна в кресле в его кабинете, просто чтобы побыть рядом.

Как сама приходила в его спальню, чтобы потом остаться до утра…

Ее предложение уйти за ним в Навь.

Как называла его своим мужем.

Как произносила: «я — твоя жена».

Она была его женой.

Она была ему верна.

И он не был безымян, потому что она дала ему имя.

Она заменила ему душу.

Она стоила всего и на самом деле не стоила ему ничего, потому что это она была его силой, а не вся эта магия, что уничтожила бы в нем все человеческое, не встань она на ее пути.

Его сила осталась при нем.

— Василиса, — позвал Кощей.

Дрогнули ресницы, и открылись глаза. Широко распахнулись в испуге, и Кощея пронзило болью. Она снова его боялась. Как такое могло случиться?

— Василиса, — повторил он, стараясь, чтобы получилось как можно нежнее.

Испуг сменился радостью.

Она приподнялась на локте, заглянула ему в лицо, словно спрашивая разрешения, и он обнял ее первым, почувствовал, как она задрожала, услышал всхлип. Это была она: его Василиса. Теплая, родная и живая. Живая.

Она была живая!

Ее слезы попали ему на кожу и показались горячее кипящего масла. Желая унять их, Кощей отстранился и поцеловал ее в глаза, но, кажется, только сделал хуже, потому что Василиса расплакалась, не скрываясь, в голос, спрятала лицо в изгиб его шеи. Тогда Кощей потянул ее на себя, и она сползла к нему на пол, он обнял ее, крепко-крепко прижав к себе. Видеть ее слезы было слишком больно.

— Я люблю тебя, — прошептал Кощей, слегка запнувшись на слове, которое не произносил почти тысячу лет. — Я так сильно тебя люблю.

И почувствовал, как с этим словом в него, словно в пустой колодец, хлынула чистой родниковой водой вся его былая мощь.

Без песен Баюна все-таки не обошлось. Кощей самолично провел его зеркалом из Конторы в их дом. Предполагалось, что петь кот будет только для Василисы, но она знала, что все это время ее муж стоял за дверью и слушал. Наверное, Баюн с его завидным нюхом и чутким слухом тоже это знал, но вопреки своему обыкновению комментировать никак не стал.

Песня его была что мертвая вода: целебна и живительна, и она смыла всю грязь случившегося, и Василисе показалось, что ей мешок с головы сняли: стало легче дышать, солнце засветило ярче, мир наполнился красками, и впервые за долгое время мысль о том, чтобы переступить черту, отделяющую их дом от внешнего мира, не вселила в нее дикий ужас.

— Ну что, — поинтересовался Баюн, когда закончил, — завтра жду тебя на работе?

— Ждать ты можешь сколько угодно, — сверкнул глазами Кощей, заходя в свой кабинет, где и творилось все действо, — но раньше января Василиса на работу не выйдет.

Василиса пожала плечами. Мол, муж свое слово сказал, а муж не абы кто, а царь Нави, и кто мы все, чтобы с ним спорить. Баюн хмыкнул, вильнул хвостом и потребовал проводить его обратно: дел было невпроворот.

К своей должности начальника Конторы он вернулся почти сразу, как только на Буяне стало известно о смерти Лешего и о событиях, этому предшествующих. Василисе с Кощеем повезло. Каким-то чудом часть охранных заговоров, сплетенных в избушке жившей в ней ведьмой и запитанных последний раз в июле Агатой, продолжила работать по сей день, и они сохранили визуальный слепок со случившегося, который очень пригодился прибывшим с Буяна специалистам из Отдела специальных расследований. Без этого не осталось бы никаких доказательств произошедшего. А вот приход Белобога и его разговор с Кощеем заговоры пропустили. Но на момент расследования ни Кощей, ни Василиса не были в состоянии адекватно отвечать на вопросы, и Баюн сумел отвадить излишне заинтересованных от их дома. Речь, как никак, шла о царе и царице Нави. Кто вправе их допрашивать? О том, что Кощей на тот момент был лишен силы полностью, знали единицы. В результате Лешего признали виновным в умышленном убийстве, его помощник Егор был арестован, добровольно дал показания и получил пятнадцать лет заключения в Тридевятом за пособничество в убийстве, покушение на жизнь начальника Отдела Безопасности Среднесибирского отделения по надзору за магией и магической миграцией, а также причинение тяжкого вреда здоровью гражданке Соколовой Анастасии Никитичне.