Душа. Василиса пригляделась и увидела ее. Улыбнулась своей находке. И успокоилась этим знанием, одновременно укорив себя: как можно было прожить с ним вместе пятнадцать лет и не заметить? Все было так просто и так рядом. Голубая искорка в перстне на мизинце его левой руки. Теперь Василиса знала, к какому способу прибег Кощей, желая снова начать чувствовать, а в результате попав в тиски совести. Возможно, сейчас она смогла бы вернуть ее обратно, на свое законное место. Вот только хочет ли этого сам Кощей? И что с ним станет потом? Пожалуй, это был бы опрометчивый шаг…

А потом она увидела страх. Страх оплетал Кощея словно лоза, сковывая руки и ноги, закрывая глаза. Страх за нее, поняла Василиса. Магия в Кощее клубилась плотной черной дымкой, то и дело озарявшейся фиолетовыми всполохами-молниями, стремясь вырваться наружу. Траву под его ногами сковало льдом. Он держал свою силу под контролем, как и всегда, но страх мешал ему сосредоточиться, обуздать ее полностью, так, как он делал это обычно. Прорыв магии, незаметный у обычного мага, с его стороны был бы фатален. Василиса вдруг поняла, что давно забыла о том, сколько усилий ему приходится прикладывать, чтобы всегда — каждый миг! — держать свою силу под контролем. Магия темного колдуна. Некроманта. Царя Нави.

Наверное, сейчас был не лучший момент, чтобы размышлять об этом.

Сбоку послышался вскрик, это Марья отбросила Сокола, впечатав поток магии ему в грудь. Василиса, не глядя, придержала его и послала ему заряд силы, исцеляя еще в полете, и наткнулась взглядом на Моревну. Перед ней был скелет, обтянутый гниющей плотью. Мелькнула злорадная мысль: «Все же я красивее!», но Василиса прогнала ее, не желая отвлекаться, вглядываясь глубже. Истерзанная, покрытая язвами и струпьями душа, изгрызенная тьмой словно червивое яблоко, грубо пришитая черной магией: она рвалась наружу, удерживаемая лишь серыми, натянутыми до предела, истертыми посередине нитями. Стоит чуть-чуть помочь, и они оборвутся. Даже заполучив цветок, Марья не смогла привязать ее хоть чуть-чуть крепче.

Словно в замедленной съемке Моревна начала поворачиваться к ней. «Хватит», — подумала Василиса. Она слишком устала, чтобы продолжать все это.

— Довольно, — прошептала она, зная, что ветер разнесет ее слова. — Все кончено.

Луна снова вышла из-за туч, залив поляну светом. Василиса наклонила голову, прислушиваясь к себе. Она любила работать с лунным светом, хорошо знала и чувствовала его. И если Кощей мог наделять тени плотью, то почему она не могла придать свету немного веса. Вложить в него для этого свой гнев. Гнев за то, что Марья посмела появиться в их жизни, посмела лишить Василису памяти, посмела подорвать ее доверие к мужу. Вложить и разом обрушить на Марью. Не было ничего, что мешало бы ей это сделать.

Моревну опрокинуло на траву словно мешок. С трудом она встала на колени, уперевшись руками в землю, и тяжело задышала, будто сверху на нее давило что-то большое и тяжелое, неподъемное.

«Ее надо убить, — поняла Василиса. — Иначе она не остановится».

В груди у Марьи билось сердце. Скукоженное, почерневшее. Василиса знала, что ей достаточно представить это сердце в своей ладони и сжать кулак, и все закончится. Она подняла ладонь вверх, чтобы сделать необходимое, но в этот момент почувствовала, как на плечо ей легла тяжелая рука.

— Не надо, — сказал Кощей. — Тебе не нужно этого делать. Я сам.

А может быть не сказал. Может быть только подумал. Василиса наклонила голову на бок, коснувшись щекой его ладони.

— Я сам, — повторил он и шагнул к Марье.

Невероятным усилием воли Моревна распрямилась в ответ на его приближение, хотя и осталась на коленях. Василиса видела, как нелегко ей это далось.

— Убьешь меня? — неверяще и одновременно с каким-то диким восторгом спросила она. — Убьешь женщину?

— Ты не женщина, Марья, — тяжело ответил Кощей.

В его голосе Василиса услышала неприкрытую боль, и от этого желание убить Марью самостоятельно лишь возросло. Только бы усмирить это чувство в груди. Чувство, терпеть которое было выше ее сил.

— Ты — воин, — между тем продолжал Кощей. — Ты перешагнула черту, к которой не стоило даже подходить. Ты сделала больно моей жене. И я предупреждал.

— И все же? На глазах у своей девочки, о которой ты так заботишься? — Марья попыталась улыбнуться, на полусгнившем лице эта улыбка смотрелась омерзительно, но Кощей видел иное, наверное, было красиво.

Моревну шатало. Но Василиса ясно видела, что в ней нет страха. Странная радость и предвкушение, как у ребенка, который готов открыть свой подарок. Василиса прищурилась, пытаясь понять, что именно она видит, и поняла.

Обожание. Это было обожание. У нее перехватило дыхание.

Не надо так глядеть на него. Не смей так на него глядеть! Это ее — ее, Василисы! — муж! Ослепить ее. Вырвать ей глаза…

— Василиса, — вдруг негромко позвал Кощей, поднимая меч, — не смотри.

Она поразмыслила миг и послушалась, опустив веки.

Она думала — она надеялась, — что он убьет Марью сразу. Но вместо этого снова услышала его голос:

— Последнее слово?

Моревна рассмеялась.

— А знаешь, — вдруг серьезно произнесла она. — Я счастлива, что это будешь ты. Что именно ты даруешь мне покой.

— Что-то еще?

— Не хочешь на прощанье меня поце…

Но Кощей не дал ей закончить.

— Ты жалеешь, что убил ее?

Василиса с Кощеем стояли на тропе посреди Леса и смотрели на новорожденный папоротник. С момента, когда голова Марьи ударилась о землю, а Кощей метнулся к Василисе, прошло уже почти четыре часа. Убедившись, что с Василисой все в порядке, он впал в какое-то оцепенение, долго складывал погребальный костер, и на рассвете предал тело Моревны огню. И каждый раз, когда бы Василиса не бросила взгляд на мужа, она видела вокруг него изморозь, будто он пытался заморозить сам себя. Но она ничем не могла помочь ему, и смотреть на это было невыносимо, поэтому она сосредоточилась на том, чтобы вылечить Сокола, которому помощь требовалась здесь и сейчас. Сила в ней только крепла, и ей было легко и радостно это делать. Душа Сокола оказалась большой светлой птицей, смотрящей гордо и непокорно. На правую ее лапу была повязана алая лента, мудрено расшитая серебряными нитями. Василиса вгляделась в узор, но смысл вышивки ускользал от нее, хотя и казался смутно знакомым. Конец ленты терялся, растворяясь в воздухе, но Василиса ни на секунду не усомнилась в том, к кому она ведет. А вот вторая нога птицы была прикована к толстой, уродливой цепи. И личность того, кто за нее дергал, тоже была ей очевидна.

— Я не знаю, как просить прощения, — сказала Василиса Финисту, когда все было закончено. — Мы так виноваты перед тобой.

— Не ты, — вздохнул Сокол.

— Я тоже, — ответила Василиса, и потому, как Сокол посмотрел на нее, поняла, что он обо всем догадался.

— Настя рассказала? — спросил он.

Василиса кивнула.

— Она ведь думает, что я поступил как дурак, — вздохнул Финист. — Считает, что я загубил нашу жизнь.

— Вообще-то она думает, что все случилось из-за нее, и что ты вправе ее винить, — ответила Василиса.

Сокол потрясенно воззрился на нее, но в этот момент на поляне появился Баюн — Василисе он виделся большой грозовой тучей, — и разговор пришлось прервать. Кот шипел и плевался, пока осматривал Финиста, ни слова не сказал ни Кощею, ни Василисе, только как-то странно взглянул на нее. И уже после того, как от тела Марьи остался лишь пепел, поинтересовался, сможет ли она вернуть цветок обратно в Лес. Он хотел сделать это как бы между прочим, но Василиса услышала в его словах скрытый смысл. Он хотел знать, сможет ли она отказаться от обретенной силы, которая не покинула ее даже вместе с рассветом.

Если бы Василиса сказала, что это было легкое решение, она бы соврала. Но это было правильное решение.

— Пойдешь со мной, чтобы убедиться? — спросила она Баюна.

— Я тебе верю, — ответил Баюн. — И потом, ты себя в зеркале видела? Думаю, если сила останется при тебе, мы все это заметим.