— Постельный режим в течение недели. Вашим родным уже сообщили о вас, не переживайте. Приемные часы у нас после четырех часов пополудни. Отдыхайте.

— И чем мне заниматься? — спросил я доктора, пока тот не ушел. — Я же здесь со скуки умру. Даже поговорить не с кем.

Действительно, рядом стоящие койки пустовали, что меня удивляло. Врач посмотрел на них и вздохнул.

— Приказ товарищей из ОГПУ — выделить вам отдельную палату. А чем заняться? — он задумался на пару минут, после чего посмотрел на медсестру. — Ольга Александровна, найдите занятие для больного ему по силам и не во вред лечению.

Вот так скинув проблему на девушку, он быстро покинул меня.

— Эм, — растерянно посмотрела на меня Ольга, смущенно улыбнувшись, — может вам книжку принести?

— По предварительным данным, имела место преступная халатность, — говорил Савинков, стоя у моей койки. — В лаборатории был газовый баллон для оперативного розжига и подогрева ингредиентов. У него до конца не закрыли вентиль, к тому же из-за внутреннего давления в баллоне оставленный пропуск увеличил напор газа и концентрация достигла того предела, при котором вспыхивает от любого огня. А тут еще и химикат подогревали, чтобы довести его «до кондиции». В общем — два трупа, разнесенное помещение лаборатории и вы на больничной койке.

— Проходил не в том месте не в то время? — невесело усмехнулся я.

— Да, — просто кивнул Савинков.

— Бывает же. Представляю, как бы обрадовались парторги, которых я еще не проверил.

ОГПУшник лишь скупо улыбнулся на мое замечание.

— Знаешь, — вздохнул я, — похоже, безопасность труда хромает на этом предприятии. А может и не только на нем. Надо бы поднять документы, какие меры предусмотрены, чтобы подобные ситуации не повторялись. И если их нет — написать и разослать по предприятиям с приказом об обязательном применении.

Савинков молча кивнул и тут же сделал запись к себе в командирский планшет.

— Доктор сказал, вам еще два дня лежать, — заметил он.

— Да я мог бы уже и сегодня выписаться, — рассмеялся я. — Перестраховывается Евгений Викторович.

Лежать в больнице было откровенно скучно. Сейчас ни интернета нет, ни телевизора. Даже радио не в каждой палате. Книги — вот единственная отдушина, и то не всем доступная. Не удивительно, что я рвался «на волю». Поработать тоже не удалось. Голова — мой главный «инструмент» в первые дни гудела, и даже думать было больно. Постепенно это прошло, а в последний день я и вовсе чувствовал себя абсолютно здоровым.

Кроме Савинкова меня навещали родители и Люда. Девушка примчалась ко мне в тот же день, как я попал сюда. Родители чуть позже, но только потому, что узнали новости от нее — что я жив и пойду на поправку. Вот и не стали срываться с работы, а пришли в положенные часы приема, заранее договорившись об отгуле.

— Поправляйтесь, спешить сейчас смысла нет, — закруглился Савинков и покинул меня.

Я лишь тяжело вздохнул. Еще два дня безделья. Для меня — это настоящая пытка. Чем бы себя занять?

Через два дня я наконец покинул больницу. Эти дни стали для меня самыми тяжелыми за все время лечения. Я уже и палату покидал, чтобы пообщаться с другими пациентами, да сыграть с ними в те же шахматы. И две книги прочитал, хоть ни жанр, ни сюжет мне в них особо не понравились. Пытался сколотить группу для игры в «героев», но не получилось. Игра завоевала любовь прежде всего среди молодежи, а в больнице лежали люди более зрелого возраста. Я был самым молодым. Ну и когда все же нашел тех, кто согласился попробовать, ничего не вышло. В качестве мастера игры пришлось выступать мне самому, а там выяснилось, что половина высказавших желание поиграть мужиков — сами поучаствовали в империалистической войне и «навыки персонажей» для них казались детским лепетом. Конечно, они были сильно упрощены и условны, это же игра. Но видно мне попались те, кто любит докапываться до мелочей. И казак по их мнению должен не только шашкой уметь махать, но и в рукопашной быть лучше штурмовика, и всадник на скаку из пистоля не попадет, даже если кубик выдал максимальное значение… Да и те же кубики — нашлись только шестигранники, а для героев нужны кубы и с большим числом граней. Короче, попробовал я поиграть с ними и плюнул, нервы дороже.

Из больницы меня забрал приехавший на машине Михалыч. Я его после того случая в первый раз видел. Мужик очень переживал, что никак не смог мне тогда помочь.

— Ты уж прости меня, Сергей Федорович. Я как услышал взрыв, тут же все бросил и к тебе побежал. Охранника того на проходной даже приголубить пришлось, не хотел пускать меня, скотина. Да толку-то? Пока добежал, рядом с тобой уже рабочие, что рядом обретались, столпились. Кирпичи они живо пооткидали, да тряпку к твоей голове приложили, чтобы кровь остановить. За дохтуром уже кто-то побежал. Только и смог, что убедить их тебя в машину донести, и тут же в больницу рванул.

— Все нормально, Михалыч, уже все нормально, — попытался я его успокоить. — Лучше расскажи, что без меня было?

— Да что там могло быть-то? — даже удивился он. — Ну, Савинков меня несколько раз опрашивал. Что видел, где был, когда взорвалось на том комбинате, будь он неладен. Да и все. Я ж в высоких кабинетах не бываю. Что там — ужо не моего ума дело.

Махнув мысленно рукой, решил, что все узнаю от Андрея. От Кондрашева только одна весточка была, которую он через Люду передал. Мол, ждет, когда я поправлюсь, есть какие-то новости от Алксниса. Очень хочет Яков Иванович меня видеть, а зачем — я без понятия. До этого от него ни слуху, ни духу не было.

Дома меня уже ждали. Мама испекла рыбный пирог, запах которого сбивал с ног еще на лестничной площадке, отец тоже пораньше отпросился с работы. А Люда, как я понял, и вовсе сегодня на учебу не ходила — помогала маме и первой кинулась ко мне, стоило пересечь порог родного дома.

— Как я рада, что с тобой все в порядке, — прошептала она, крепко меня обнимая.

Такие слова, такая реакция… было приятно. Всегда бы так встречали! Когда Люда отпустила меня, пришла очередь мамы меня обнять. Но она недолго держала меня, тут же засуетившись, мол, сынок голодный, пора за стол. Отец просто улыбнулся и кивнул. Не к лицу мужикам обниматься.

Уже когда уселись, тот хотел достать бутылку, выпить за мое выздоровление, но когда я отказался, чуть подумал, и убрал ее под одобрительный взгляд мамы.

Через полчаса ахов и охов и короткого рассказа, как они провели эту неделю, батя признался, что снова вступил в партию.

— Посмотрел я, как ты работаешь, да и тот разговор с товарищем Сталиным… — отец тяжело вздохнул. — В общем, я решил, что ты прав, и не дело это — в стороне стоять, если что-то не нравится. Вот и…

Он показал свои корочки члена партии. Я молча пожал ему руку. Слов здесь больше и не надо было.

— Теперь еще и начальником сделали, — как-то смущенно добавил он. — Вырос вроде как я из бригадиров.

— И над кем ты начальник? — тут же спросил я его.

— Да все там же. Над всеми нашими — начальник слесарного цеха.

Еще немного расспросив его, выяснилось, что на его карьерный рост повлияли два обстоятельства: его учеба в институте и вступление в партию. В институте он по вечерам на занятия ходит и у него какой-то укороченный курс, скоро уже и закончить должен. Только дипломная работа осталась. А вот став членом партии он сразу у многих чиновников снял вопросы про одобрение его кандидатуры на должность начальника. А то парторг их предприятия был против такого назначения — и не в последнюю очередь из-за моих проверок. Я ведь часто во время них делал замечания, что руководство предприятий должно своим примером показывать, что партия — это хорошо и в нее не только можно, но и нужно вступать. Правильно ли я поступал? Сколько вот таких как отец — умных работяг, достойных руководящих должностей, не может их получить из-за не желания лезть в политику? А вступление в партию — как ни крути, а и есть то самое вмешательство в политические процессы в стране. Пусть даже косвенно. Но немного подумав, я решил, что правильно. Как известно, если ты не занимаешься политикой, это не значит, что она не займется тобой. Так пусть хотя бы желание получить должность, чтобы наладить работу на родном предприятии будет стимулом не стоять в стороне, а напрямую влиять на политический курс государства.