Люда стояла в стороне, смущенно теребя подол платья и не зная, куда себя деть. Только сейчас, вернувшись домой, пришло осознание, что все закончилось. Все — отец дома, можно расслабиться. Все обошлось. От избытка чувств и желая поделиться своим счастьем и облегчением, я обнял девушку и поцеловал ее. Та засмущалась еще сильнее, но отстраняться не стала. А там уже и мама засуетилась и поспешила на кухню — батю накормить, да бутылку ему выставить.

Больше об аресте отца мы в этот день не говорили. А Люда снова осталась ночевать у нас. И впервые я подумал, может и стоит попробовать возобновить наши отношения.

— Доброе утро, — сказала мне Люда, когда я открыл глаза.

Девушка улыбалась и была довольна, словно кошка. И да, в этот раз я не удержался, и у нас было. Сложно сдерживать себя, когда в кровати лежит красивая девушка, а у тебя давно не было близости, и недавно только пережил сильный стресс.

День за окном обещал быть хоть и морозным, но солнечным. Настроение самое замечательное. Что еще желать?

— Сегодня в два часа предварительный показ фильма, — напомнила мне Люда перед уходом. — Зайдешь за мной?

— Хорошо.

Она поцеловала меня на прощание и убежала домой. Проводив ее, я вздохнул. Вот уж не думал, что эта девушка снова войдет в мою жизнь. Но она поддержала меня в трудный момент, а это дорогого стоит. Конечно, может и Катя меня поддержала бы, тут уже не узнаешь. Я сам не хотел никого впутывать, с Людой так уж сложилось. Но Катю я не видел с того нашего самого последнего разговора.

Выбросив пока мысли о девушках из головы, в оставшееся до показа время я занялся приведением моих схем по бытовым приборам в приличный вид. А то рисовал их как придется, не слишком-то обращая внимания на точность рисунка, не указывая размеров и материала, из чего должен быть изготовлен прибор. Для журнала такое не подойдет. А я решил последовать совету Андрея Януарьевича и отнести схемы в редакцию на печать. И может быть впервые воспользуюсь своим положением, если там не захотят их печатать или будет большая очередь.

За час до назначенного времени я отложил листы бумаги и потянулся. Успел начертить схемы только утюга и чайника. С пылесосом дольше возиться — там деталей гораздо больше и подобрать материал надо для шланга. Или резиновый вписать и не заморачиваться? Пока отложил этот вопрос и кинулся собираться. Надо бы перекусить и одеться, да еще успеть за Людой зайти.

Я все же опоздал, но буквально на пару минут. Меня встретил Илья Романович и сказал, что поедем мы вместе. Он уже и такси заказал.

Показ проводился на фабрике «Союзкино». Так называлась киностудия, где снимаются фильмы. Я сначала решил, что и этот фильм сняли здесь, но нет. Его вообще снимали в Белоруссии, там была своя киностудия.

Нас уже ждали. И не только отобранные Ильей Романовичем люди «тестовой группы», но и сам режиссер. Молодой, всего на три года старше меня, парень, он очень волновался. Все же это была его первая самостоятельная работа. От судьбы фильма во многом зависело его будущее, как режиссера.

Когда мы разделись, нас провели в зал, где будет проведен показ. От обычного кинотеатра он почти ничем не отличался. Разве что размерами — больше двух десятков сидящих зрителей он бы просто не вместил.

И вот начался показ. Илья Романович говорил, что сомневался насчет сцен, которые показаны в начале фильма, и вскоре я понял, почему он переживал. По сюжету главный герой был английским матросом, и действие начиналось в его родной стране. Я увидел кадры порта, кабак, в котором после длительного рейса выпивает герой, а после — девушек фривольного поведения. И вот кадры с ними и были «на грани». Девушки были довольно сильно раздеты, и даже была одна сцена интимного плана. Ничего такого, что бы я не видел в фильмах из моей прошлой жизни, но учитывая курс, который взяла партия на моральное воспитание народа, сцена и правда «на грани».

Я украдкой осмотрелся — как среагировали другие участники показа. Видно в полутемном зале их лица было плохо, но и того, что я рассмотрел, оказалось достаточно. Женщины в основном недовольно морщились, зато мужики смотрели с жадностью. Хотя были и те, кто скривился недовольно, но таких было немного.

Дальше картина ничего подобного не показывала. По сюжету этот матрос оказался «на улице» и в поисках работы нанялся на советский лесовоз. Работая на нем, он проникается советскими условиями труда, которые ему нравятся, а в Ленинграде матрос вообще попадает в интернациональный клуб моряков, будни которого — библиотека, гимнастический зал, выступления физкультурников, концерт артистов эстрады и цирка. В итоге моряк проникается коммунистическими идеями. И когда западный партнер СССР, закупающий советский лес, решает устроить диверсию, чтобы сорвать поставки и получить неустойку, он узнает об этом и срывает коварные планы «делового партнера».

В целом — типичный агитационный и наполненный пропагандой советского образа жизни фильм. Понятно, почему его в целом одобрили.

Когда мы вышли из зала, ко мне тут же подошел Илья Романович. Режиссер стоял в нескольких метрах и с тревогой смотрел на него, заодно поглядывая и на меня. Не иначе думая, кто я такой и почему Говорин первым делом ко мне пошел.

— Ну как тебе?

— Хороший фильм. Патриотичный, — скупо отозвался я.

— А что про сцены в начале скажешь?

— Если их оставить, то мальчишки в прокат очередь выстроят. И будут приходить раз за разом. Но и делиться будут потом не смыслом фильма, а скорее — видел кто ножки актрисы, или кому-то даже повезло заметить, что у той под юбкой мелькнуло.

Да, у меня сложилось именно такое впечатление.

— Значит, вырезаем, — мрачно вздохнул Илья Романович.

Чего это он? Хотел оставить? Я удивленно посмотрел на него.

— Да думал, это какой контраст: там, у них — грязь, бордель и выпивка с пьяными драками, а у нас — библиотеки, спорт и товарищество.

— Ну, кроме сцены, как приятель матроса сношает проститутку в углу кабака, все остальное вполне можно оставить. Как раз нужное впечатление сцены и создают.

Получив мое мнение, Илья Романович поблагодарил меня и отправился к режиссеру. А мы с Людой пошли на прогулку. День еще не закончился, а по прогулкам я и сам успел соскучиться. Черная полоса в моей жизни прошла и пора наслаждаться сменившей ее белой. Ведь прошла же?

Январь 1931 года

— … и в этот день я хочу всех еще раз поздравить с Новым годом, товарищи, — звучал голос Сталина из динамика радиоприемника. — Ура!

— Ура-а-а! — подхватили радостно все за столом, и раздался звук столкнувшихся рюмок и стаканов.

Я с улыбкой посмотрел на свою семью. Рядом со мной сидела Люда. Справа от нее расположился Илья Романович с супругой. Напротив же были мои родители с Настей. Год выдался сложным, и совсем уж неожиданным вышло его окончание. Я невольно вспомнил, как к этому пришло.

Через три дня после полного оправдания отца в кабинет, где работали мы с Вышинским и Кондрашевым, позвонил Агапенко и сообщил, что меня ждет на разговор товарищ Сталин. Я подумал, что речь пойдет снова о работе ОГПУ или о системе перевозок, но Иосиф Виссарионович сумел меня удивить.

— Здравствуйте, товарищ Огнев, — кивнул он, стоило мне зайти в кабинет. — Скажите, вы все еще считаете, что нам необходимо ввести в жизнь такой праздник, как Новый год?

Шок — это по-нашему. Вот что я испытал в первый момент, когда услышал его слова. Потом мысли заметались. «Все еще считаете? То есть, я уже когда-то говорил ему об этом? Но когда я успел?» И лишь спустя несколько секунд память подкинула мне эпизод, произошедший еще летом около Дома Союзов, когда мы прибыли с Иосифом Виссарионовичем на Съезд партии. И правда, тогда я поделился с ним своими воспоминаниями о праздновании Нового года как раз в этом здании. Вижу, Сталин тот наш разговор не забыл. И вопрос не просто так задан — до окончания года всего чуть больше недели осталось.