Еще легче стало работать через два месяца, когда обо мне уже пошла молва по всем заводам. Еще бы ей не пойти! Я хоть в дела самих предприятий сильно не вникал, это больше по части парторгов — смотреть не только за моральным обликом рабочих и дисциплиной, но и выполнением плана и отсутствием воровства. Но когда по моим докладам сменялись те самые парторги, а новые «наводили шороху», после чего не редко шла смена и руководства завода, а там и статьи заводились уголовные — такое мимо директоров пройти никак не могло. И ведь почти в каждом случае за дело, а не по политическим причинам, как до этого «прошел косой» Ягода!

Рыба гниет с головы — истину этой поговорки я ощутил в полной мере за это время. Там, где парторг выполнял свои обязанности в полном объеме или хотя бы не манкировал ими, и воровства было меньше, и брака, да и с трудовой дисциплиной проблем не заметно. В противном случае… такому парторгу везло, если директор оказывался толковым. Но как правило, толковые директора с безалаберными парторгами не уживались.

Еще одним побочным явлением моей деятельности стал вал почтовых писем на мое имя в Кремль. Вот уж не ожидал, сколько доносов может настрочить наш народ на «любимое начальство»! Андрей чуть не тонул в них. Зато мне в какой-то степени это облегчало работу. Наряду с опросом рабочих, перед каждой поездкой я просил его сделать «подборку жалоб», что пришла с предприятия, на которое я собирался. Это дополнительно давало мне возможность показать парторгам и директорам, что я «все знаю». Стоило мне первому потребовать ответа, а почему у них зарплату задерживают, или внеурочные не платят — самый распространенный донос — как те, оправдываясь, сами выдавали мне всю подноготную их деятельности.

Единственное о чем я сейчас жалел — учебу пришлось отодвинуть на второй план. На лекциях я уже второй месяц не был. Их мне конспектировал все тот же Кондрашев, приходилось читать дома по вечерам. Знания — вот, что мне до этого помогало идти вверх по карьерной лестнице. Сначала обрывки знаний из прошлой жизни, потом — они же, но уже с учетом понимания местных реалий. А потом уже полученные здесь, в университете, знания помогли воплотить в жизнь гигантскую реформу по сельскому хозяйству. Та самая коллективизация. И терять новые знания из-за текущей деятельности — значит зарубить себе будущее. Вот уж чего мне не нужно!

— Приехали, Сергей Федорович, — вывел меня из задумчивости и воспоминаний водитель.

— Хорошо, постараюсь уложиться в час. Далеко не уезжай.

— Как скажете.

Михалыч кивнул. Хороший он мужик. Ко мне с первого дня по имени-отчеству обращается. У самого три дочери, как он как-то поделился. Две уже в возрасте на выданье, а женихов нет. Я уж грешным делом подумал, что он мне их сватать будет, но нет. Просто поделился человек. А мне девушек сейчас не нужно. У меня Люда есть. Она вообще сильно изменилась. Уже чуть ли не живет у нас. Приходит каждый день, маме по дому помогает — и приготовить и убрать. С Настей играет, мне все рвалась помочь, да только чем она сейчас поможет? К тому же, я вот этому Баженову про регистрацию официальных отношений говорил, так и самому показать пример надо. Так что если ничего резко не поменяется, уже думаю сделать Люде предложение.

Покинув автомобиль, я осмотрел здание хикомбината. Стояло оно на отшибе, до жилых домов около трех километров. Трехэтажный в высоту огромный цех, рядом пристроено двухэтажное здание администрации. Отдельно вижу расположен гараж для грузовых автомобилей. Даже железнодорожная ветка подведена, но ее с моей стороны не видно, она за цехом.

На проходной сторож встретил меня настороженно. Мои корочки члена ЦКК чуть ли не обнюхал, а на вопросы об их жизни и работе отвечал неохотно. Но все же пропустил. О своем приезде я как обычно не предупреждал, желая сделать «сюрприз» местному руководству. Ну и чтобы те не помешали мне с рабочими поговорить.

Уверенной походкой я пошел к цеху. Сначала загляну туда, а уж после и в администрацию отправлюсь.

Цех был сложен из красного кирпича. Главный вход располагался где-то с торца, туда я и двинул. На улице народа не видно. Из того, что я успел узнать об этом комбинате — только, что его запустили около месяца назад в работу. Здесь по документам должна производиться лакокрасочная продукция. Все виды красок — и для типографий, и для частного использования теми же школьниками, и для промышленных предприятий — автомобильной промышленности, строительной и так далее. В этом плане комбинат был довольно универсален. А еще здесь же находится лаборатория по изготовлению новых видов красок. Само здание довольно длинное, чтобы дойти до его торца у меня ушло минут пять.

Когда подходил, заметил курилку и пару человек в ней. Вот и первые работники, которых можно опросить! Не сомневаясь, тут же двинулся в их сторону.

Вдруг раздался звук шипения. Я закрутил головой, пытаясь понять, откуда он идет.

— БА-БАХ! — громкий звук взрыва на миг оглушил меня, а на втором этаже вылетели два окна и часть кирпичной кладки.

Я был слишком близко и не заметил, как один кирпичный осколок полетел точно в меня. Миг… и мир для меня потух.

Март — апрель 1931 года

— … колочное… пичом… трясен… — слова до меня доносились обрывочно.

Я не понимал, что происходит. Голова кружилась и болела. Меня куда-то понесли, из-за чего к горлу подкатилась тошнота. Еще несколько мгновений длилась эта непонятная пытка, я наверно несколько раз терял сознание, после чего почувствовал укол, и оно уже окончательно покинуло меня.

Когда сознание все же вернулось ко мне, я сначала не смог понять — где я и как тут оказался. Белый потолок. Сильный запах непонятного вещества, забивавший ноздри. И голоса словно издалека.

Лишь спустя несколько минут ко мне вернулись воспоминания. Звук шипения, взрыв, темнота. После воспоминаний включился мозг. Похоже на комбинате произошел или теракт, или в местной лаборатории «нахимичили». А может и безалаберность сыграла свою роль — все же предприятие только недавно начало свою работу, персонал еще не обтерся. Но мне от того не сильно легче.

Наконец я смог нормально разомкнуть глаза и осмотреться. Белый потолок мне не показался. Я находился в больничной палате. Слева и справа стоят панцирные койки, сейчас пустые. Возле них находятся прикроватные тумбочки, а в ногах к кровати прислонены выкрашенные белой краской табуреты. Голоса доносятся из-за двери, сейчас закрытой. С противоположной стороны находится широкое окно, через которое в палату попадал дневной свет.

В одиночестве я валялся около часа. Хотелось пить, рядом на тумбочке даже кувшин с водой стоял, но любое движение вызывало боль в голове и тошноту. Решил, что если никто в ближайшее время меня не навестит, буду сам добираться до вожделенной влаги, а пока жажда была вполне терпимой.

От безделья пытался понять, что стало причиной взрыва. В том, что он был, я не сомневался. Безалаберность чья-то, или меня намеренно пытались убить? Последнее — не мания величия, а к сожалению реально возможный вариант. Уж больно много шороха я навел среди партийцев на теплых местах в промышленности.

Но все же без присмотра меня не оставили. Наконец в палату заглянула медсестра — девушка в белом халате с такого же цвета шапочкой на голове. Заметила, что я очнулся, и тут же кинулась ко мне.

— Как вы себя чувствуете? Где болит? — присела она на соседнюю койку.

— Пить, — разлепив губы, попросил я ее.

— Да, сейчас, — засуетилась она.

Только напившись, я ответил на ее вопросы.

— Это нормально при сотрясениях. Я позову Евгения Викторовича, он ваш лечащий врач.

— Где я?

— В третьей городской больнице. Не переживайте, тяжелых травм не получено, осколок кирпича прошел по касательной, — коснулась она моего лба.

Только тут я понял, что мою голову охватывает тугая повязка.

Медсестра упорхнула, чтобы через пятнадцать минут вернуться уже с мужчиной лет тридцати. Евгений Викторович быстро провел осмотр, послушал мое дыхание, замерил температуру, после чего вынес свой вердикт.