Ничего себе, он мне еще и угрожает! Отвечать я не стал, лишь сильнее сжал пальцы, которыми схватил ухо мальца, вызвав у него новый вопль боли, а другой рукой ловко обшарил его карманы. Есть, нашел.

— Не хорошо чужое брать, — чуть ослабив хватку, сказал я ему.

— А вы докажите, что это ваше, — ощерился он.

Из глаз мальца текли слезы от боли, но губы зло поджаты, а в глазах — злоба и затаенная обида.

— Отпустите, а то хуже будет, — снова повторил он.

— И что ты мне сделаешь? — хмыкнул я, не торопясь выполнять его требование.

— Люди, убивают! — внезапно заорал он во всю мочь своих легких. — СПАСИТЕ! А-А-А!!!

Я чуть не оглох от его крика.

Мы находились в небольшом дворике, окруженным двух этажными домами с кучей деревьев. Сейчас по осеннему времени листва с них облетела, но вот летом тут должно быть очень красиво и уютно. После крика мальца из ближайшего окна высунулась какая-то женщина. Голые ветви деревьев позволили ей увидеть картину, как молодой парень держит за ухо ребенка, а тот верещит дурным голосом. Что сделает нормальный и ответственный человек? Правильно, встанет на защиту слабого. Не удивительно, что я тут же услышал много не лестных слов о себе, приправленных неповторимым одесским говором.

Тут и из других окон стали выглядывать и присоединяться к негодованию женщины. Малец чуть затих, услышав, как бросились люди вокруг на его защиту, но иногда показательно вскрикивал, словно я все еще кручу ему уши.

— Товарищи, этот ребенок, которого вы так яростно защищаете — вор! — постарался я перебить разнесшийся по двору гвалт жителей.

Для убедительности и придания веса своим словам, я достал свободной рукой свое удостоверение члена ЦКК и, не открывая его, поднял над головой. Издалека его вполне можно принять за корочку милиционера или вообще сотрудника ОГПУ. Ну или члена партии, что тоже весьма весомо. Одесситы слегка убавили обвинительный тон, что очень не понравилось мальцу.

— Да врет он все! — запищал он. — Не вор я! Товарищи, вы чего? Да он же насильник!

— Ну все, — сжал я зубы, — мне надоело. Товарищи! — крикнул я погромче, чтобы привлечь внимание. — Вызывайте милицию, пускай они разбираются — кто из нас прав.

— Правильно!

— Вот это дело!

— Таки я вас умоляю, ну что могут эти поцы?

Со всех сторон стали раздаваться в основном одобрительные возгласы, изредка перемежаемые чьим-то брюзжанием. А вот малец затих, а после как-то обреченно обмяк.

Милиция прибыла только через полчаса. Все это время я не отпускал уже не голосящего во все горло пацана, зато вдоволь наслушался местных жителей. Когда те немного успокоились, перешли на обсуждение самой ситуации, затем на то, какая молодежь пошла, и как-то незаметно переключились на простой разговор о собственных проблемах и перемывании косточек знакомых. О нас будто забыли.

Прибывший милиционер ничуть не удивился, когда увидел задержанного мною мальца.

— Что, Фимка, снова попался? — хмыкнул он.

— Вяжи, вертухай, честного фраера, — шмыгнул носом мелкий воришка.

И так это нелепо звучало из его уст, что я не выдержал и рассмеялся. Пальцы у меня давно затекли, а тут еще и расслабился, плюс — смех… короче, я не заметил, как отпустил пацаненка. И тот тут же этим воспользовался, юрко прошмыгнув между ног милиционера, и под улюлюканье жильцов двора и мат служащего сбежал.

— Вот, сорванец! — зло и с неким восхищением в голосе, констатировал страж порядка. — В который раз уходит прямо из-под носа.

Тут он повернулся ко мне.

— Извиняюсь, товарищ, мы его найдем и вернем украденное.

— Да я сам уже вернул. Было время, — разминая затекшие пальцы, ответил я. — Лучше скажите, что с ним будет? Родители то хоть в курсе, чем их сын занимается?

— Нет у него родителей, — угрюмо покачал головой милиционер. — Погибли в гражданскую, под самый конец. До семи лет с бабкой жил, а потом и она умерла.

— А кто за него теперь в ответе?

— Никто. Бродяжничает паренек, — цыкнул зубом мужик. — Обычно приезжих обкрадывает. Не раз уже я пытался пристроить его в приют для сирот, да сбегает, шельмец. Эх, — с досадой махнул он рукой, — доиграется ведь, а сделать ничего нельзя.

— Почему?

— Да пойди, найди его еще, — развел руками беспомощно милиционер. — По заброшенным домам ныкается, да в подвалах каких. В розыск его не поставишь — малолетка и ничего серьезного не совершил. «Работает» лишь в порту, и попадается не часто. Да и крадет он не так, чтобы много. Лишь то, что в карманах плохо лежит. Щипач, не удивлюсь, если как подрастет, еще и в авторитет среди воров войдет. Эх-ма… — махнул он безнадежно рукой.

М-да, действительно ситуация. А мне напоминание — что на курортах не только отдохнуть можно, но и вот с таким столкнуться. Пацана вроде и жаль, но он сам выбрал себе судьбу. Раз сбегал из приюта, и работу никакую не ищет, то ничего ты с ним не сделаешь. Прав служивый.

Вернулся в гостиницу я с испорченным настроением. Сделал пометку в блокноте — продумать методы предотвращения краж у туристов и иного разбоя, не нужно, чтобы люди возвращались с отдыха, плюясь на местные правоохранительные органы. А из головы еще долго не выходил этот малец Фимка. В итоге заснул, так и не придя ни к какому выводу, как стоит мне относиться к нему и ситуации в целом.

Утром поделился рассказом о своем «приключении» с Андреем. Кондрашев лишь вздохнул огорченно.

— Много таких, кто после гражданской сиротами стал, — сказал он. — У меня два приятеля есть — оба родителей лишились. Но у одного хотя бы тетка с мужем осталась, приютила, а вот второго на поруки взяли. Отец у Витьки до войны кочегаром на паровозе работал. Потом их паровоз нашу армию перебрасывал по всем республикам. Белые тот поезд и пустили под откос. Выжил лишь машинист того паровоза, уж не знаю, каким чудом. Он-то Витьку и пристроил к своим друзьям в наш барак. А приют… — тут Андрей снова вздохнул. — Плохо в тех приютах, о которых я слышал. Не удивительно, что этот Фимка из них сбегает.

— И ничего сделать нельзя? — спросил я его.

— А сам как думаешь? — усмехнулся парень.

А что тут думать? Смотреть надо, что там за приюты. Сомневаюсь, чтобы во всех них было плохо. Вот только как бы не было мне жаль мальца, а не до него сейчас. Да и взваливать на себя разборки в этом направлении, когда еще с текущим делом не разобрался, не хочется. Зная же товарища Сталина, стоит мне об этом заикнуться, тут же на меня и повесит и проверку приютов и выработку мер по улучшению жизни сирот.

На этом тема как-то сама собой сошла на нет.

Посещение побережья Украины стало последним пунктом в нашей командировке, и в начале ноября мы вернулись в Москву. Конечно, в будущем санатории одними побережьями Черного и Азовского морей не ограничиваются, но сейчас я посчитал, что и того, что мы уже с Кондрашевым объездили, и какую собрали информацию, достаточно. Общее представление об отдыхе наших и иностранных граждан есть, спектр услуг мы теперь знаем, качество обслуживания тоже, и уже можно делать обобщенные выводы.

Как и предполагал, иностранцев у нас чуть ли не «облизывали», а вот во многих санаториях к собственным гражданам относились или наплевательски или даже откровенно по-хамски. Не везде, но само такое отношение имело место быть. Когда я спрашивал, от чего же так, то обычно не получал ответа. Либо же мне говорили, что работа выполняется, а какое должно быть настроение при этом в инструкции не прописано. «Убила» меня фраза одной поварихи из санатория в Мариуполе:

— У нас равные права, в конституции написано, так с чего я должна перед всеми тут на цыпочках ходить? Пусть радуются, что вообще я им варю, а не сами себе готовят!

Вот тогда я и понял, что дело не в том, что начальство санаториев плохо организовало досуг граждан, хотя и это имеет место быть, а в психологии самих людей. Ведь подобное отношение я замечал и у продавцов в магазине, которые тоже относятся к сфере услуг. Такого понятия, как «клиент всегда прав» тут не было и в помине. «У нас равные права» — вот это было на первом месте. И угодить посетителям курорта, санатория, магазина (нужное подчеркнуть) для многих граждан было — «прогнуться перед равным». А за что тогда в гражданскую воевали? И ладно «прогнуться» перед начальником. Это просто и понятно. Перед иностранцем тоже почему-то не зазорно. А перед обычным работягой — уже «моветон-с», хоть работники санаториев и такого слова то не знали, но придерживались его неукоснительно.