Заодно в отчёте было указано и место его проживания. Кстати, его особняк находится вовсе не так далеко от Академии. Минутах в пятнадцати — двадцати, если идти быстрым шагом.

Этого аристократа я хорошо запомнил после нашей встречи в кабинете ректора. Очень наглый человек, кажущийся сам себе непомерно важным. Что для него жизнь и судьба какого-то студентишки — плюнуть и растереть. И если семейка Южины от меня вроде бы отстала, оплатив неудачную попытку нападения, то от этого господина ещё стоит ждать неприятностей.

На курсантов Академии я особого внимания теперь не обращаю. Народ они, в принципе, простой. Мало того, что я их всех превосхожу по возрасту, находясь вполне себе взрослым мужиком в теле Ларри, но дело не только в этом. Даже не знаю, как правильнее объяснить, но попаданец из будущего всегда сможет дать фору предыдущим поколениям. И дело вовсе не в каких-то послезнаниях. Просто каждое следующее поколение обычно хоть чуть-чуть, но живее предыдущего. Причём, практически во всём.

Возьмём к примеру, тот же спорт. Олимпийские рекорды пятидесятилетней давности спустя полвека становятся уровнем чуть ли не кандидатов в мастера спорта, что по бегу, что по лыжам, а уж в игровых видах спорта, допустим, в том же хоккее, вряд ли кто из корифеев прошлого смог бы вписаться хотя бы в первый состав областного спортивного клуба. И этому помогут десятки разных моментов, в том числе — коньки, движняк по команде, форма, клюшки, да и сам лёд. Это только с виду они, эти детали хоккея, остались теми же самыми, но нет. Профи назовут вам очень много отличий. Но это технические детали, а вот бег — это объективно. За сто лет рекорд в беге на стометровке улучшали много раз и с двенадцати секунд он постепенно достиг результата в девять с половиной.

Мне достаточно того, что я определился со средневзвешенным интеллектуальным уровнем этой эпохи. Как и ожидалось — он оказался не слишком высок. Мне трудно точно определить даты, но местные жители, включая наших преподов и ту профессуру, что меня изучает, очень и очень серьёзно отстают от привычных мне людей моего мира. И эти размышления натолкнули меня ещё на одну идею — книги!

Пусть Ларри не был завзятым читателем, но его воспоминания о тех немногих книгах, что остались у него в памяти, оригинальностью не блистали. Этакое романтическое чтиво о героях, укладывающих Тварей штабелями, впрочем, как и всех встреченных ими роковых красоток. Этакий простой и убогий сюжет, раскрашенный весьма сомнительными постельными сценками.

Книги я никогда не писал, но читателем был заядлыми, читал так охотно и много, что даже в последние годы напрочь отказался от телевизора. Те видосики, что я иногда смотрел на ноуте, не в счёт.

Нет, я конечно же понимаю, что литература — это такая же заложница моды и восприятия, как музыка. Отчего-то в моём мире авторы книг про попаданцев — музыкантов считали, что шлягеры из будущего могли иметь успех лет на двадцать раньше, чем те шлягеры были написаны в своё время. Так вот нет. Мода — она на то и мода.

Кому Шаляпин, кому Утёсов, кому "Песняры" и так далее. И этот список не так часто пересекается.

Те, кому полюбилась "ABBA" вряд ли будет фанатеть от хэви — металл, а уж те от рэпа и К-попа или электросвинга.

С литературой всё почти так же. У практически нечитаемой Боллитры, так иногда называют Большую литературу, и целой плеяды модных книг своего времени, шансов исчезающе мало. Они — те мамонты, что если и выживут, то с большим трудом. Хотя Тургенева иногда стоит просмотреть, хотя бы ради того, чтобы понять, как красив был русский язык. Зато Толстой и Достоевский лично для меня такой ценности не представляют. По целому ряду причин, в том числе и по тому, как они нас, русских, иногда пытаются выставить в неприглядном свете. Особенно в этом вопросе Достоевский продвинулся.

Впрочем, Релти с ними, с мэтрами. У них свой Бог, и он на другой планете, где по вечерам восходит всего одна Луна, а не как у меня — целых две.

А вот с литературными предпочтениями аборигенов нужно разобраться. Заодно и выяснить, как относится этот мир к оплате труда писателей. Может тут вовсе их "золотой век" ещё не наступил, и мне, как тому же Есенину придётся нанять себе девицу, чтобы она согревала постель в съёмной квартире, причём, вовсе не для секса, а исключительно тепла ради, просто потому что дрова слишком дороги.

Шучу. Маг я — или кто? Уж свою комнату обогреть — с этим я как-нибудь сам справлюсь. И с девицей в постели разберусь иначе, не как Есенин.

Интермедия 23.

Планета Земля. Швейцария. Цюрих. Иной Сергей Вяткин, землянин. Клоун. Именно с него был снят слепок сознания, внедрённый в Ларри Ронси.

Аукционы "Кристи" и "Сотбис" — это монстры, подмявшие под себя девяносто процентов продаж антиквариата, предметов искусства и ювелирных редкостей.

Я выбрал Сотбис. По одной очень простой причине — от его офиса в Цюрихе до швейцарского банка, где мне открыли счёт, всего-то метров пятьсот по Тальштрассе, вдоль по набережной.

Если что, то банковский счёт у меня открыт на гражданина Белиза. Да, пришлось потратиться на заграничный паспорт, дающий большую свободу для перемещений по миру. И ещё — у меня многое поменялось в жизни, после того, как я однажды обнаружил у себя в кармане тяжёлый и чертовски красивый драгоценный камень. Можно честно сказать — он перевернул всю мою жизнь.

Как-то незаметно для себя я начал интересоваться инвестициями, процентами на банковские вклады, недвижимостью в тёплых странах и иностранными языками.

Пока более-менее благополучно всё выглядит лишь с английским.

По крайней мере новости по телевизору на этом языке я процентов на девяносто понимаю даже на слух.

С испанским и итальянским всё выглядит гораздо хуже, а изучение французского и немецкого у меня замерло где-то на уровне двухсот — трёхсот слов.

Впрочем, это и не удивительно. Если испанский и итальянский я осваиваю с помощью преподавателей, общаясь с ними посредством Интернета, то тем же французским я решил заняться самостоятельно и это оказалось ошибкой. Не запоминается ничего, хоть плачь. Размышлял я над неудачей недолго — причина скорее всего в том, что мне нужен зритель, хотя бы один, но живой человек. Вот так странно мы артисты устроены, что тут поделать. Когда есть публика — мы становимся яркими и оживлёнными личностями, а оставшись одни — словно в спячку впадаем.

Бриллиант я вывез вместе со своим сценическим костюмом, обшитым стразами от Сваровски. Стразы специально выбирал самые яркие и большие. Блестят они так, что глазам больно, зато бриллиант, чуть смазанный парафином, на их фоне совершенно теряется из вида.

На этот раз, впрочем, как и в прошлые поездки, багаж цирка никто особо не досматривал. Пробежались пограничники с собакой, изобразили активность таможенники, и всё.

В Сотбис я провёл чуть больше двух часов. Именно столько времени потребовалось их ювелиру на первичную экспертизу камня, а также на все остальные замеры, которых в приложении к контракту было перечислено довольно много.

Согласно первоначальной оценке камня ему была присвоена высочайшая характеристика цвета и чистоты. Как мне было сказано, такой оценки за более чем двухвековую историю аукционов удостаивались лишь восемнадцать бриллиантов весом более десяти карат. Стартовая цена лота почти не обсуждалась, хотя ювелир посоветовал начать с восемнадцати миллионов долларов. Тем не менее этот вопрос мы перенесли на более поздний срок, когда все характеристики камня будут подтверждены какой-нибудь геммологической лабораторией с мировым именем. Сам аукцион состоится через четыре месяца в Женеве и продавец бриллианта на нём будет анонимный.

Признаться, я выдохнул лишь тогда, когда оказался на улице. До самого последнего момента опасался, что вся эта история с камнем — чей-то умелый розыгрыш и я, кинувшись продавать камень, окажусь в смешном положении, если не сказать большего. Правда немного успокоился, когда ювелир сказал об исключительном качестве огранки, сказав, что она лучшая из всего того, что он видел в своей жизни. Как-то сразу пришло в голову, что никто бы не стал производить столь дорогую операцию с искусственным алмазом, так как она окажется в разы дороже самого камня.