А его уязвимой позицией так и норовили воспользоваться подбегавшие разбойники, стараясь не упустить такой момент и напасть на безоружного, убитого горем юношу. Оплакивать павших в процессе баталии всегда было очень опрометчивым решением и мало кому прощалось судьбой, когда вокруг свистят стрелы и лязгают мечи.

Сквозь слёзы сковавшего грузного горя, сдавливающего нестерпимой болью всё внутри, со взглядом полным страха и отчаяния, Тиль смотрел на бездыханное тело брата. И вдруг он вздрогнул, когда тот снова открыл глаза и совершенно спокойно на него посмотрел.

— Ну, что же ты плачешь? Как девчонка… Оглянись, позади тебя! Хватит рыдать, — прозвучал его голос мягко, с нотками любви и сожаления, сменяясь взволнованным предупреждением, на губах появилось подобие улыбки, а в умоляющих синих глазах отразился подбежавший и замахнувшийся разбойник.

Тиль тут же спохватился и обернулся, заметив подкравшегося душегуба. Меч лежал под рукой, так что схватив его крепкой рукой он пронзил брюхо атаковавшего, не дав вражескому лезвию приблизиться к своему лбу. Толкал назад пронзённое тело, но то под напором собственного веса всё-таки рухнуло почти на него, мешая достать клинок и вынуждая отталкивать куда-то вбок.

Судорожно юноша снова повернулся к недавно заговорившему брату, но тот лежал, как и прежде, закрыв глаза, словно ничего не было. Словно он не открывал свой взор, в котором отразился неприятель, словно не говорил добрым практически не свойственным насмешливому и ироничному шутнику тоном. Он вновь бледным мертвецом с пробитой грудиной валялся без малейших шансов на какое-либо спасение.

— Уилл? Уилл, ты слышишь? — уже совсем не понимал, что происходит выживший брат.

— Оставь его, пожалуйста! — молил Стромф, — Мы почти выполнили задание, не время раскисать! Себя подставляешь же! — говорил он, увесисто шагая мимо, отбиваясь от нападавших, но тот его совсем не слушал.

— Уилл! Уилл, очнись! Хватит притворяться! — принялся кричать Тиль на труп своего близнеца, — Мать с отцом ждут, Иво ждёт дома! Очнись, прошу тебя! Хватит со мной играть, не пугай меня, не уходи! Нет-нет-нет! Уильям!

— Не нужно, — пыталась его успокоить Нина, глядя на жуткую пробоину в груди у Уильяма, явно не совместимую с жизнью.

Она положила руку ему на наплечник, вызывая ответный взгляд, пыталась привести сейчас в чувство Тиля, чтобы тот всё-таки поднялся и продолжил сражаться вместе с остальными, а не сидел здесь на месте, как лёгкая добыча для остатков охраны стреломётов.

— Но… Он говорил со мной, он открыл глаза, предупредил об опасности сзади, — всхлипывал близнец.

— Может, последние слова. Такое бывает, — предполагала Нина, задумавшись, но тут же вернув закатанные к небу глаза, чтобы не потерять бдительность, и оглядывалась вокруг.

— Нет, он не сипел, не хрипел, не выдавливал из последних сил, а говорил так по обыденному, даже мягче и добрее, чем всегда, — отвечал ей Тиль, — Ну же, не притворяйся! Уилл!

— С такой раной он бы, честно говоря, и сипеть не мог, — тихо проговорил Стромф, желая, чтобы его слышала лишь девушка.

Такада прикрывал спины Кифлеру и Эрвуду, которые догоняли отступавших, стараясь никому не дать уйти, и помогали командирам, бравшим натиск охраны на себя в отважных схватках со множеством недругов. Израненные капитаны получили подмогу, как нельзя кстати, теперь с большим успехом отбиваясь от прорежённой толпы.

Остроухий фехтовальщик разил нападавших по рукам, выбивая оружие, после чего те уже не могли сражаться и оказывать достойное сопротивление под натиском ополченцев и кадетов Его Величества. Нередко попадал прямиком в запястья или пронзал ладони после выпавших сабель и мечей, неотступно двигаясь с хмурым и сосредоточенным видом на противников.

— Боги всевышние! Боги всемогущие! — выпустив брата из объятий, опечаленный юноша сделал молящийся жест свёрнутыми под головой руками, обхватывая пальцами левой руки сжатый кулак левой, — Не дайте ему умереть! Молю вас, если есть вы, если действительно существуете и взираете с небес на нас, жалких смертных! Прошу вас, молю, обещая больше никогда ни о чём не просить! Воскресите его! Дайте Уильяму второй шанс! Проявить себя, пожить в этом мире, — бормотал он сквозь слёзы, прикрыв глаза, — Совершите же чудо, чтобы все продолжали верить в ваше всемогущество, строить храмы и воздавать почести! Бог-Отец, Бог-Мать, Бог-Сын, Богиня-Дочь, Бог-Брат, Богиня-Сестра, Бог-Дух! Молю вас! Пожалуйста, верните Уилла к жизни!

Однако под аккомпанемент треска сокрушаемых стрелковых орудий массивными дубинами и палицами ополченцев, и Тиль, и Нина, и прикрывавший их спины Стромф, просто смотрели на несчастное тело поверженного Уильяма Страйкера, без каких либо признаков жизни.

Ни чудесного пробуждения, ни затягивающихся ран, ни какого-нибудь столпа сияющего света с небес… Чуда не было. Вселенские боги непреклонно молчали, несмотря на всю искренность и обещания Тиля. Он продолжал просить, уверял, что сам станет зодчим и начнёт возводить по собору в честь каждого из Семерых. Однако боги не желали торговаться, не принимали его условий и оставались глухи к мольбам отчаявшегося и утопающего в собственной печали человека.

— Идём, нужно сражаться, — пыталась уговорить его встать светловолосая подруга по взводу.

— Кто я без него? Мы же всегда были вместе, всегда! Как же так… — смотрел Тиль на трагически погибшего близнеца, поднимаясь с колен на ноги при помощи тянувших его вверх сослуживцев.

— Не позволяй ему умереть впустую. Он защищал тебя и хотел, чтобы ты жил, — проговорила девушка, — Надо заставить их за всё ответить.

— Угу… — едва выдавил голосом кивнувший парень, вытирая рукавом слёзы и крепче сжимая свой меч, чтобы продолжить сражение.

— А! Ай! — корчился Стромф от попавших двух стрел в левое бедро, ловко угодивших туда косым свистящим движением одна за другой, войдя глубоко где-то на половину длины, торча лишь оперёнными хвостами.

— Стромф! — вскрикнула Нина, помчавшись в сторону перезаряжающихся злоумышленников, сокрушая их своим громадным клаймором, пропитавшимся за сегодняшний день кровью десятков погибших от её руки вражеских воинов.

— Ерунда, Нина! Просто… Ай! Просто царапина! — жмурился он, зазря на неё отвлекаясь, не успевая отражать все свистящие в воздухе лезвия.

Отодвигая персонал стреломётов от оксибелесов и гастрафетов, они шли в наступление, не позволяли никому сбежать, разя и в грудь, и в спину всех, до кого только удавалось дотянуться. Летели щепки изломанных последних орудий, стоивших сегодня очень многим защитникам Олмара их жизней.

Могучий клаймор Нины тоже ломал заготовленные и расставленные стреломёты, из которых ещё не успели выстрелить, чтобы эти осадные машины больше никого не смогли даже ранить.

Конечно, целесообразнее со стороны короля и прочих главнокомандующих его воинством было бы захватывать эти устройства в своё распоряжение, но организовать полноценный захват на точке обстрела или тем более перенос наструганных и собранных наспех «скорпионов» было довольно проблематично и опасно.

Никто не знал, каковы ещё запасы сил у осаждающих и на что они пойдут в процессе попыток завладения их арсеналом. И хотя всё выглядело так, что нынешний массовый штурм был, словно, войска адмирала шли в «последний бой», наверняка этого сказать было нельзя, а недооценивать хитрого соперника уж тем более никому не хотелось, когда речь шла о безопасности королевской семьи.

Допустить, что сначала расставленные орудия будут захвачены своими войсками, а потом вдруг снова, если вдруг придётся отступать, попадут в руки врага — было ни в коем случае нельзя. Играть в подобное перетягивание каната, занимая и отдавая назад стреломёты было абсурдом. Потому все сошлись на едином приказе попросту уничтожить осадные машины, чтобы никакими верёвками было не связать и не скрепить их обратно.

Этим сейчас и занимались те из отправленных на задание воинов короля, которым посчастливилось до сего момента дожить. Топоры кромсали палки, доски и брусья, раскрученные кистени на цепях молотили вместе с обухами дубин и булав, разрушая всё в по-настоящему бесполезный хлам.