Вот только вместо того, чтобы пронзить мягкое стекловидное тело, войти в глазницу, и пронзить мозг, выйдя кончиком лезвия с затылочного конца человеческого черепа и убить главного королевского воина таким хитрым движением, которое смотрелось столь отточенным, словно уже не раз выручало и спасало адмиралу жизнь во время дуэлей, лезвие его шпаги просто рассыпалось.

Острый и длинный клинок в умелых крепко сжимающих руках наткнулся на человеческий глаз, словно на преграду из того же титана или необычайно крепкого камня. Да так, что вся сила бегущего вперёд Эйверя, встретив сопротивление шпаги, заставила ту вздрогнуть, напрячься до предела, от упирающимся в непробиваемый глаз кончика до эфеса рукоятки, за которую держал Лейтред, а затем растрескаться и в один миг разломиться на множество маленьких осколков.

Как если бы самопровозглашенный адмирал сейчас делал выпад не в глаз человеку, а разбил лезвие своего оружия обо что-то немыслимо твёрдое, отразившее в клинок не только всю ударную мощь, но и добавив своей собственной в ответ на укол.

Пятясь в ужасе с раскрытым ртом, отбросив истрескавшуюся рукоятку от такого зрелища, главарь осады едва не потерял дар речи, убедившись в неуязвимости Эйверя, причём не просто в плотности накаченных мышц и натренированного тела или нечувствительной к боли коже, а даже не сумев проткнуть тому глаз, казалось бы самый нежный и уязвимый орган из всех наружных, куда только можно было уколоть человека.

— Стоп-стоп-стоп! — забормотал адмирал, — К чему вообще нам драться! Ну, что мы в самом деле?! — сумел-таки ловко отскочить он от очередного удара кулаком, несмотря на всю ошарашенность произошедшем, — Ну, спокойнее! Зверь! Вдох-выдох! Вдох-выдох! Дыши! — показывал он на себе, сам же пытаясь привести себя сейчас в норму.

Паладин и вправду слегка унялся, словно пожалел потрясённого пирата, горделиво ухмыляясь, заодно показав свою мощь и своим, и чужим, впрочем тем до казни, вероятно, недолго оставалось, но всё-таки разная молва о его величии могла быть вновь подхвачена вполне показательным поединком. Непонятным только оставалось для многих, зачем неуязвимому паладину короля тогда вообще доспехи, да ещё и самые лучшие и прочные, сделанные из редчайших, но невероятно крепких сплавов.

Но подобный вопрос великому воину задавать никто не решался. Возможно, дело было в статусе, раз он самый главный боец королевства, то и облачение должно быть подобающим. Возможно, Эйверь не любил броню и доспехи за их вес и неудобство, но титан был невероятно лёгок, так что лишь в таком панцире паладин ощущал себя максимально комфортно, в то время, как быть в бою раздетым смотрелось бы довольно странно

Более того, неуязвима его кожа и органы, но никак не ткань и не одежда, в которую он одет. Так что сражении, если вместо брони будет кафтан, рубаха, да что угодно, рано или поздно простую одежду изрежут в лоскуты, а воевать голым — это уже как-то совсем из ряда вон выходящее явление.

— Лопнула тростинка-хворостинка, да? — улыбался Эйверь, хохоча раскатами грома, подходя ближе к оппоненту, но уже без угрозы свалить его одной рукой.

— Кто же знал, — восклицал тот в ответ, — Всякое случается, не все мифы о Карпатском Звере оказались мифами, что-то вот и подтвердилось, это же хорошо! — пытался дружелюбно улыбнуться он. — Барды не зря поют свои песни!

— Думаю, даже, если ты изъявишь желание стать уличным певцом, скитаясь и до конца жизни прославляя моё имя, тебя всё равно уже сегодня же ждёт виселица, — заявлял паладин.

— Ну, жизнь моя так-то лишь на первый взгляд ничего не стоит, — вновь вернулся адмирал к поправке своих манжет.

— А что, есть такие, кто заплатит за твою голову, желая вызволить? Король не простит вам всех воинов, которых вы убили при осаде, не говоря уж о наглости вообще сюда явиться, — хмыкнул Эйверь.

— Но всё-таки на вашем месте я бы себя казнить не торопился, — произнёс Лейтрел, — И, к тому же. только я знаю, что было столь важного в письме гонца, которого мои люди подстрелили на подходе к замку, — заявил он, поправляя шляпу и гордо приподнимая остренький подбородок.

И сейчас этот человек не лгал. Ещё в первый день осады, когда он неспешно шагал в сторону Олмара под аккомпанемент возгласов несущихся на стены разбойников, он подошёл к трупу пронзённого в шею Кирима из Лотца, обнаружив у того письмо для короля с различными весьма любопытными сведениями от Маргариты Торнсвельд.

— Лжец, — рявкнул на него паладин, — Какое письмо? Да и сам ты никогда не служил на флоте, чтобы называться адмиралом.

— А то ты, мой воинственный друг, помнишь всех солдат военно-морских сил Его Величества, — иронично проговорил щёголь в синем мундире с золотой лилией.

— И не друг я тебе, снова лжёшь! — сердился Эйверь.

— Деодорфен Гладширский как-то изрёк, что «от любви до ненависти — один шаг». Может быть, от ненависти до дружбы тоже? — попытался он мило улыбнуться, — Как раз между нами примерно шаг, — отметил он, глядя на бронированную обувь паладина.

— И сейчас я покажу тебе, что длина моего фламберга этот шаг превышает, — сурово лязгал королевский военачальник, недобро поглядывая на наглого собеседника.

— Ну-ну-ну, спокойнее! Вдох-выдох! К чему такой кипиш! Сами посмотрите на дороге к замку, что рядом с лесом, здесь недалеко, найдёте труп, узнаете, кто он, кому служил, что мог бы забыть здесь в столь далёком краю, — перечислял адмирал, — А конверт при мне, — полез он во внутренний карман мундира, — Наверняка тоже сможете определить, откуда он в Кхорн прибыл.

— Я бы больше хотел знать, откуда ты к нам прибыл, — оборвал его Эйверь.

— О, это, поверь мне, вообще не интересно. Быт Волчьих Островов сильно отличается от того, как вы живёте в этих своих замках и дворцах, — заверял его лидер осады.

И эти его слова тоже толкали паладина на размышления о том, что быт дворцов и замков этому человеку знаком. Волчьи Острова славились пристанищем пиратов, но светловолосый воин сильно подозревал, что этот тип чего-то недоговаривает, что эта броская фраза лишь прикрытие. И даже если он на тех островах и вправду бывал, где и собрал свою команду, то сам он родом всё-таки с Энториона. Вероятно из какой-нибудь разорившейся или потерявшей власть семьи.

А потому убивать его сейчас ему уже не хотелось. Правильнее было, как и планировал король, пленить негодяя, отвести в Олмар, устроив допросы, там уже пусть расколется, как собрал такое войско и чего хотел от неприступной крепости на самом деле.

— Ты пытаешься казаться искусным аристократом, Лейтред, — недовольно рычал паладин, — А на деле очередной искусный лжец, спасающий свою шкуру.

— Да говорю же, вот конверт, пергамент оттуда я благоразумно уничтожил накануне, запомнив весь текст слово в слово, сходите убедитесь, что труп гонца на указанном месте, — махал рукой адмирал, прочь от себя, словно отгонял войска короля, как каких-то приставучих собак, сбежавшихся к нему, клянча что-нибудь вкусное.

— Даже если там Кирим от Торнсвельдов из Лотц, на их землях сейчас эпидемия, он мог просто спасаться от заразы, в поисках пристанища, — не соглашался громыхающим тембром рассерженный воин.

— Ну, да, ну да, бежал в одиночку вместо того, чтобы быть при своём графе и графине, которым служит, — иронично усмехался Лейтред соловьиным голоском.

— Сбежал, — предполагал с уверенностью Эйверь, — Как трус! Бросил их на произвол судьбы! И поскакал, куда глаза глядят.

— А стоило бы тогда такому человеку являться в королевский двор? Ведь он явно скакал в Олмар, а не мимо, — заверял Лейтред.

— А чем докажешь, что не мимо, не через тропы Оленьего Леса он дальше ехать хотел? — не доверял Эйверь собеседнику.

— Вестями с полей, естественно, — с улыбкой проговорил тот в ответ, имея в виду содержание письма, — В обмен на свою свободу, разумеется, — заодно добавил он под недовольное рычание паладина.

— Ты сейчас торговаться готов чем угодно, лишь бы шкуру свою спасти, а всё равно вас всех повесят. Или распнут. Или сожгут, — с усмешкой перечислял Эйверь, даже не интересуясь какие казни за какие проступки предусмотрены, так как ни разу в жизни законодательных приказов не читал.