Буквально весь совет недоумевал, какое это к ним имеет вообще отношение. Дали добро на факт исследования, на что разрешения, в общем-то, и не спрашивалось, учёные были всегда вольны изучать любые области мироздания и природы, никого о том не прося. Планировку дат и координат четвёрка вполне могла и должна была бы подготовить самостоятельно.
А вот финансирование на корабли или какую-то любую другую транспортировку исследователей к месту сброса таких писем в запечатанном стекле нужно было просить, если не у короля, то у какого-нибудь заинтересованного лорда, а не здесь на заседании учёных. Так что к их явному недовольству, пришлось им записываться в очередь к тронному залу короля, где список за день был уже таким, что им, вероятно, светило увидеть монарха для представления своей идеи уже где-нибудь в Триграде, а не здесь.
Супружеская пара муж и жена Скидвеллы делились рядом лингвистических гипотез относительно названий некоторых рек и областей, выдвигая на обсуждение варианты, часть которых требовалось ещё более тщательно исследовать через доступ к архивам, спискам с древних текстов, а иногда даже обращением к литературным памятником иных рас Эйзентора.
Часть историков-языковедов их идею поддержала, иные же высказывались против, что слишком затратно будет изучение того, что имеет мало смысла. Мол, какая разница в честь чего назван какой-то там речной приток, если не в честь важного исторического события в Объединённом Королевстве или некой важной значимой личности из прошлого Энториона. Трогать до-Энторионскую эпоху многие из них весьма не любили.
С этим столкнулись и двое сотрудничающих учёных Сион Кранш и Ричард Стэмбли, уже старики, давно идущие на хорошем счету у совета, выпустившие немало трудов о взятии замков и крепостей, реконструировавших самые разные осады, как успешные, так и по итогу не взявшие желанный город, они уже второй раз высказывали возмущение, что их новый труд до сих пор не одобрен к публикации.
Винсельт на это заявил, что в их текстах есть некие противоречия с существующей картиной мира, а не просто там с историей королевства, по сути начавшейся лишь с Уоррена Мудрого, сына Энтони Уинфри, объединившего десять герцогств в один единый Энторион. Астроном отмечал, что труд не имеет к королевству и истории людей никакого отношения, так как посвящён сомнительным войнам гномов с эльфами.
В тексте конкретно говорится, что причиной сражения были не привычные междоусобицы за земли, а бунт рабочих гномов против эльфов, которым те служили. Более того, на основе источников, на которые ссылается текст, мелькают упоминания, что гномы не только были во служении или в рабстве, но также были созданы эльфами. Иными словами, сама раса эльфов упоминается, как «создатели». Но всем известно, что гномы в земле зародились первыми, а эльфы первыми из земли вылезли на поверхность.
Дуэт учёных начал было кивать на то, что, мол, не даром же у вихтов, патеков, полуросликов, свирфов и дуэргаров острые уши.
— Но цверги, норды, дворфы, краснолюды, хоббиты, карлики и веттиры имеют округлую ушную раковину, иногда овальную, вытянутую, но никогда не бывают те остроконечными, — парировал им кудрявый и пучеглазый Рейнард Ларнаш, — Как вы тогда это объясните? Эльфы создали половину из гномов? — усмехнулся он под гогот своего окружения.
— Шидхи тоже остроухие, просто заросшие так, чтобы никто не видел их уши! — уверял Стэмбли, но, казалось, до этого никому нет дела.
Однако их поддержал Совск, сказав, что на самом деле мы слишком мало знаем о до-Энторионской эпохе и не можем быть уверены в каких же отношениях гномы были с эльфами тем более во времена до людей, у которых нет наших свидетелей-представителей. Учёный заявил, что уже встречал некоторые противоречия в древних иллюстрациях и рисунках, на некоторых даже эльфы являлись с небес, даруя гномам основы цивилизации, вместо того, чтобы первыми вылезать из земли на поверхность и осваивать там свою.
Он отметил, что все материалы, с которых и на основе которых созданы Феллингмерская, Старсберофская и Лангширская летописи до наших дней не дошли. Авторитет и уровень знаний древнейших историков может строиться лишь на их догадках и предположениях, да и старинные летописи тоже могли писаться под диктовку правящей власти, а не опираться на сухие реальные факты. А потому сами главные столпы исторической науки могут вполне быть подвержены критике.
Одни встретили это его заявление в штыки, другие не сомневались в истинности древнейших документов, третьи даже заинтересовались, каким именно анализом можно проверить их достоверность, не отрицая, что все события трактуются через призму личного отношения и в записях, в том числе даже летописей, могут быть ошибки, неточности, авторское приукрашивание или даже умалчивание каких-то событий.
По итогу назревал настоящий скандал, в попытках утихомирить который Винсельт объяснил Стэмбли и Краншу, почему их новая работа не может быть опубликована, раз уж полна вот таких противоречий. Напомнил им, что один лже-историк Мелодий Лотский уже поставил крест не только на своей судьбе, когда был казнён, но и получил табу на все свои прошлые публикации, изъятые и уничтоженные. А потому, если дуэт дорожит своей репутацией и уже выпущенными книгами, желает, чтобы те переписывались и выпускались вновь, а их и прежде уважали в научном сообществе, то от немыслимых заявлений без должных доказательств лучше держаться подальше.
Фатол Совск же им в поддержку пообещал ряд материалов изучить самолично. По итогу Винсельт поручил школьному учителю написать выводы о том, можно ли доверять таким предположениям, а также можно ли доверять историкам иных рас в свете их притязательства на земли, которые они покинули с приходом людей.
И пока галдели историки, в тронном зале за длинным от них коридором заканчивались бешено нестись песчинки внутри специальной стеклянной колбы для одной плачущей женщины лет тридцати пяти. Когда к королю приходили с прошением или для того, чтобы тот рассудил какую-либо их проблему, то один из приближённых, иногда вообще слуга, а сегодня сам камерарий, на специальном высоком, но маленьком и квадратном столике ставил песочные часы, дабы сберечь время монарха.
Все свои сложности, просьбы и прочее пришедшим необходимо было излагать ясно и чётко, не тратя в пустую драгоценные примы. Это учило их лаконично рассказывать самую суть, вдаваясь в самые явные и важные детали. Конечно же, за пределами времени, монарх, обдумывая решение, мог задавать какие-либо вопросы, что-то уточнять, выясняя ещё не сообщённые подробности, ведь какие-то мелочи могли просящему показаться не значительными, а на деле же в глазах правителя иметь резкое и весомое значение в конкретном деле.
Красноволосая симпатичная женщина в бедноватом, но всё-таки с кружевами, багряном тёмном платье и высоким геннином такого же оттенка на голове с полупрозрачным белым платком позади головного убора, валялась буквально на коленях, умоляя пощадить её «в случае чего», что она, мол, ничем не виновата, а лишь должна передать послание от своего взрослого сына и его супруги, в котором, судя по её такому поведению, были некие явно не лестные королю вести.
— Твоё время вышло, Арлин, — сказал ей, как своей знакомой сам монарх, указывая на часы, — Я приму к сведению всё, что ты рассказала, но обещать ничего не могу, — отложил он крепко сжимаемый пальцами клочок бумаги с яркими чёрными чернилами поверх плотного конверта с разрезанной тонкой верёвкой, явно перевязывавшей это послание ранее, когда оно ещё вручалось запечатанным.
— Да, ваше величество, — всхлипывая поднималась она с каменной плиты, стоя левее красной дорожки мягкого ковра к трону, словно недостойная.
Женщина не платком, как подобало бы аристократке, а прямо рукавами своего платья протёрла лицо от слёз, что явно выдавало в ней не просто простолюдинку, а практически не обученную манерам крестьянскую даму из самого низа, знающую лишь какое-нибудь простое немудрёное ремесло, едва ли даже на уровне пряжи всё той же бахромы и кружев.
