— Стоны и всхлипы эти можно не записывать, — упрекнул дряхлый и облысевший писарь Ангус своё молодое подмастерье — молодую девушку Киру, слишком уж усердно и дотошно фиксировавшую на длинном папирусе каждый звук.

Её белое платье с зелёными и красными узорами выглядело не богатым и больше походило на крестьянское, но праздничное. Такое, в котором не ходят повседневно, а шитое из качественных тканей и одеваемое лишь по особому случаю. Однако же здесь, во дворце, такие наряды были для неё именно обыденностью. Словно она и вправду сюда попала из деревеньки, как талантливая и обученная грамоте, присмотренная с юных лет тем же Ангусом или кем ещё из придворных писарей и ассистентов, может кем из канцелярии, сейчас уже этот решающий факт в её жизни не имел большого значения. А вот её мать или иные родственники, собирая в дорогу во дворец Триграда, выдали ей лучших платьев — конечно же праздничных, новых, самых лучших для крестьянской семьи. Вот она в них и ходила по палатам и коридорам столичной цитадели.

— Быстрее, пожалуйста, — мягким тоном, чуть не умоляя, словно беспокоясь за неё, проговорил этой женщине Джеймс, — Постарайся, чтобы моя мать тебя не увидела.

Даже оказавшись на ногах, она не переставала кланяться, пятившись, уже залезая простецкими бурыми туфлями из кожи с деревянным небольшом каблуком на ковёр, плавно перемещаясь к дверному проёму. Массивные створки дверей открывались вовнутрь, а снаружи стояло по два стражника с каждой стороны.

И по правую руку был ещё и главный ассистент примицерия, рыжеватый и полноватый человек с блестящей лысиной, но свисавшими по краям головы прямыми прядями, у которого в руках были записи очерёдности, по которым он изредка объявлял знакомых персон из высших сословий. Но человек этот по большей части лениво исполнял свою работу, особо с этим списком даже не сверяясь, а запуская людей согласно порядку, в котором они выстроились вдоль стены коридора, освобождая по правилам порядка вторую его половину, дабы мимо них можно было проходить, в том числе и выходящим из тронного зала их «коллегам», что уже там в порядке очереди побывали.

Однако эта красновласая Арлин не успела ни пройти мимо них, ни даже потянуть на себя дверные створки, как те сами распахнулись, демонстрируя коронованную королеву-мать, Сару Темплин-Дайнер, в узорчатом тёмно-зелёном платье с чёрной вышивкой и белыми манжетами в тон прикрывавшего всю её морщинистую шею высокого накрахмаленного ворота.

Перепуганная женщина, что было в ней манерности, поклонилась статной особе, вежливо пропуская ту в зал, а едва та вошла, то попыталась по-быстрому прошмыгнуть серой мышкой прочь, вот только властный и громкий голос уже немолодой аристократки-правительницы раздался сейчас, словно гром среди ясного неба.

— Ты думала, я тебя не узнаю? Думала, что за прошедшие двадцать два года так изменилась, или что у матери короля плохая память на лица не самых значимых персон в кипящей жизни дворца?! — имела она в виду сейчас замок Триграда, а не Олмар, так как именно в столице королевства они виделись в последний раз, — Взять её! — скомандовала она стражникам, заодно пробубнив под нос самой себе, — Теперь надо этого Вигмарта разыскать, будь он неладен…

— Мама! — слегка наклонив голову с недовольной интонацией прервал король её мысли.

— Да, что «мама»-то? — возмутилась она, сверкнув своим синим взором на сына, — Ты тоже прекрасно знаешь, кто она.

— И знаю, как ты нечестно хотела поступить. А бесчестие порождает бесчестие, — помахал он письмом, чьё содержимое она не знала, однако же прекрасно в мгновение ока догадывалась.

— Это ты со мной о честности решил поговорить?! — застыла она на месте, — Ты, который вчера у входа заставил одного из мерзавцев, покушавшихся на наши жизни, стать ещё и предателем в своих рядах, опуститься на самое дно, дабы трусливо спасти собственную шкуру, будучи не в силах смириться с поражением и скорой смертью? Ты ещё устрой соревнования среди заключённых, отпуская каждый раз самого талантливого триумфатора! — возмущалась королева-мать.

— А что, неплохая идея, я здесь король, как решу, так и будет, — прикрикнул на неё Джеймс, — Устроил бы, если б всех узников не пришлось прирезать. Прямо вот сегодня же на ярмарке те назло, да нет там никого.

— Есть один пленник, — напомнила она про Лейтреда, незнамо зачем, так как к её позиции в данном вопросе это вообще отношения не имело.

— Пусть там и сидит до Триграда. А женщину эту отпустили. У неё ко мне дело, к королю. Не к тебе! — рявкнул он на мать, — И я буду решать, я буду судить этих людей, если решу.

— Меня не касается? Дело, касавшееся всего рода Дайнер! Кровь королей! Самое, что ни есть, семейное дело, которое касается меня ровно столько же, сколько и тебя, сколько и твоих детей, между прочим!

— Любишь ты по поводу и без приплетать моих детей, бесконечно мною через них манипулируя, — не сдерживался монарх в эмоциях и повышенном тоне, — Оставь их уже в покое! Любила бы их всем сердцем, наверное, как Кирстен бы была с ними в убежище, а не отсиживалась в своём собственном, отдельно от всех!

— Вот, значит, как! Я теперь королева, презирающая собственных внуков, — заключила она, — А ты хорош выдался, раздор внутри семьи вносить. Я, может, жену твою не желала смущать своими советами да поучениями, не хотела давить на её личную свободу и мнение, позволяя ей быть со своими детьми. Жертвуя драгоценным временем, которого у старой женщины осталось совсем какие-то последние крупицы, — причитала она, — Жертвуя возможностью побыть и пообщаться с внуками ради неё, ради вашей семьи, — выделила она Джеймса с Кирстен, как обособленную пару. Что ты вообще можешь знать о моих чувствах, несносный мальчишка! — со слезами в голосе покачала она головой.

— Были бы чувства, они бы выражались в симпатии к своему народу. Что ты хочешь сотворить с этой глубоко несчастной женщиной? — негодовал монарх, впрочем, не требуя от матери очевидного ответа.

— «Глубокое» у неё, сынок, кое-что другое! А насчёт того, счастлива она или нет, мне безразлично, когда на кону стоит доброе имя моей семьи! Всего королевского рода! — восклицала Сара.

— Сколько ты будешь давить на меня и решать, как мне жить? — интересовался Джеймс, — Я здесь власть! Я на троне! И никого нет рядом со мной сидящего! — вздымая руки кверху и немного их разводя, поворачивался он то вправо, где находились Эйверь, Вайрус, Корлиций, ряд советников и писари, то налево, где стоял гнусавый старик-астроном Винсельт, тонкий, как щепка, всегда чрезмерно напудренный и напомаженный казначей Гавр, суровый седеющий архисудья Грейвстром и другие приближённые, — Здесь, в моём замке, в моём Кхорне, в моём королевстве, я буду решать, как и с кем поступать! Стража, немедленно отпустите эту женщину! — рявкнул он так, чтобы на том конце у дверей его чётко услышали, — Ты меня сама таким воспитала, нечего теперь нос воротить от моего нрава и правления!

— Не забывайся, кто посадил тебя на трон. Как ты верно заметил, это я тебя таким сделала, — с сердитым выдохом заметила ему мать.

— Меня, а не себя. Так что я здесь командую, и я велю эту женщину отпустить с миром! — стукнул кулаком с перстнями монарх по красивому резному подлокотнику своего трона.

Двое бронированных гвардейцев сначала переглянулись, затем нервно принялись озираться на уже повернувшуюся к ним королеву-мать, снова посмотрели друг на друга, и, не рискнув увидеть где-то там вдали зала на троне разъярённое лицо короля, довольно медленно, нервно и неохотно разжимали свою хватку подле рук вздохнувшей с облегчением Арлин.

— А я сказала взять её! — не сдавалась Сара, — Что? Будем играть в «чей приказ важнее»? — интересовалась она одновременно и у несчастных, оказавшихся втянуты в эти семейные разборки стражников, и у своего сына, соответственно.

— Это даже не Каменный Дракон, мам, — покачал головой Джеймс уже с довольно мягким и усталым тоном в голосе, — Не родовой замок, где бы, может, время принадлежности к роду что-то бы имело… Это Олмар, это место веселья и гуляний, крепость для празднеств и ярмарок, которую мы итак в западном дворе превратили в поле казни…