Мальчишка не мог сдержать смеха, видя свою сестру в таком виде, без одежды, в преподносящей своё величие позе, одновременно скромной и в то же время пафосной. Явление богини, а на портрете по сути изображалось по замыслу Кетцеля изображалось именно это, снисхождение величественной красоты в наш мир, попросту не могло балансировать на этих гранях.
Так как суть детского очарования с толикой невинности и первозданной чистоты не могло в то же время не переплетаться двойственностью с самой яркой подачей изображения, подкреплённой к тому же всеми этими поклонами и дарами, восхваляя красоту персонажа.
Богиню-Дочь в религиозных сюжетах частенько изображали именно в таком виде, однако данный портрет был вовсе не для храмов или молитв, не отождествлялся напрямую с этой религиозной силой, а был именно портретом дочери короля, изображённой в качестве почитаемой богини и именно с лицом и внешностью самой Леноры, а не так, как разным художникам взбредёт в голову по-своему личному видению изображать Богиню-Дочь.
Такое родство с богами подчёркивало статность правящей династии и её представителей, однако же монархи не так уж часто смели прибегать к подобным сюжетам с таким отождествлением. Тем не менее, все известные примеры вошли в историю Энториона, а портреты стали признанными шедеврами великих мастеров.
Безусловно, Джеймс Дайнер желал, чтобы и его дочь в дальнейшем прославилась в веках на своих портретах. Она и без того давно уже обрела среди аристократии титул самого симпатичного ребёнка в новом поколении, затмевая красотой и дочерей Розенхорнов, и Анну-Софию Кромвелл, и Дорси Виалант, и многих дочерей знатных лордов. Разве что юная Маргарита Торнсвельд была тоже прославлена своим очарованием в песенной поэме своего дяди Эвелара «Песнь о Синеглазке», вот и королю тоже захотелось увековечить красавицу-дочь в произведении искусства.
Он даже планировал заказать её статую во дворе Олмара, а то и сам город переименовать в её честь, например, в «Ленор». Однако всё это уже, когда принцесса станет постарше, хотя бы достигнув возраста замужества, а то и после, ведь сразу же заключать её союз с кем-либо правящий монарх на данный момент не планировал, а там, года через четыре, уже видно будет, как обстоят дела в политической атмосфере между знатными родами.
Этот живописный портрет должен бы быть закончен к её десятому Дню Рождения, пятнадцатого дня месяца Виридиса, через десять дней. Планировалось роскошное празднество первого юбилея принцессы, с гостями и подарками, турнирами и соревнованиями. Но, учитывая, как Генри собирался срочно прервать происходящее в светлой комнатке написание картины, возможно, что теперь художнику Кольвуну и не удастся закончить его в срок.
Самому Генри на его десятилетний юбилей два с половиной года назад также посвящали портрет, однако же он там представал без окружающих мистических и религиозных мотивов, а просто был разодет в изысканные доспехи, украшенную драгоценными камнями шлем-шапку и вооружён мечом-гладиусом.
Ленора заслышала его хихиканье и обратила внимание своих мягких карих глаз с густыми выразительными ресницами, приоткрыв их от звука детского голоса, на подглядывающую голову братца, слегка порозовевшего в щеках и щурящегося от хохота. Девочка тоже зарделась краской, попыталась прикрыться руками, хотя по большому счёту было уже это делать довольно поздно.
— Нет-нет, не двигайся! Ты чего! О-о-ох! — простонал обречённо Кетцель, поглядывая то на принцессу, то на её изображение на картине, поняв, что поза напрочь утеряна.
— Заканчивайте, там что-то срочное, — Генри уже начал заходить в комнату, так как тянуть время дольше сам уже не видел никакого смысла, — Нейрис сказала, что на замок напали, нам нужно в укрытие, — поглядел он на сестру.
— Н-напали? К-ка-ак н-напали? — принялся нервно заикаться щуплый художник, который едва ли когда-то в жизни держал оружие или даже сидел верхом.
— Не знаю я, нам ничего не говорят, просто сказали забрать Ленору и бежать вниз. Вы тоже спрячьтесь, мало ли что, — произнёс он Кольвуну, например в секретариате есть ход к убежищу, вы же знаете, где это? Или примицерия найдите, он наверняка будет в панике сновать по коридорам, спасая документы, — предположил Генри, — А ты одевайся живо! Что стоишь голая, простудишься! — хихикнул он и велел сестре поторапливаться.
Та насупилась с важным видом, хмуро зоркнула в ответ, мол, нечего тут командовать, поставила руки в боки, как бы бунтуя и не желая подчиняться, но тут же вновь зарделась от смущения, и развернувшись расправленными белыми плечиками, блестящей в направленных солнечных лучах спиной и розовой попкой, сошла с мягкой тёплой подушки, служащей её заодно и грелкой для стоп, чтобы те не мёрзли при позировании, прошагала босяком к пуфику у двух закрытых сундуков, на котором и была сложена её одежда.
Именно здесь она переодевалась перед позированием, а точнее просто скинула с себя всё, аккуратно и поочерёдно разложив в должном порядке, чтобы потом было удобнее надевать на себя обратно. Ленора одновременно торопилась, мечтая скрыть поскорее наготу от глаз настырного братца, а заодно всё-таки нервничая и будучи взволнованной от известия, что на замок вдруг кто-то напал. Но в то же время все действия его были такими плавными, отточенными и грациозными, что позволить себе спешку такая юная леди попросту не могла.
По этикету, естественно, было бы правильнее отвернуться и для Генри, и для Кетцеля. Но художник вообще был занят упаковкой красок, закрытием стеклянных баночек резными крышками и мыслями о спасении картины, панически мечась у холста и даже не поглядывая в сторону девочки. А принц не мог упустить возможности ещё немного посмеяться над раздетой девчонкой.
Да к тому же художник итак рисовал её обнажённой, смысла проявлять жесты приличия попросту в данной ситуации не было. Да и Ленора по возрасту считалась ребёнком, впрочем, как и Генри, а к детям до четырнадцати не требовалось проявления в их сторону такого же этикета и правил приличия, как к отрокам и взрослым, те могли хоть голышом, хоть в одном белье по дому бегать, как практически во всех домах знати. Совсем в детстве и мыли их вместе, хотя чем старше, тем проще и удобнее было всё-таки друг за другом.
Крестьяне так вообще во дворах ставили тазики и ванночки, купая детей всех вместе или в быстрой очереди, даже не предполагая, что девочки могут стесняться мальчиков и наоборот — сам быт и обычаи воспитания к подобному никак не располагали. Стыд тела для малышей считался глупостью и практически чем-то им не свойственным, а юная нагота в культуре, особенно в визуальном искусстве: картинах, гербах, мозаиках витражей, портретах, скульптурах, особенно в дизайне различных фонтанов, попросту символизировала чистоту, нежность и невинность, отнюдь не являясь чем-то неприличным или эротическим.
В школах так вообще самым обычным делом было оказаться у всех на виду с голым полосатым задом, получая наказания или даже стоя в углу часть урока без исподнего. И неважно, мальчик или девочка, крестьянский сын или представитель могучего дворянского рода, хоть принцы, хоть принцессы, хоть герцоги, хоть отпрыски мясника и горничной — там дети были все равны.
А такое частичное оголение использовалось в воспитательных целях: во-первых, сквозь одежду наказание не так ощутимо, а если задирать только юбку, то розга могла бы порвать ценную ткань нежного белья, и во-вторых, опять же чтобы вызвать глупые смешки вокруг, вызывая неловкость и нежелание более оказываться в таком виде у всех на виду. Вот здесь уже можно было бы говорить о привитии некого понятия «стыда», важного для последующей жизни в обществе, приличия и манер, как некий урок на будущее.
Заодно яркие полосы на нежной коже могли служить демонстрацией того, что будет с очередным хулиганом или болтушкой, не желающими слушать учителя. Иногда наказав одного ребёнка в шумной компании непосед, остальные вдруг становились «шёлковыми», послушными и внимательно слушали урок.
