Ну повредился князь головой, и что с того?! Мало ли каких неприятностей в жизни не бывает?!

Царю Петру Алексеевичу разные народы служат, а во что веруют, то совсем неважно, лишь бы верны были и дело исполняли. И католики с магометанами, и лютеране с буддистами-калмыками. Шведам княжеская вера была безразлична — они в поход шли за деньгами и добычей, а это многим и веру с церковью заменяет.

Да те же яицкие казаки атамана Бородина наполовину старого обряда придерживаются, раскольники, на которых гонения идут. И ничего, служат исправно и терпимость ко всем иноверцам проявляют — а как иначе, если казачьи городки у кромки «Великой Степи» стоят, тут поневоле немного толерантным станешь, раз торговля идет.

Служивые рассуждали здраво — богу неугодно притворное христианство, за что небеса покарали князя, отобрав жену и дочерей, а заодно сильно проредили православное воинство в этом проклятом краю, где оно стало в крепостях гарнизонами. Но стоило Бекович-Черкасскому притворство отбросить и снова Девлет-Гирей-мурзой стать, как дела пошли хорошо. В походе через пустыню погибло всего три сотни людишек, хотя поначалу думали, что половина войска останется лежать мертвыми на пути. А как пришли — так две победы уже одержали, перебив много супротивников, и потеряв своих в доле один к десяти против ворога.

Как тут не радоваться служивым, ведь на войне каждый хочет выжить. А тут удача вроде снова пришла — вот и молились многие на князя, почувствовали, что удачлив полководец, а потому поверили в него. И тут уже неважно, какому богу он молится, да и попов в отряде не было. Не хватало там людей держать, что своей непримиримостью к другим верам вражду среди сослуживцев вызвать могут…

— Господа офицеры и мурзы! Надлежит нам выяснить, как действовать супротив неприятеля — наступательно на войска вражеские, либо, держа оборону, дождаться удобного момента.

Полковник Хрущов искоса посматривал на командующего экспедицией капитана лейб-гвардии князя Бековича-Черкасского — перед ним сидел истинный азиатский владыка, насколько он не походил на себя самого.

Где зеленый мундир, ботфорты, камзол и треугольная шляпа?! Куда они пропали?!

Парчовый халат, сафьянные сапоги с загнутыми вверх носками, отросла борода на сухом вытянутом лице, и не узкая как у татар, а вполне себе окладистая. Недобрый прищур глаз, бухарская сабля с богато украшенной рукоятью и ножнами лежит перед ним на ковре, на котором он восседает как владыка. Но почему как, ведь он и есть самый доподлинный «чингизид», даже имя сменил на свое родовое — Девлет-Гирей-хан. Имя настолько известное всем русским, которое вбили в память поколений свистом кривой татарской сабли, да плачем угоняемых в Крым невольников.

Только блестящий горжет петровского гвардейца висит на шее, прикрывая бляхой верхнюю часть груди — единственное европейское, что осталоссь в князе, который прямо на их глазах за два месяца превратился в самого натурального восточного деспота.

А может он и был таким, просто в какой-то момент слетела с него как шелуха, сползла как со змеи кожа, насаждаемый царем Петром европейский лоск, в здешних краях абсолютно не нужный и даже чуждый?!

В такое было трудно поверить, скорей всего, князь Бекович-Черкасский играл свою роль, чтобы не быть чуждым местному населению, понятным для них, что ли, привычным, какие и были тут владыки. Но в том, что он предан царю Петру и выполняет его волю, ни у кого сомнений не было, так что надлежало присягу исполнять.

— Думаю, нам следует построить укрепление, и принять тут бой, — осторожно начал силезец. — А как нанесем неприятелю потери знатные, так двинемся вперед, а пушки проложат нам дорогу на Хиву.

— А нет ли у неприятеля артиллерии? Тогда в лагере этом потери напрасные понесем, и волю царскую не исполним!

Майор Пальчиков посмотрел на Франкенберга — между двумя офицерами отношения были весьма натянутые. И тут забасил атаман Бородин, поглаживая окладистую бороду.

— Ежели крепость строить, так казакам там напрасная тягота выйдет, да и потери. Полки наши лучше за протоку отвести тогда, там место есть для действий конных.

— Сомнут тебя, атаман — в полках твоих полторы тысячи, а хивинцы по слухам десять тысяч одной кавалерии имеют, — Хрущов подал голос, но не настаивая, а в виде совета — не хотел свой полковничий чин вперед выставлять, дабы мнения иного им не давить.

— При таком перевесе они казаков твоих обложат и вырубят, а инфантерия с артиллерией помощь вовремя оказать не смогут. Лучше лагерем стать, занять позиции крепкие, да на них хивинцев ожидать, — подполковник Анненков даже пальцы рук сцепил меж собою, высказывая свое мнение. Сидевший рядом с ним майор Соковин, из дворян московских, энергично мотнул головой, соглашаясь с мнением однополчанина.

— У хивинцев нет пушек, все лазутчики и купцы об этом говорили. Пищалей в достатке, как и пороха, но худые они, фитильные — фузеи наши много лучше, — снова заговорил силезец, человек очень осторожный и предусмотрительный, в чем Владимир Андреевич не раз убеждался во время долгого перехода по пустыне.

— А потому правильнее их на позициях крепких встретить, да с ретраншементом — и посмотреть в бою, насколько вояки они добрые. А уж опосля действовать наступательно, когда ясно станет, чего от них ожидать нам следует. Позиции удобные есть — укрепления с двух проток соорудить, квадратом, восточную сторону солдаты на себя возьмут, а западную мои драгуны. Артиллерию в промежутках поставить, а нашу конницу между проток расположить — тогда она действовать сможет, когда нужда появится.

— Если в осаду встанем, где харч брать будем — бараны скоро закончатся, когда всех под нож пустим, — майор Пальчиков загорячился, но Бородин сразу охладил его.

— В озере рыбы уйма, уловы огромные вытаскивать можно. Сети у нас есть, лодки у местных возьмем. В протоках и арыках вода, колодцы опять же везде, а в них вода добрая. Зелени много, кустов — кони с голода не помрут, а верблюды вообще все жрут.

— Селения басурманские укрепить можно, валы соорудим, редуты поставим, а впереди рогатки с кольями. Из ивы корзин наплетем, фашины сделаем, — опять подал голос Анненков, и Хрущов убедился, что большинство в битву отнюдь не рвется, все осторожничают. Да оно и понятно — страшно в неизвестность лезть, да еще в чужих краях.

— Да и солдаты от перехода устали, и казаки. Кони из сил выбились — их неделю откармливать нужно. Лучше уж на месте знакомом хивинцев встретить, и посмотреть, так ли они страшны.

Мурза Тевкелев, в майорском чине пребывающий, как бы подвел черту под высказанными мнениями. И все собравшиеся в тенистом саде, сидящие на коврах среди набросанных подушек, посмотрели на Бековича. Тот надолго задумался, потом заговорил:

— Северную и восточную фортецию возводят батальоны Анненкова и Соковина, южную и западную эскадроны Франкенберга и Пальчикова — по казачьему полку на каждый участок в усиление — ибо биться пешими хорошо умеют. Укрепления за протоками возводить, они как рвы будут, кольями и рогатками прикрыть, чтоб с наскока сразу не полезли. За каждым ретраншемент возвести — дабы прорыв предотвратить, если оборону нашу преодолеют. Приступ с севера будет — там пространство ровное для набега, а с юга плавни да заросли. Потому все пушки там на позиции поставить, достать с обоза морские фальконеты — этими дробовиками сподручнее отбиваться будет, все же фунт картечи зарядить можно.

Бекович говорил уверенно, ведь вчера Владимир Андреевич весь вечер с ним о том вместе судили и рядили. Даже планы начертили соответствующие — теперь легче в жизнь их претворить можно будет.

— Возведение укреплений на полковнике Хрущове — ему надлежит за работами наблюдать, чтоб справно все сделали, а нерадивых батогами немедленно наказывать, дабы старались лучше. Дехкан привлеките, серебро из походной казны выделю — платить без обмана. Но солдат не изнурять — три дня у нас есть еще, но колья с рогатками нынче же поставить — береженого бог бережет. «Волчьи ямы» копать и иные хитрости удумать. А кайсаки с ногайцами дозоры на дневной переход нынче выставили — и на полночную сторону, и на восход. Так что предупредят, коли враг в силах великих подойдет. Тогда и биться с ним будем…