Бекович покачал головой — все же 9-10 тысяч конных воинов, с детства выросших в седлах, имеющие опыт набегов и разбоев, привычных к здешнему жаркому климату — слишком серьезная сила, чтобы ее недооценивать. И что скверно — у них превосходный конский состав, знаменитые текинцы одна из лучших пород в здешних краях. И эти лошади не будут измучены переходом, как казачьи, а, значит, маневренная война практически обречена. Так, контратаки возможны, но не больше.

— Так, думая голова, папаху тебе новую саблей раздобуду!

Опыт соответствующий у Бековича имелся, пусть в ином времени, и совсем на иной земле. По окончании военной кафедры университета, он отдал долг родине в лейтенантском звании — «пиджаков» в 1970-е года гребли в армию без разбора. Три года пролетели быстро, причем тянул службу в инфантерии, хотя собственные ноги там уже давно заменил «железный конь» в виде БТР-60, а затем оказался в штабе округа в одном из интересных отделов — все же знал почти все местные наречия.

После увольнения в запас, но уже старшим лейтенантом, занимался тем, чему учился — ездил в геологические экспедиции не только по Туркестану, но и побывал за «речкой» — в сопредельном Афганистане. После того как короля свергли, и тот остался в Швейцарии, а к власти пришел Дауд, ставший сердаром — что афганского лидера, что позже туркменского, всех их очень тянуло на пост «вождя», ведь таковы вековые традиции Востока. А через год после Саурской революции снова призвали в армию, и в сентябре 1979 года оказался в «мусульманском» батальоне, с которым и вошел в декабре в Афганистан.

И хлебнул лиха полной ложкой, пусть и получив капитана вместе с Красной Звездой, и афганским орденом «на закуску» из рук самого Бабрака Кармаля. И остался хромым на всю свою дальнейшую жизнь мирного геолога, потом замминистра, и ученого в последние двадцать лет…

— Мне нужно знать ваше мнение — возможно ли хоть как то договориться с хивинцами, и уладить дело мирно?!

Вопрос князя сильно удивил походного атамана яицких казаков Никиту Бородина — раньше Бекович-Черкасский не допускал мысли, что с воинами Шергази-хана придется рубиться всерьез, насмерть, то теперь сам вопрос говорил о том, что предводитель войска резко изменил свое мнение. А это было добрым знаком, а то среди казаков большие сомнения в успехе предстоящего дела были, особенно когда князь в буйство впал с одержимостью, когда ему весть черную доставили.

— Хива разбойничий вертеп, с ними никто и никогда не сможет дела решать, князь, — отвечал атаман осторожно — за свои сорок прожитых лет, а для казака это более, чем солидный возраст, он повидал многое, и не раз участвовал в стычках с хивинцами.

— С ними не говорить — резать надобно!

Полковник Иван Котельников, под началом которого были сотни из Яицкого городка, был куда как категоричен. И его можно понять — через все лицо протянулся страшный шрам от удара клинка, который не могла скрыть густая борода с обильной проседью.

— Они ограбят тебя, князь, если ты начнешь с ними полюбовно все решать, а потом в полон возьмут, и в рабство продадут. Биться надо насмерть, побить без всякой жалости, и они тогда кланяться земно начнут. Вот тогда и договариваться, но саблю лучше в руке держать обнаженную, чтоб чуть-что рубить было сподручнее.

Полковник гурьевских сотен Зиновий Михайлов, крепкий тридцатилетний казачина, с побитым оспой лицом, ощерился недобрым волчьим оскалом, потирая шею. Заарканили его когда-то хивинцы, чудом смог бежать из полона, благо до Эмбы тогда разбойники еще не дошли.

— Мы за атамана Маслака и его казаков отместку не вершили, а надобно зело — у нас память хорошая, — еще один полковник, Серьга Фролов прищурил правый глаз, на месте левого было бельмо. Осторожен был, несмотря на молодость, как степной волк в капкане побывавший, только лапу себе отгрыз и вырвался на свободу.

— А что случилось то?

— Полвека тому назад атаман с казаками Каню-Ургенч на саблю взяли, в поход за зипунами да женками ходили. Полона набрали, да вот беда — уйти не смогли, — Бородин знал эту историю — в походе том злосчастном сгинул его родной дед Иван, по прозвищу «Борода», которое и стало фамилией уже казачьего рода, что обитал на Яике больше века.

И продолжил негромко говорить, рассказывая давнюю историю, которая была крепко вбита в память яицкого казачества:

— Да за конями не углядели — часть хивинцы угнали, но треть в пустыне полегла, пока на Хиву караванными тропами больше месяца шли. Безводица намного страшней бескормицы, князь. Зато нагрянули внезапно, ибо всех кайсаков и туркмен, что на пути встречались, рубили безжалостно, чтобы весточку не отправили и не предупредили хана. Вот и ошеломили. Но жадность подвела — трудно в городках без баб сидеть, вот и стали хватать девок и бабенок моложе годами, чтоб совсем нестрашные ликом были. Упустили время, а тут сам хан с войском нагрянул — разбил казаков, часть успела сбежать, бросив полонянок. Атаман с сотней у минарета засел, да в башне укрепился — три дня отстреливались. И оружие сложили, когда хан на Коране присягу дал, что всех отпустит.

Бородин заскрипел зубами — горечь его переполняла. Но сдержался от ругани, все же перед ним князь, капитан царской лейб-гвардии, вон как бляха на груди сверкает.

— Обманул, басурманин — у них слово данное гяуру надлежит не исполнять. На кол многих посадили, остальных афганцам продали — только один казак через много лет сбежать из рабства сумел и горестную весть на Яик принести о гибели казаков.

— Так ведь же другие казаки были, что поперед в пустыню ушли, — Бекович выгнул от удивления бровь.

Атаман пояснил в ответ:

— В пойму Джейхуна их оттеснили. Казаки и удумали на островах спрятаться, их там много, и все зарослями покрыты, камышами, да кустарниками с ивами. Вот только хан приказал все проверить, даже в море лодки выслали. Настолько мести жаждали, что две недели искали. Нашли беглецов, да всех порубили — никого в рабство брать не стали.

— Понятно. А почему все же не стали полон брать? Из-за мести?

— Плохой из казака раб, непокорный, хозяев режут, стоит только басурманам осторожность потерять. Да и бегут всегда — кто вольно жил, тот рабское ярмо на шее терпеть не станет.

— Тогда готовьтесь к отместке — пройдем огнем и мечом так, чтобы наш визит надолго запомнили. Пойдете полками впереди изгоном, раньше всего войска к Эмбе-реке выйдите, да коням отдыха дадите. Да, нынче же в степь на бухарскую сторону сильные разъезды отправите, и чтоб каждую ночь при оружие спали — мыслю, нападут каракалпаки или кайсаки, да уведут коней казачьих. А оно вам надо?!

— Сделаем, княже, сейчас же приказы настрого отдам. Число дозорных утрою, тогда мы воров перехватим, если что…

— Не сомневайся — родовой честью клянусь, видение мне было — за потерю мою жуткую помощь будет оказана, — глядя на мертвенно бледное лицо Бековича-Черкасского, Бородин не усомнился в истинности его слов. А потому мысленно решил отправлять в степь по одной сотне от каждого полка, а в другой держать коней под седлами, дабы помощь немедленно оказать.

— Токмо всех не рубить — отловить полоняников, особенно из «черных шапок», кои себя каракалпаками именуют. Язык их и одежду знаете, не ошибутся ваши люди?

— Будет тебе ясырь, князь — знаем их наречие, который год сшибки ведем, почитай каждый год в набеги на нас ходят вместе с ногайцами. А раз в три года и хивинцы к городкам подходят.

— Вот и хорошо. И особенно сейчас хватайте тех, кто с нашего берега на Бухарскую сторону переходит. Взад вертайте связанными, а мы тут поспрашиваем их, чего же они так в дорогу заторопились — палачи у меня добрые, спрос вести умеют.

— Сделаем, княже, далеко разъезды вышлем.

— Да, и что это у вас творится — почто три десятка казаков самовольно ушли, пока я в горечи пребывал?!

— Поймаем ослушников, как вернемся — все под плети лягут. Веру они в успех потеряли, вот и ушли тайно. Но я за ними в погоню сейчас казаков на добрых конях отправлю…