— В плен никого не брать, господа офицеры — доведите до каждого солдата! Раз в чалме, значит враг — убивайте, даже если пощады просить будет. Рубите и колите без всякой жалости — это местные кочевники, те еще разбойники, от них вся округа страдает. Нам такие пленные совсем без надобности. Но в шапках никого не трогать под страхом смерти, в плен брать и обходится ласково, раны перевязать и водой поить, накормить, если захотят. На то приказ строгий отдан князем Бековичем!

Хрущов еще раз повторил распоряжение, хотя сделал его еще в лагере — но в горячке боя всякое бывает. Могут и запамятовать, так что будет лучше повторить еще раз — на языке мозолей не бывает. И посмотрел на далекий, даже в подзорную трубу, зеленый оазис среди желтого пространства. На него огромной приливной волной накатывалась пестрая масса конницы, накрытая желтой пеленой взметнувшегося в воздух песка.

Доносились приглушенные расстоянием звуки выстрелов — засевшие среди чинар солдаты из охраны князя ожесточенно отстреливались. Да, там самые отборные воины, лучшие из лучших, да и укрепиться успели — были видны под деревьями повозки. Но их всего сотня, да и потери, видимо, понесли, ведь хана тоже охраняли отборные нукеры — хотя против ружей и пистолей саблей не отмашешься.

Волна вражеской конницы захлестнула оазис, показалось, что все обороняющиеся там перебиты. Стало страшно за князя, однако прислушавшись, Хрущов понял, что маленький отряд Бековича продолжает яростно сражаться, и вроде пальба стала даже более частой, несколько раз грохнули гранаты — эти чуть слышные хлопки ни с чем не спутаешь.

Большая часть хивинской конницы даже не остановилась, а понеслась вперед, к гребню, где была растянута тонкая цепочка фузилеров, с большими интервалами, в которых стояли пушки с расчетами. Будь война в европейских землях, инфантерия была бы обречена — но не здесь, у хивинцев нет огнестрельного оружия, да и как противник, не знающий регулярного строя и дисциплины, они не серьезный, хотя в храбрости и свирепости им не откажешь. Вот только даже имея семикратное превосходство, азиаты ничего сделать не смогут — у подножия гребня уже рассыпали «чеснок», на остриях которого кони сразу ранят свои копыта, да поставлены заранее заготовленные рогатки — солдаты по двое их легко несли на себе.

Препятствие несерьезное, однако, нужно время, чтобы изрубить жерди и веревки — но кто его даст, ведь семь сотен фузей с новыми пулями в минуту могут выпалить две тысячи пуль, а с расстояния в полсотни сажень каждая попадет в цель, и не важно, в коня или всадника. А за пять минут десять тысяч пуль обрушится на хивинцев — много ли останется коней целыми под таким свинцовым градом?!

А ведь еще будет лететь в лицо и картечь — семь пушек очень серьезная угроза, да и шведские драгуны уже выстроились рядами по ротам — а у них пистолей по два на каждого, у многих фузеи, палаши и шпаги, которыми они владеть умеют. И опыт не разбойничьих набегов, а долгой войны с самыми лучшими солдатами Европы, которых многократно побеждали. Ведь кроме победной для русских Полтавы или боя при Лесной, солдаты армии царя Петра Алексеевича очень хорошо запомнили «нарвскую конфузию» и неудачное сражение под Головчином.

— Приготовиться к залпу! Целься!

Хрущов поднял над головой шпагу — семь сотен солдат опустились на колено, курки на фузеях взведены. Все замерли, ловя на мушки скакавших всадников, яростно кричавших хивинцев.

— Пали!

Пушки рявкнули, фузеи прогремели слитным залпом — гребень заволокло белым пороховым дымом. Он еще не рассеялся толком, а солдаты уже зарядили фузеи, а канониры прочистили пушки и уже забивали банниками пороховые заряды и картечные связки.

— Целься!

Хрущов спокойно смотрел на неприятеля — первые шеренги всадников повалило на землю, но напор был очень велик. Новые степняки топтали копытами своих коней павших, и настырно лезли вперед, стараясь дорваться до ненавистных гяуров.

— Пали!

Вот теперь урон от залпа оказался намного результативнее — хивинцы словно на стену налетели — кони и люди попадали на землю сотнями. Но так и расстояние было в сотню саженей, не больше.

— Заряжай! Целься!

Хрущов громко кричал, держа над головой обнаженную шпагу. Резко опустил ее вниз, проорав:

— Пали!

С полсотни саженей промахи практически исключались — ущерб для неприятеля был чудовищный. От слитного залпа семи сотен фузей хивинцев буквально смело, картечь оставила в их рядах просеки. Но погибших тут же заменили новые всадники — всколоченные бороды, выкатившиеся из орбит глаза, разинутые в яростных криках рты — все это производило на всех христиан гнетущее впечатление. В иное время неопытные солдаты, может быть, и поддались страху, побежали, ища спасения.

И получили бы неминуемую смерть — нет ничего сладостней для всадника, чем зарубить со спины бегущего человека!

Но на гребне спокойно стояли ветераны, заряжали фузеи и не выказывали ни малейших признаков страха. А вот слева донесся яростный визг, но уже не от ярости, а страха. В плотном построении, в каком шведские кирасиры и драгуны не раз рвали пехотные каре, бывшие воины короля Карла врезались на полном скаку в огромное скопище туркменских всадников. Те такого афронта не ожидали, к тому же лошади у них подустали, а у христиан они были свежие. Да еще с фланга навалились ногайцы и кайсаки — началась безжалостная рубка.

На фланге наступил перелом — хивинце поворотились в бегство. Но здесь они лезли вперед, настырно, иступлено крича. Десятками валились кони, наступая копытами на «чеснок», потом прорвавшиеся всадники налетели на рогатки — своротить с хода не удалось — образовался огромный вал из конских туш и человеческих тел. И в этот момент пальнули картечью пушки и обрушили град пуль стрелки.

Даже отчаянной храбрости люди, и те, кто охвачен приступом самоотрешенности и фанатизма, оказавшись в положении нещадно избиваемых людей, и без всякой возможности нанести врагу хоть малейший ущерб, слабеют духом. Так и тут произошло — хивинцы в одночасье бросились в бегство, провожаемые выстрелами, а за ними устремились драгуны с кайсаками и ногайцами, вонзая острую сталь в подставленные спины…

— Ничего, выстоим — нечего им нам противопоставить!

Страха в душе не было — смерти он мало боялся еще в той жизни, а сейчас, с обретением нового тела, страх вообще исчез как таковой. Единственное, что Бекович не хотел себе, так это глупой кончины, хотя, если разобраться, бывает ли она умной по большому счету.

Князь, ловко и быстро орудуя шомполом, зарядил фузею, прислонил ее к чинаре. Затем перезарядил двуствольный пистолет, насыпал пороха на полки. Мысленно отметил, что после боя необходимо сделать для него кобуру, как у пистолетов Маузера или Стечкина. С них ему приходилось не раз стрелять в Афганистане, и он по достоинству оценил пристегивающийся к рукояти приклад, функцию которого и выполняла кобура. Точность стрельбы резко возрастает, это не с вытянутой руки палить.

— Что, чумазые, получили по сопатке и утерлись?!

Хивинцы после второй атаки отхлынули — потери всадников оказались просто чудовищный. Трупы, людские и лошадиные, высились грудами, кое-где чуть ли не на высоту человеческого роста, наводя на врагов ужас. Понятно, что после очередной демонстрации превосходства огнестрельного оружия с новыми дальнобойными пулями, даже самые упертые и «отмороженные» на голову кочевники осознали — подходить близко нельзя. Тут найдешь собственную смерть!

Странно, но жалости или сострадания к этим своим соплеменникам Бекович совершенно не ощущал, более того, сам желал их истребить поголовно, без всякой пощады.

«Им нужно дать страшный и кровавый урок — только под страхом полного и поголовного уничтожения, их можно принудить соблюдать законы, которые я намерен ввести. А мне не нужны разбойники в Хорезме, те самые, кто считают, что могут по праву своего происхождения безнаказанно грабить дехкан. Сарты мне нужны гораздо больше, именно они создают все блага — а потому им нужно обеспечить спокойствие и порядок на будущие времена. Именно оседлое население является прочной основой любой государственности — а кочевники никогда!