Царь задумался, несколько раз пыхнул трубкой, заговорил:

— Коли сотворит это Чириков, то быть ему в чине бригадирском, ан нет, поедет воеводой в колымский городишко — там погода морозная, враз остуда придет. Раз взялся за гуж, не говори что не дюж!

Царь прошелся по кабинету, посмотрел в распахнутое окно — в любимом его сердцу «Парадизе» всегда дул ветер с Балтики — приятный, чуть солоноватый от моря.

— Лейтенанта Кожина, что хулу на князя Александра написал, что делам оная персона не предается, магометанство приняла и норовит изменить, войска наши хану хивинскому предать обманом, под суд отдать и в кандалы заковать… Нет, отправить в Хиву немедленно, князю Александру с головою. И пусть лоцию Аральского моря составляет, озер разных и рек, и быть ему в тех краях до скончания века, или пока я повеление особое на то не отдам. Не будет дурью маяться, злословить и пьянствовать!

— Еще верфь заложить нужно, на реке али на море, государь. Хивинцы и бухарцы флота не имеют, и корабли наши в смирение их привести могут и край за нами держать сподручнее будет.

— Допиши, Алексей Васильевич, генерал-адмирал правильно сказывает. А пушки мы отправим, и припас воинский в достатке. Но ведать всем не Кожину, а капитан-лейтенанту Рентелю! Ишь ты — не нравится ему Бекович. Раз пользу приносит и не хочет креститься, то пусть кукишем обмахивается, али гарем себе заводит из невольниц — нам то что, если для дела полезнее выйдет. Если у хивинцев землицы у моря Аральского оттяпает, то ему в вечное владение отдать, коли Шергази-хана к покорности приведет. То намного важнее будет, а кем ему называться — князем али Девлет-Гиреем, пусть сам решает, и так испытания злые перенес, но пользу нашу блюдет!

Царь выбил потухшую трубку и немедленно раскурил новую. Пыхнул дымком, и снова заговорил:

— Князя Александра жалую чином майорским Преображенского полка. И состоять ему в ранге премьерском — пусть честь получит изрядную за дела свои. И по армии быть генерал-майором. Пиши, Васильевич, на оную персону патенты. И парсуной своей малой жалую, в медальоне бриллиантами усыпанном. Будет чем ему гордиться. А ежели Хиву в полную покорность нам приведет, то ничего для награды не пожалею! Желание его исполню, и в том свое слово царское даю! И это ему отпиши тоже…

— Аллах милосердный….

Всю излучину заволокло пороховым дымом — коварные урусы подготовили там подлую засаду, покарай их всевышний. Гяуры беспрерывно стреляли с трех сторон из ружей, палили пушки по скопищу всадников, что никак не могли уйти, крутясь на месте. Сотни коней и людей упали в мутную протоку, полностью запрудив ее — и крови в ней стало как бы ни больше, чем воды. Хан собственными глазами видел, как песок окрасился кровью верных нукеров, что погибали там совершенно бесплодно.

То была самая настоящая бойня лучших воинов ханства, самых достойных, проверенных в походах и набегах. И горе захлестнуло сердце правителя, завыл он от полного бессилия!

— Не время предаваться печали и скобить, мой повелитель. Прикажи коннице немедленно отходить, — верный Досим-бей, как всегда оказался рядом и горячечно зашептал прямо в ухо, обдавая его своим дыханием. Казначей был взволнован и бледен.

— Ты безрассудно делаешь, что хочешь силой оружия победить урусов, которых все считают непобедимыми! Здесь не оружие, а токмо хитрость и обман уместны! Нужно наперед заманить их предводителя в свои руки, а остальное нипочем!

Хан ничего не ответил — владыка Хивы застывшим взглядом уперся в излучину с нескрываемым ужасом. Его всадники стали вырываться из западни, но с противоположного берега выскочили, до поры до времени скрывавшиеся в зарослях и под ветвистыми чинарами конные казаки. И, рассыпавшись лавой, устремились на ошарашенных их внезапным появлением хивинцев. Началась безжалостная рубка, в знойном воздухе сверкали серебристые клинки, слышался громкий посвист вековых врагов ханства, снова пришедших из своих городков на реке Яик.

Но это было только начало — из-за укреплений вышло множество урусов в зеленых мундирах, они поднимались из специально вырытых ям. И начали строиться в одну длинную шеренгу, затем за ней появилась следующая. Первый ряд солдат встал на колено, вторые стали целится из своих длинных ружей стоя.

— Слишком далеко — наши нукеры от них в полутысяче шагов, пули просто не долет…

Раздался грохот залпа, и тут, как говориться, пробрало до самых костей не только повелителя Хивы, но и все его войско. Гарцующие всадники стали падать десятками — русские просто не промахивались в столь огромное скопище коней и людей, казалось, что каждая выпущенная ими пуля находит свою жертву. По рядам войска пронесся затравленный вскрик всеобщего ужаса — шло нещадное избиение хивинцев.

Конница отхлынула назад, а русские мерным шагом двинулись вперед, из-за укреплений артиллеристы топчи выкатывали пушки — шесть штук стало у солдатского строя. Еще три выдвинулись на прикрытие казаков — те не преследовали бегущих всадников хана, а начали обдирать трупы убитых воинов, спокойно, молча и деловито. Казаки всегда ходили в походы за добычей, как и хивинцы — какие тут могут быть обиды — освященная веками традиция, которую никто не мог запретить.

— Смотрите, повелитель, у них еще пушки — теперь понятно, почему они учинили нам такую бойню. Между корзин торчат стволы, их топчи чистят и водой обливаю, чтобы остывали быстрее.

Хан стоял как мертвый, выпученными глазами взирая на стволы, машинально их подсчитывая. И ужаснулся — русские переволокли через пустыню три десятка пушек, тогда как у него не было ни одной. Атаковать русскую крепость было безумием — что могут сделать даже доблестный воин с одной саблей против пушки, а конный лучник против ружья, что стреляет, как минимум, вдвое дальше. Шайтан сделал эти ружья, помогая неверным победить мусульман столь подлым и нечестивым способом.

— Казаков полторы тысячи, не меньше. А сарбазов больше тысячи, да вон еще ногайцы и кайсаки — предатели веры, их с десять полных сотен, а может чуть больше. И в крепости еще с тысячу урусов, вон как густо стоят, победе радуются, нечестивцы.

Голос Досим-бея был на диво спокоен и рассудителен. Советник никогда не терял головы, и сейчас его прищуренные глаза подсчитывали не только врагов, но и павших в сражении хивинцев.

— Тебя обманули лазутчики, о мой повелитель! Урусов и мусульман против тебя собралось пять тысяч при тридцати пушках, а мы потеряли тысячу храбрых воинов, а сердца остальных преисполнены страхом! Они отступают за гребень, страшась пушек и ружей, что несут им смерть. Да и нам пора отступить, пока не попали ядром — слишком близко мы стоим, едва полторы тысячи шагов до неверных.

Досим-бей взял ханского коня за повод, и увел его за линию верных телохранителей гулямов, которые округлившимися глазами взирали на учиненное урусами побоище. Рявкнула стоявшая рядом с сарбазами пушка, и послышался шлепок и отчаянные вопли боли. Ядро попало в коня и смело его, затем отскочило прямо в грудь телохранителя, превратив того в изломанный мешок костей, запечатанных в шелковый халат — даже медная бляха нагрудника не спасла — ее просто вдавило в тело.

Хан задрожал от накатившего страха — он должен был погибнуть на месте, но верный советник его спас. А Досим-бей произнес чуть дрогнувшим голосом, утерев пот рукавом халата.

— Это последнее предупреждение, хан. Отводи всю конницу за гребень, пока ее не перебили — наши хивинцы испуганы, и в сечу больше не пойдут. Они и так понесли большие потери, у нас воинов чуть больше чем у русских, и если мы их всех положим мертвыми, то кто будет защищать тебя, повелитель, и наши города?!

— Что делать мне, верный Досим-бей? Ты меня уберег от смерти, твои советы мудры как никогда!

— Отправь немедленно на переговоры с коназом Искандером Кулун-бея и Ходжу Ишима — пусть посмотрят на плоды своей отчаянной храбрости льва и тупой головы барана! Я ведь советовал вначале говорить, а потом воевать, а они все сделали наоборот, ложно заверив тебя, мой повелитель. Пусть предлагают урусам что угодно — нам нужно вытянуть этого вероотступника на встречу — а там будем говорить с ним по-другому. И пусть едут как можно быстрее — пока павшим воинам не стали отрезать головы, ставя их в пирамиду, которая будет выше самого высокого, но недалекого умом бея, по чьей милости мы их потеряли!