— Почему?

— За подарки отвечает изгой-перс, беглец из Гиляни и вероотступник — вот уже три года мы наблюдаем, как он пытался организовать поход против тебя, мой повелитель. Он беден, и украдет врученные ему подарки для тебя, или часть из них, по крайней мере. И если так будет, то это означает, что Искандер пришел не с миром — кто же дарит от всего сердца надкусанную со всех сторон лепешку, к тому же черствую?!

— Ты опять прав, Досим-бей. Но как нам убить «хищника»?

— Когда он нажрется «мяса», можно предложить мир на долгие года. Он будет требовать все больше — ведь аппетит только разгорится, а мы делать уступки. И предложим разместить ему свои войска по нашим городам, дабы они сами соблюдали за сбором налогов, и для собственного прокорма — ибо кормить столь большое войско в одном месте очень сложно и трудно. И вот когда отряды урусов отправятся в разные города…

Казначей остановился и посмотрел на хана, и тот мотнул головой — говорить о дальнейшем не было нужды. И так понятно — отряды хивинцев нападут одновременно и перебьют урусов поодиночке. Те сильны совокупно со своими ружьями и пушками, и станут слабыми, когда разъединятся.

— Мы их тогда перережем как овец, — усмехнулся Шергази-хан. — Но если враг заподозрит неладное?

— А ты ему дай «мяса», чтобы голод стал нестерпимый, о мой повелитель. «Подари» ему те земли, на которых стоит его войско, он будет считать, что ты боишься его и покупаешь милосердие. И тогда он пойдет на Хиву, убежденный в своей силе. А тут оставит небольшой отряд — нужно ведь наблюдать за полученными землями и населением.

— Ты прав, — хан рассмеялся. — Он сам разделит свои войска, оставив часть их на заклание. Но все же — если он не пойдет на Хиву сразу, тогда что мы будем делать?

— Верни его падишаху в знак покорности всех невольников урусов, что есть на твоих землях. Просто собери их как можно больше и подари Искандеру. Многие тысячи голодных рабов обожрут все окрестности, рыбы в озере на них просто не хватит. А ты за это время соберешь все хивинское войско и обложишь гяуров здесь со всех сторон. Но битву принимать не станешь — зачем излишние смерти правоверных?!

— Я выморю их голодом, и потом одолею. А «старые» рабы вернутся обратно вместе с «новыми» невольниками, — хан зло рассмеялся, его прищуренные глаза блестели.

— Ты даешь хорошие советы, Досим-бей. Но почему ты не весел, и о чем думаешь, мой мудрый советник?!

— Не знаю, повелитель. Искандер одет как гяур и ведет себя также. Но то внешне, что видно глазам всех. А внутренне…

Досим — бей задумался, провел ладонями по бороде, пропуская седые волосы сквозь пальцы — такое за ним наблюдалось редко, лишь только тогда, когда ханский казначей был отягощен думами.

— А внутренне он совсем не тот. Он настоящий Девлет-Гирей, и поступает как мусульманин. Мнится мне, что не вероотступник этот гяур, судя по его обмолвкам, и мы тут сами заблуждаемся. Или принимаем желательное за то, что есть перед нашими глазами. Так зачастую бывает, когда великое начинает прятаться за малым…

— Ты ошибаешься, Досим-бей, он неверный, и что хуже — отступился от праведной веры!

— Пусть даже так, повелитель, но лучше было бы принять их на службу — и тогда весь Мавераннахр стал бы тебе покорен. Таким воинам противостоять никто не сможет!

— Нет, Досим-бей, я поклялся отомстить!

— Одно другому не мешает, мой повелитель. Надо выманить Искандера на переговоры и убить, а его воины пусть переходят тебе на службу. Ведь такое предлагал северный падишах?!

— Подумаем над этим позже, после казни нечестивого вероотступника Девлет-Гирея, у нас будет время…

— Наш могущественный повелитель поклянется на священной для всех правоверных книге, в присутствии твоих мурз, своих сановников и мулл, что сердце его нет дурных помыслов. Шергази-хан действительно хочет заключить с твоим повелителем, грозным падишахом Севера, союз, а тебя, великого воина и полководца, что одержал блистательные победы в десятках сражений, держать близ своего сердца, как брата и лучшего друга! И не будет меж вами никаких ссор и обид, а лишь вечная дружба!

Кулун-бей говорил выспренно, выпятив куцую бородку, Ходжа Ишим блестел раскосыми глазками — весь вид хивинского вельможи внушал собой полное доверие — такой вот ласковый и добрый дядюшка, любящий деток… каннибал и убийца, как не поверить такому.

— А в знак своей приязни, хан передает тебе все земли, где сейчас стоят твои доблестные воины — от озера и двум протокам на пять фарсахов! Вот тебе его фирман, в котором за тобой, великий бек и мурза, и твоими потомками, навечно закрепляются эти владения!

Бекович взял грамоту, посмотрел на печать, и протянул ее Самонову — перс быстро просмотрел и чуть кивнул головой, подтверждая, что текст соответствует заявлению сановника. А тот продолжал вещать:

— Люди твои, что послами были посланы к нашему великому повелителю Шергази-хану, по злому умыслу двух приближенных повелителя Хивы были объявлены лазутчиками. И действительно брошены в зиндан, а подарки для нашего повелителя, у них находившиеся, похищены негодяями! Одного из послов твоих, как его…

Кулум-бей пытался выговорить имя, но не смог и посмотрел на Ходжу Ишима — тот сразу пришел на помощь и на ломанном русском языке, видимо слова специально запомнил и выучил, произнес:

— Астраханский тархан Иван Воронин со слугами своими освобожден и вечером будет у тебя, коназ!

— Хорошо, — отозвался Бекович, наклонив голову. Беседа шла на узбекском языке, котором он владел как родным — стороны прекрасно понимали друг друга. Да и все тюркские наречия схожи друг с другом и вполне понятны при разговорах. Многие русские, особенно пришедшие из Астрахани дворяне, прекрасно говорили не только на них, но и на персидском и арабском языках — чему в торговле с востоком не научишься.

— А за другими твоими посланниками посланы ханские гонцы — прости, коназ, но их продали в каменоломню, что на границе с Бухарой — туда долго скакать и обратная дорога не близкая. Но через три недели их обязательно привезут. А виновники в оном приведены к твоему лагерю на суд и расправу, которую они от тебя примут.

Бекович посмотрел на брата Сиюнча, тот поклонился и негромко произнес на родном наречии, которое здесь вряд ли знали.

— Привели двоих к лагерю — у одного веревка в ноздри вдета, у другого в уши, и гоняют плетьми по кругу без всякой жалости — те только мычат, видимо, языки у них вырезаны.

«Чтобы лишнего не сказали про мнимые вины свои — нашли козла отпущения и поднесли мне невинных жертв, все на них свалив. Но надо делать вид, что поверил», — Бекович мотнул головой брату и тихо пересказал послам то, что ему поведал брат — не стоило надеяться, что одно из кавказских наречий неизвестно хивинцам, а так вроде показывает к ним доверие и без обмана. Добавил только от себя:

— Это подданные великого Шергази-хана, и он распоряжается их жизнью. Они мне не нужны, я рад, что мои послы нашлись, и теперь о том могу отписать своему падишаху, чтобы он не держал зла на вашего блистательного владыку, почтеннейшие.

И заметил короткий огонек злорадства, блеснувший в глазах Кулун-бея, и еще раз уверился в том, что его старательно пытаются обмануть и смягчая подозрительность, внушить доверие.

— Дабы земли твои не пустовали, и в знак своей великой приязни, — Ходжа Ишим наморщил лоб, видимо припоминая, и с трудом произнес, — к великому государю и русскому царю Петру Алексеевичу…

Сановник остановился, вздохнул с нескрываемым облегчением, и заговорил дальше на родном для себя языке:

— Наш всемилостивейший хан отпускает на волю всех урусов, что в неволе томятся. И передает их твоему падишаху, светлый коназ, или тебе — твои новые владения малолюдны, но вода есть, земля тоже. Они смогут трудиться на тебя, великий воин Искандер!

«А ведь это очень плохо — кормить этих людей мне нечем. И если хивинцы обложат меня плотно, то начнется голод. Это не дар мне, а «троянский конь»! И не принимать его нельзя — русские люди просто не поймут моего поступка, что солдаты, и особенно казаки».