Бекович усмехнулся, глядя на побледневшее лицо бывшего хивинского хана, и с мстительной жестокостью произнес:

— Ты же хотел с меня живьем содрать кожу и набить ее соломой — вот и сам узнаешь, каковы ощущения. Я ведь по тебе джаназу читать не буду — зачем погребальная молитва высохшему чучелу, каковым ты будешь навеки, вроде мумии египетских фараонов. Знаешь о таких?! А мясо твое с костями выбросим в пустыню — шакалам есть тоже надо, вот и послужишь им кормом в устрашении другим моим врагам!

Хан не отвечал, только бешено вращал глазами. Да и мудрено ему было ответить, с кляпом во рту — на всякий случай Бекович подстраховался — а вдруг хватит мужества откусить себе язык и истечь кровью.

— На выручку надеешься, Шергази? Зря ты — убить тебя всегда успеют. В яму его — пусть посидит, подумает!

Молчаливые и мрачные уздени уже крепко связали хивинца, и опустили его в импровизированный зиндан. Следом отправили и его советника, что с самого начала переговоров впал в странную задумчивость, из которой так и не вышел. Досим-бея тоже связали — рисковать понапрасну не хотел, мало ли что. Еще развяжет своего повелителя — а нужны лишние хлопоты?!

На края были положены бревнышки, на них сверху положили заготовленный щит — щель оставалась приличная, не задохнутся. В другую яму посадили имамов и суфия с учениками, но для сбережения от гибели, в бою ведь всякое возможно. Накрыли также щитом, ногайцы поверх стали выкладывать плоские камни — и вылезти будет проблематично, и защита от падающих стрел отнюдь не излишняя.

— Как, майор, все ли готово?!

Бекович посмотрел на Пальчикова — офицер был абсолютно спокоен. Да и ответил ровным голосом, без малейшей дрожи.

— Вагенбург поставлен, «чеснок» за арыком рассыпан, колышки в землю вбили, за дувалом тоже — начнут через него прыгать, наколоты будут. Фонари зажжены, расставлены по повозкам и за чинарами — фитили гранат поджигать можно. Пора огонь открывать с дальней дистанции, внести сумятицу в кавалерию, коней повалить. Пушки от лагеря дважды пальнули — пехота в каре построилась, значит, и на выручку нам пойдет. На гребне будут — должны все же успеть.

— Хорошо. Ты отряд сам формировал, тебе им командовать — а я пока посмотрю. Начинай, майор, полверсты осталось. Пора!

Бекович посмотрел на приближающуюся вражескую конницу — хивинцы накатывались плотной массой, яростно визжали и кричали. Такая своего рода «психическая атака» могла напугать кого угодно, кроме тех, кто сейчас засел в рощице. Послышалась громкая команда майора Пальчикова, и сразу прогремел слитный ружейный залп…

— Торопись, братцы, нельзя наших нехристям на расправу выдавать! Покажем басурманам с какой стороны хрен с редькой жрать!

Полковник Хрущов громкими криками поторапливал солдат — впрочем, те и так спешили, так что понукать никого из служивых не приходилось. И главное — никто из русских совершенно не боялся хивинцев, в отличие от самого первого боя, что случился четыре дня тому назад. Теперь все солдаты были уверены в подавляющем превосходстве своего оружия — пушки и ружья с новыми пулями превратили то сражение в самую настоящую бойню. А как иначе — хивинцев истребили восемь сотен, при этом собственные потери составили меньше десятка убитых и всего дюжину раненых. Колоссальный разрыв, что еще больше подчеркнул ту разницу между европейской регулярной армией и феодальным ополчением, время которого уже давно кануло в лету, но здесь, под жарким среднеазиатским солнцем, оно сохранилось. И на собственную погибель, как выяснилось!

Владимир Андреевич покосился на два высоких кургана, в которых местные дехкане погребли воинов хана, раздетых до исподнего — с убитых содрали халаты, шаровары и сапоги, не побрезговали и чалмами. А до этого солдаты собрали впечатляющие трофеи — груды сабель, пик, кинжалов, саадаки с луками. Встречались османские и персидские пистолеты, многие с золотой и серебряной насечке, с драгоценными камнями. Было и несколько допотопных пищалей, вроде дробовиков времен первого московского царя Иоанна Васильевича, по прозвищу Грозный.

Солдаты тщательно собрали все трофеи, и заодно облегчили мертвецов на все, что хоть как-то походило на ценности. Само собой монеты, покрытые замысловатой вязью — бухарские серебряные таньга и медные пулы, хотя изредка встречались и золотые тилли — своих монет в Хивинском ханстве не чеканили. Хорошей добычей стали пояса с металлическими бляхами, кольца и перстни с драгоценными камнями, и прочие вещички, которых погибшим владеть уже без надобности.

Нет, упаси боже — никакого мародерства не наблюдалось и в помине — все шло исключительно в общий «котел»!

Несколько человек, что припрятали находки, были моментально выявлены своими же сослуживцами и нещадно биты батогами на первый раз. И настрого предупреждены, что второго раза у них не будет — профосы в отряде есть, и вешать палачи умеют, навыки не забыли. Могут и на кол умеючи посадить — в этих краях предпочитали именно такой вид казни. Вешать правоверных не принято, так как все считают, что в этом случае душа умрет и не попадет к подножию трона аллаха.

Достались войску груды седел с прочей конской упряжью — целый полк оконить можно, и до зубов вооружить. И полторы сотни превосходных лошадей, намного лучших, чем те, что имелись у шведских драгун, пусть в большинстве своем пораненных — стоили намного больше, чем все остальные трофеи вместе взятые. Правда, их предстояло выходить, но то дело лекарей и местных знахарей, умеющих лечить коней.

Две недели русские наблюдали за чужой жизнью, что шла рядом с ним. И диву давались — благодатная земля с обильными урожаями, а местные дехкане живут намного беднее русских крестьян, причем, зачастую впроголодь. Несчастные сарты обираются всеми, кто имеет оружие или власть — их грабит хан со своими сановниками, отбирая лучшую часть выращенного урожая, затем местные баи. Долю выделяют на нужды мечетей, а все оставшееся, что не успели припрятать, выгребают соседи-кочевники, что служат в хивинском войске — они открыто презирают оседлое население. Причем, это не считая обычных разбойников, что, по сути, являются выходцами из степняков. Вот такая тут жизнь, невеселая и даже печальная.

Правда, с приходом русских жизнь в окрестных озеру Саракамыш селениях резко изменилась — целые сутки после сражения местные жители заготавливали конину, благо полтысячи лошадиных туш досталось — все их быстро разделали. На огромной бойне под открытым небом, в роях непонятно откуда слетевшихся толстых мух, трудились все дехкане от мала до велика. Куски мяса промывали — по протоке текли кровавые полосы, затем нарезали тонкими полосками, солили, благо солончаки вокруг, да и озеро соленое рядом — готовый рассол, и вялили под жаркими лучами солнца. В огромных котлах варили требуху — все ели неимоверно много, словно старались насытиться на год вперед. Даже собаки, раньше худые, так что ребра выпячивались, сейчас лежали в тени раздувшимися шариками и даже не гавкали, с трудом поднимая головы…

— Ты смотри, какая баталия идет?! Скоро к нам нагрянут!

На гребень Хрущов въехал одним из первых, осмотрелся, сидя в седле. Как они и рассчитывали, полторы версты преодолели достаточно быстро — идти дальше не было смысла. Именно тут и предполагалось встретить хивинскую конницу. Еще за несколько минут до приглушенных расстоянием первых выстрелов, Хрущов приказал войскам покидать лагерь — полковник разглядел через подзорную трубу казаков, что махали пикой с флажком.

Условного знака оказалось достаточно, его все с нетерпением ожидали — ногайцы и кайсаки моментально набросились на хивинские караулы, рубили всех в подряд без всякой жалости — спастись удалось немногим, их яростно преследовали. К этому времени пехота и драгуны с семью пушками уже покинули лагерь, тысяча двести пеших и конных солдат, русских и шведов. С ними пошло такое же количество ногайцев и казахов — всего под началом Хрущова оказалось две с половиной тысячи человек, да еще три сотни с двумя пушками остались в лагере гарнизоном. Полторы тысячи яицких и гребенских казаков, все четыре полка, ушли в ночь — они должны были уйти в пустыню, по большой дуге обойти хивинское войско, и в разгар сражения нанести удар в спину, захватив обозы, и главное — лишить неприятеля заводных коней, табуны которых паслись между протоками. Если диверсия удастся, то враг будет истреблен — на уставших и измотанных лошадях далеко не убежишь, догонят и перерубят.