— Я очень рад, что хан проявил такую милость! Теперь я доверяю его словам, ибо они подкреплены и делами! Но даст ли еду для этих несчастных невольников, великий Шергази-хан?

— Даст, коназ, но вам надо с ним обязательно встретиться, и в беседе, что будет сладостной, разрешить все вопросы. Ведь повелителям лучше общаться между собой, дабы мысли их не могли быть замутнены чужими словами, что будут переданы посредством посланников. Шергази-хан поклянется на Коране перед твоими посланниками, коназ Искандер, и перед муллами и всеми своими приближенными, что не причинит тебе вреда, и не затаил на тебя зла, великий воин. Потому что кровопролитие случилось по незнанию общему, из-за коварства и алчности подлых тарханов, что вздумали поживиться имуществом и подарками твоих послов.

«Заманивает в западню, сладко стелет, вот только жестко спать будет с ободранной кожей. Но и отказываться нельзя, слишком открытое предложение. Так, надо потянуть время, позиции вскоре полностью откроются, и там будет ясно, какими картами следует играть».

Бекович улыбнулся, мысли текли сами по себе, а посланники Шергази-хана только подтверждали его предположения — ничто не вечно под луною, а истории свойственно то ли повторяться, то ли скользить по наезженной колее в одном направлении.

— Хорошо, я отправлю своих доверенных мурз Смайла и Худайгули к вашему хану, чтобы присутствовали на клятве. Они передадут подарки от нашего государя пресветлого царя Петра Алексеевича его ясновельможности владыке Хивинскому. Князь Михайло, соблаговолите собрать вверенные вам подарки и вручите их Шергази-хану с должным почтением.

— Слушаюсь, княже, — перс поклонился, вот только голос его что-то немного дрогнул, но Бекович не обратил на это внимания. Сам же повернулся к посланникам и произнес:

— На какой священной книге я должен дать клятву?

— На книге пророка Исы, как и клянутся христиане, — в голосе Кулун-бея просквозило нескрываемое удивление.

«А вот тут-то ты хрен угадал с приправой к плову, да и горчица не подошла к нему — как говорил профессор Сергей Петрович Рябышев. Я мусульманин, для меня Евангелие не является священной книгой, я могу поклясться в чем угодно, и моя клятва не будет являться действительной. Никто не обвинит меня, если я ее нарушу. Послы тут сделали страшную ошибку, потребовав от меня дать клятву на христианской «книге. Но ведь тогда я могу спокойно ее нарушить, виноват в том будет Шергази-хан, что наносит мне этим только смываемое кровью оскорбление!»

Положив ладонь на принесенное Евангелие, причем лютеранское, на латинском языке, взятое у шведов, но с крестом на обложке, причем стараясь не касаться пальцами главного христианского символа, Бекович громко произнес слова требуемой клятвы — а в голове суматошно прыгали мысли. Он теперь знал, что та западня, которую хан уготовил ему, обернется против коварства самого хивинского владыки.

— Но если я поеду к хану в ставку, то там будет все войско хана, не так ли почтенные послы?!

— О да, коназ, тебе будет устроена торжественная встреча — такого почета никому еще не было оказано. Но ты можешь взять с собой отряд даже в полтысячи воинов, этого вполне достаточно для охраны и уважения — ведь тебе ничего не будет грозить.

Бекович чуть не рассмеялся, глядя на лучившиеся радушием лица сановников. И негромко, но твердо произнес:

— С моей стороны, почтенный Ходжа Ишим, это было бы верхом неуважения к почитаемому мною победоносному хивинскому повелителю. Надо привести все мое войско — мои сарбазы будут стрелять в честь хана из ружей, а мои топчи произведут праздничный салют из своих пушек — пороха у них на три войны хватит.

Лицо сановника перекосила на секунду, будто ему в рот попала богомерзкая лягушка. Предложение было явно не по вкусу, и Бекович окончательно уверился, что вельможа знает о западне, которую готовят против него. И сталкиваться с урусами в новом сражении хивинцам явно не хотелось. А так все просто — захватят в плен и заставят написать приказ о том, что для прокорма русские полки должны разойтись по селениям.

В настоящей истории лишь после четвертого приказа князя, когда тот под страхом смерти потребовал выполнять его распоряжение, майор Франкенберг уступил и тем самым обрек большинство русских, шведов и казаков на смерть и страдания в неволе. Но теперь с самого начала Бекович предложил вариант, который крайне не устраивал хивинцев. Сановники переглянулись между собой, и Кулун-бей заговорил:

— Нет, вам как повелителям надлежит вести беседы в тишине, а войска производят шум, опять гром из ружей и пушек. Тут есть небольшое селение, что стоит поодаль, у чудесного арыка, роща чинар, персиковый сад — наш пресветлый хан, и ты, великий воин с почтенным для воителя именем Искандер, там можете встретиться и переговорить между собой. Это примерно половина фарсаха отсюда — вести нужды войско нет, зачем там воины, там тихо, и деревья дают прохладу.

— Да, все правильно — зачем нам войска?! Сотни воинов с каждой стороны будет вполне достаточно для общей охраны. Мои войска останутся в крепости, от нее как раз половина фарсаха будет, или три версты. И войска хана хивинского отойдут на такое же расстояние — раз мы дадим клятву оба с Шергази-ханом, то должно быть между нами уважение и доверие. Не так ли, почтенные — ведь маленькая ложь всегда рождает большое подозрение. А раз нет места последнему, то стоит доверять друг другу, — Бекович показал свои открытые ладони и добавил с улыбкой:

— Зачем нам войска, нам не надо их. Ваши всадники будут стоять рядом с моей крепостью, и будут видеть что мои сарбазы не выходят из нее, а мои казаки и ногайцы будут присматривать на таком же расстоянии за горячими воинами хана — ведь мало ли кому взбредет что-то в голову, ведь нашлись люди, что подняли руку на моих послов?!

— Ты как всегда мудр, пресветлый коназ, и твои уста изрекли то, что смягчит сердце нашего владыки — он согласится с тобою!

«Похоже, что этот вариант у них был запасным — слишком легко согласился и морда не скривилась. Подготовят засаду?! Но мои люди объедут все, а вокруг пустыня. Будет виден подход хивинской конницы, и я успею либо удрать, либо подойдут мои полки. Что-то тут не так. Но что именно?!»

— Только в знак доверия не стоит брать твоим воинам ружья — а так у всех будут честные сабли — для почета токмо, уважаемый коназ! Разве не будет клинок тем символом взаимного доверия?!

«Что-то тут не то, так не бывает — чисто восточное коварство отнюдь не вымысел, а обычный прием в этих местах, тем более в это время — сам такой. А здесь все выглядит, как сказал один киногерой, чинно и благородно, аж слезу пробивает!»

— Чинары стоят, старые, в обхват, рощица малая — два десятка. Кишлак раньше там был совсем небольшой, даже мечети нет. Ныне заброшен, дувал начал разваливаться — людишки либо поразбежались, или кочевать аулами ушли в пустыню. А рядом с чинарами мазанка местная уцелела, остальные разрушены — одни верблюжьи пауки по развалинам бегают, твари зубастые. А вот под деревьями солдатам палатки поставить можно — там тень, хорошо, да киряз рядом. Потом арык идет неглубокий и персики — сад небольшой, одичал, люди пару лет тому назад ушли. Там хан свой шатер поставит, рядом еще один — переговоры в нем вести, в тени будете находиться, не на жаре, а охрана под деревьями скрываться — наши под чинарами, хивинцы, значит, под персиками, в прохладе.

Атаман Бородин говорил негромко — с полусотней он побывал на месте будущей встречи с ханом, и сейчас выкладывал свои соображения. По лицу видавшего виды казака порой проскальзывала некая растерянность, что ли, непонимание происходящего, или сам чего недосмотрел.

— Негде там спрятаться — даже в ямах не скроешься, солнце так жарит, что любой в печеную рыбу там превратиться. Да и без нужды то басурманам, княже. От их табора до места переговоров их коннице не больше четверти часа скакать, как бы лошадям до того не пришлось на жаре стоять. А вот от лагеря нашего казакам вдвое больше рысью идти. А пешим солдатам так вообще час, и то если налегке, да бегом кое-где — арыки сильно мешают, да на гребень по песку взбираться, а там еще идти полторы версты, — атаман тяжело вздохнул и подытожил: