Элис бросилась назад, к Одрику. Земля раскололась, слежавшаяся веками пыль и твердая скала раздались под ней. Из всех углов хлынул щебень. Элис отпрыгнула от разверзшихся под ногами провалов.

— Отдай! — выкрикнула Мари-Сесиль, повернув ствол пистолета к Элис. — Неужели ты думаешь, что я позволю ей отнять у меня…

Голос ее потерялся в грохоте обвала.

Одрик поднялся на ноги и впервые заговорил.

— Ей? — повторил он. — Нет, не Элис.

Мари-Сесиль развернулась, чтобы увидеть, куда устремлен взгляд Одрика.

И завизжала.

Элис тоже увидела что-то в темноте. Мерцание, светлое пятно, почти лицо. В ужасе Мари-Сесиль снова развернула оружие на Элис, помедлила и нажала курок.

У Одрика хватило времени встать между ними.

Все как будто замедлилось.

Крик Элис. Одрик падает на колени. Отдача толкает Мари-Сесиль назад, и она теряет равновесие. Ее пальцы цепляются за воздух, пока тело опрокидывается в темную бездну, открывшуюся за ее спиной.

Одрик лежал на земле. Из пулевого отверстия посреди груди вытекала кровь. Лицо было белее бумаги, и под тонкой кожей виднелись голубые вены.

— Надо выбираться! — крикнула Элис. — Может быть еще один взрыв. В любую минуту.

Он улыбнулся:

— Все кончилось, Элис. A la perfin.Грааль защитил свои тайны, как защищал и прежде. Он не позволил ей взять то, чего она желала.

Элис качала головой.

— Нет, Одрик, пещеру заминировали. Может взорваться еще одна мина. Надо наружу.

— Больше не будет, — все так же тихо возразил он, и в его голосе не было сомнения. — Это было эхо прошлого.

Элис видела, что ему больно говорить. Она опустила голову ближе к нему. В груди тихонько хрипело, и дыхание было частым, неглубоким. Она пыталась остановить кровь, но видела уже, что это безнадежно.

— Я хотел узнать, как она прожила последние минуты? Вы понимаете? Я не смог ее спасти. Нас разделил обвал, и мне было не добраться к ней.

Он задохнулся, глотнул воздуха.

— Но в этот раз…

Элис наконец приняла то, о чем знала с первой минуты, когда вошла в Лос Серес и увидела его, стоящего в дверях каменного домика, затерянного в складке горы.

«Это его история. Его воспоминания».

Она вспомнила фамильное древо, составленное с таким тщанием и любовью.

— Сажье, — сказала она.

На мгновение в его янтарных глазах вспыхнула жизнь. Лицо умирающего выразило острое удовольствие.

— Когда я очнулся, рядом со мной лежала Бертрана. Кто-то накрыл нас плащами, чтобы защитить от холода и…

— Гильом, — сказала Элис, зная, что так и было.

— Гремел страшный гром. Я увидел, как рушится каменный навес над входом. В ливне камней, пыли и грязи обвалился огромный валун и запер ее внутри. Я не смог пробиться к ней. — Его голос дрогнул. — К ним.

Потом он замолчал, и вокруг стало очень тихо.

— Я не знал, — с болью заговорил он снова. — Я дал Элэйс слово, если с ней что-нибудь случится, сберечь «Книгу Слов», но я не знал. Я не знал, унесла ли ее Ориана и где она… — Он закончил шепотом: — Ничего не знал.

— Так я нашла тела Гильома и Элэйс. — Элис не спрашивала, говорила как об известном.

Сажье кивнул:

— Мы нашли тело Орианы немного ниже по склону. Книги при ней не было. Только тогда я узнал.

— Они умерли вместе, спасая книгу. Элэйс хотела, чтобы ты жил, Сажье. Жил и заботился о Бертране, которая во всем, кроме одного, была твоей дочерью.

Он улыбнулся:

— Я знал, что ты поймешь. — Слова слетали с губ, как вздохи. — Я слишком долго жил без нее. Каждый день я чувствовал ее отсутствие. Каждый день желал, чтобы не выпало мне это проклятие — жить, в то время как все, кого я любил, стареют и умирают. Элэйс, Бертрана…

Голос у него сорвался. У нее сердце разрывалось от сострадания к нему.

— Не вини себя больше, Сажье. Теперь, когда ты знаешь, что случилось, ты должен простить себя.

Элис чувствовала, что он ускользает от нее.

«Заставь его говорить. Нельзя, чтобы он уснул».

— Было предсказано, — сказал он, — что в земле Пэй д'Ок в наше время родится тот, кому выпадет судьба донести свидетельство трагедии, постигшей эту землю. Как те, кто был до меня — Авраам, Мафусаил, Ариф, — я не желал этой судьбы. Но принял.

Сажье захлебнулся воздухом. Элис притянула его ближе, баюкая его голову в своих руках.

— Когда? — сумела сказать она. — Расскажи.

— Элэйс призвала Грааль. В этом самом зале. Мне было двадцать пять лет. Я вернулся в Лос Серес, веря, что жизнь моя изменится. Что я смогу открыться Элэйс и она полюбит меня.

— Она тебя любила! — яростно прошептала Элис.

— Ариф научил ее понимать язык древних египтян, — продолжал он, улыбнувшись. — Кажется, след этого знания живет и в тебе. Мы воспользовались искусством Арифа и тем, что она узнала из пергамента. Пришли сюда. Так же как ты, когда пришло твое время, Элэйс знала, что говорить. Грааль явился через нее.

— Как… — Элис запнулась, — Как это было?

— Я помню легкое прикосновение воздуха к плечам, мерцание свечей, прекрасные голоса, льющиеся в темноте. Слова словно сами стекали с ее губ. Элэйс стояла перед алтарем, и рядом с ней Ариф.

— Ведь должен был быть кто-то еще?

— Были, но… странно, я почти не помню. Я видел только Элэйс. Ее сосредоточенное лицо, тонкую морщинку между бровей. Волосы волной падали ей на плечи. В какой-то миг в глазах вспыхнул свет. Она подала мне чашу, и я выпил.

Веки у него трепетали, как крылья мотылька, часто-часто открываясь и закрываясь.

— Если жизнь была так тяжела, почему ты нес эту ношу без нее?

—  Perque? — с удивлением переспросил он. — Почему? Потому что этого хотела Элэйс. Я должен был жить, чтобы рассказать, что сталось с народом этой земли среди этих гор и равнин. Должен был позаботиться, чтобы история не умерла. Таково назначение Грааля. Помочь тем, кто несет свидетельство. История пишется победителями, лжецами, теми, кто оказался сильнее и беспощаднее. Истину чаще находят в молчании, в тишине.

Элис кивнула.

— Ты сделал это, Сажье. Тебе удалось.

— Гильом де Тудела написал фальшивую летопись войны против нас на французском. Назвал: «La Chanson de la Croisade». После его смерти безымянный поэт, сочувствовавший Лангедоку, дополнил ее. «La Canso». Наша история.

Элис невольно улыбнулась.

—  Los mots, vivents, — шептал он. — Слова живут. Так начиналось. Я поклялся Элэйс, что буду говорить правду, писать правду, чтобы будущие поколения знали об ужасах, вершившихся на земле их именем. Чтобы память осталась.

Элис кивнула.

— Ариф понимал. Он до меня шел той же одинокой дорогой. Исходил полмира и повидал, как извращают слово, нарушают слово и обращают его в ложь. Он тоже был свидетелем. — Сажье перевел дыхание. — Он ненадолго пережил Элэйс, но ему тогда было больше восьмисот лет. Он умер здесь, в Лос Серес, и мы с Бертраной были рядом с ним.

— Но где же ты жил все эти годы? Как ты жил?

— Я смотрел, как зелень весны сменяется золотом лета, и осенняя медь уступает зимней белизне, и ждал, пока наступит темнота. Снова и снова я спрашивал себя: зачем? Если бы я знал, если бы я знал заранее, каково жить в таком одиночестве, оставаясь единственным свидетелем бесконечного круговорота рождений, жизней и смертей, — как бы я поступил? Я пережил эту долгую жизнь с пустотой в сердце — с пустотой, которая все эти годы ширилась и ширилась и уже не умещается во мне.

— Она любила тебя, Сажье, — тихо повторила Элис. — По-иному, чем ты ее любил, но глубоко и верно.

На его лице отразился покой:

—  Es vertat.Теперь я это знаю.

Он закашлялся, и кровавые пузырьки показались в углах губ. Элис вытерла их краем одежды.

Он сделал усилие, чтобы приподняться.

— Я все записал для тебя, Элис. Мое последнее свидетельство. Оно ждет тебя в Лос Серес. В доме Элэйс, где мы жили, и который я теперь оставляю тебе.

Вдали послышался звук сирены, прорезавшей тишь горной ночи.