— Как вы себя чувствуете? Есть хотите? — Он отрицательно дёрнул подбородком. — Да не бойтесь вы, я вас не отравлю… Холодного молока хотите?

— Можно немного…

Свенка принесла ему молока и помогла попить. А потом пришёл Дикс, сел рядом, а Рианн принялась за работу. Говорили они на свенском почему-то, и Рианн невольно слушала их, продёргивая уток.

— Как ты? — спросил Дикс.

— Паршиво… Сам-то как думаешь?

— Да-а, — протянул свен негромко, — не позавидуешь, зато выспишься…

— Да уж, хороший сон… Ты хоть сам видел? Что там?

— Видел. Я был здесь вчера. На ладонь бы пониже, и ты бы напрочь забыл о женщинах… — Засмеялся невольно.

— Да ну тебя… — Центуриону тут было не до смеха. — Скажешь тоже… Я же видел, как всё было…

— И как тебя угораздило? Подумать только! Хорошо, что не пырнули…

— Их трое было… Один всё метил исподтишка… Крутился то так, то эдак… Я как-то потерял его из виду, а он залез со спины… Мог бы и горло перерезать, да росту ему не хватило… А мог бы и пырнуть, это точно, но он решил ниже кирасы… Мальчишка ещё, руки короткие, да росту нет… По-моему, он и сам испугался больше моего, когда кровь увидел…

— Ты убил его?

— Не я… Кто-то из ребят… Пацан ещё, он и с девчонкой-то, наверное, ни разу не целовался… Думаю, его в первый раз взяли, хотели проверить… Как они там это делают? Потом, после этого, мужчиной называют…

— Да, есть такое… — Дикс согласно кивнул светловолосой головой.

— Жалко его, чего полез… Сидел бы дома, у мамкиной юбки… был бы живой… Я-то выкарабкаюсь, а он… Чего он в жизни видел?

Рианн слушала их, а у самой начали дрожать руки. Не было в его голосе ни капли ненависти к этому молодому свену, а ведь он ранил его, ранил нечестно, со спины. Почему? Он даже жалеет его. Почему?

Рианн поднялась и ушла за шторку на кухню, стараясь привести в порядок мысли, чувства. Сейчас он, наверное, скажет Диксу, чтобы он не оставлял её с ним, что она грозилась убить его, пожалуется. Что сделает Дикс? Уберёт её отсюда? Или станет сам наблюдать за всем? Посмотрим…

Но Дикс пожелал скорейшего выздоровления, сказал, что зайдёт завтра и ушёл. Рианн вышла, спросив:

— Почему вы не сказали ему, что боитесь меня? Что я могу убить вас?

Римлянин молчал, и свенка не видела его лица.

— Я думаю, ты никогда бы на это не решилась…

Она только фыркнула усмешкой и вернулась за станок. Марк лежал и наблюдал за ней, как она торопливо, явно нервничая, продёргивает уток через натянутые нити.

— Но вы так испугались меня, что думаю, вы поверили… — проговорила негромко, согласно качая головой. Как бы он ни старался и что бы сейчас ни говорил, храбрясь, а его страх она и вчера, и сегодня почувствовала.

— Да, — он признал это, — мне действительно стало страшно. У тебя был взгляд, как у ваших… Я уже видел такой…

Рианн бросила уток и на триподе развернулась к центуриону, посмотрела ему в лицо задумчиво. Шепнула:

— Я бы убила вас, честное слово… За всё, что вы сделали со мной… за вашу жестокость…

— Да ну! Что ж не убила? Говорить всегда легче… — Он не верил ей. Да, вчера он ещё мог в это поверить, вчера он что-то видел в её глазах. Но, может быть, ему это всё показалось, с болезни-то? — Ты просто пугала меня… Ты бы никогда не смогла… На это надо решиться…

— А я бы не решилась, по-вашему? — Он отрицательно повёл головой вместо ответа. — Почему? Считаете, мне не хватило бы духу даже решиться?

— Не знаю, — честно признался он. — Если бы я был на твоём месте, я бы смог, а ты — не знаю. Ты — свенка, я видел свенских женщин, они на многое готовы ради детей, семьи… Ты — девчонка, взрослая девчонка, тебя просто оторвали от дома, не дали толком вырасти, ты сама не можешь толком понять, где ты и что делать. А чтобы убить, надо сильно ненавидеть, так, чтобы от ненависти даже голова не соображала…

— Считаете, во мне этого нет?

— Нет. Ненависть ещё не полностью заполнила тебя. Ты добрее, чем даже сама о себе думаешь…

— Добрее? — Она удивилась и усмехнулась на его слова. — Вы так думаете?

— Да, я так думаю… Ты могла бы быть хорошей женой и матерью, ты любила бы своих детей, и сомневаюсь, что ты вырастила бы из них суровых воинов…

— Да? — Она хрипло засмеялась вдруг на его слова, и Марк удивился: он слышал её смех лишь однажды, когда она учила его произносиль звук «р» по-свенски. А до этого она не смеялась ни разу.

— Они не должны были тебя продавать… Ты должна была выйти замуж и рожать своему мужу детей, а не… — Она перебила его:

— Замуж? — Усмехнулась, передёрнув плечами. — Да после того, что ваши сделали со мной, я бы даже сама не пошла бы замуж. Не смогла бы пересилить себя…

— Да, я помню, ты говорила… — Он устало прикрыл глаза. — Пять лет назад… На тебе порвали платье…

— Платье? Не только! — Её голос стал глуше, а слова — отрывистыми. — Один из ваших целовал меня в губы и лапал… Что он хотел найти у меня в двенадцать лет? Грудь? Откуда? Я так испугалась, я даже кричать не могла…

Марк смотрел ей в лицо долгим взглядом. Спросил:

— Поэтому ты не даёшь целовать себя в губы?

Она усмехнулась с горечью.

— Если бы не вы… если бы вы не сами… я бы сама… никогда… ни одного бы к себе не подпустила… Сама — никогда…

— Даже свена?

— Ни одного…

Рианн хмуро глядела на него исподлобья, а он с трудом выдерживал её взгляд. Да, что же пережила она двенадцатилетней девочкой, какой испытала страх, если боялась всех мужчин на свете, если от этого страха у неё даже задержка была на полмесяца только потому, что стала жить с мужчиной под одной крышей. А он? Он даже не спрашивал её ни разу об этом. И вообще…

Сам лично он по-животному, грубо изнасиловал её в первый раз, а потом ещё раз, и ещё… Он избил её, душил за горло, связывал ей руки… Ему самому это всё казалось игрой, развлечением, что ли. Он закрыл глаза и отвернулся от свенки лицом к стене. Он хорошо помнил этот страх в её глазах, как дрожали её руки, как её трясло всем телом в непонятном ему ознобе, как она всё время пыталась сопротивляться, как умоляла его не трогать её, как пыталась повешаться…

Как же она сейчас должна ненавидеть его? Что должна испытывать по отношению к нему после того, что он с ней делал? Убить, желать смерти — это самое малое… А она? Она не бросает его, осталась ухаживать за ним, отапливает эти комнаты, укрыла своим одеялом. Она была свободной, она не рабыня по своей сути, и было бы предсказуемо то, что она сбежала бы отсюда, вернулась домой. Но она всё делает по-своему… Так, как сама считает нужным…

Бедная, бедная девочка… Способна ли на такое какая другая женщина? Любая, пусть даже римлянка, не германка? Свободная в праве выбора?

Он открыл глаза и снова посмотрел на Рианн. Та уже опять сидела к нему спиной, руки её продёргивали уток, и бронзовые браслеты знакомо позвякивали. Человеком какой силы, какой души надо быть, чтобы пережить то, что пережила она, и полностью не раствориться в ненависти? Она ведь могла убить его в любой другой день! Могла отравить, задушить во сне, воспользоваться ножом! Но всё это время с ним она просто пыталась спрятаться от него, пряталась за работой, избегала здесь, пыталась не позволять ему брать себя в постели. Даже тогда с тем мнимым ребёнком, она просто сбежала, спряталась в храме.

Но он ничего не замечал этого. Работает и ладно, главное, стол готов, вода есть, жаровни горят. Молчит и ладно, главное, не путается под ногами, не спорит. Одежда заштопана, все вещи на местах, полы чистые, свежий хлеб на столе. Склоняешь её к близости — всегда сопротивляется, но стоит чуть нажать, применить силу — сдаётся, через себя переступает, зубами скрипит, но отдаётся. А он всё ждал, глупец, когда же она начнёт сама отдаваться ему, когда захочет сама этого, когда же начнёт изнывать от страсти под ним.

От всего этого заболела голова, снова начался жар, сердце бешено стучало в груди, всё тело пылало огнём, во рту пересохло, но Марк не звал её, лежал и смотрел в потолок, слушал, как монотонно работает ткацкий станок. Они никогда толком и не разговаривали нормально, бывали дни, когда вообще и она, и он молчали, пара дежурных фраз и всё. Что творится у неё на сердце, что в голове, он никогда особо и не задумывался.