— Но погиб он на охоте летом. А что вы хотите? Ваши люди убили мою мать, он стал вдовцом, и так и не женился больше… — Но Марк не дал ей договорить — перебил резко:

— Он мстил, верно? Мстил за жену, мстил за дочь, так?

Рианн в это время разрезала хлеб маленьким ножом и замерла, переведя взгляд на лицо римлянина. «Мстил за дочь…» Он так сказал? Конечно, и за дочь он тоже мстил, её опозорили на весь посёлок. А чего он хотел услышать?

— Чего вы хотите? — спросила негромко. — Да, он мстил, мстил вам за маму и за меня… А чего вы хотели бы услышать? И вы мстите, и ваши легионеры мстят… Разве нет? Это война, и всё так и будет… После его смерти жизни мне вообще не стало. Меня презирали, на меня косились все, и девушки, и парни… Пока жил отец, шептались за спиной, а после — совсем всё другим стало… Вы знаете, что это такое? Когда ты чужой среди своих? Когда никто руки тебе не подаст и куска хлеба пожалеет? И Крикс продал меня…

— Продал мне… — Он опять её перебил, глядя прямо в серые упрямые глаза свенки. Рианн выдержала его взгляд и ответила:

— Вот именно — вам…

Они молчали, и свенка быстро дорезала хлеб. Марк наблюдал за её руками, она нервничает. Это видно сразу.

— Представляю, как ты, наверное, жалеешь, что меня не убили, что я чуть не сдох здесь, а если бы ещё знала, что я… — На этот раз уже она его перебила нетерпеливо, не дав договорить:

— Я? Жалею? — Усмехнулась. — Даже не знаю, что вам сказать на это… Когда вы вернулись ночью тогда — помните, вы ещё отбивали крепость? — я тогда молилась за вас… Сама себе удивляюсь, что это было… И вы вернулись… Живой и здоровый… Так что… — Она бросила на стол нож, и римлянин вздрогнул от этого звука.

— Ты же сама грозилась меня убить.

— Грозилась, — согласилась, пожав плечами, — было и такое… Я не отказываюсь. Не надо только сейчас поминать моего отца, он здесь не причём… Вы сами пришли сюда, вы заритесь на наши земли, поля и леса, это вам всего мало… — Он перебил её пылкую тираду, выставив ладонь:

— Ладно-ладно! Мы всё равно не придём к одному… Ты защищаешь своих, я — своих…

— И буду защищать!

— А месть?

Рианн перевела взгляд ему на лицо. Он изрядно зарос за эти дни и похудел, но глаза всё те же, упрямые и решительные.

— Что — месть?

— Вы — свены — мстительный народ, ты тоже свенка, ты тоже будешь мстить мне? Мстить нам? Всему Риму?

Рианн молчала, разливая холодное молоко по кружкам, руки её дрожали, и по струйке молока это особенно было видно.

— Я не буду вам мстить, можете успокоиться. Если бы я хотела вам отомстить, я бы давно уже это сделала, но…

— Почему? Ты же могла меня убить, как грозилась тогда, или это были просто слова? Говорить всегда легче, чем сделать…

Она промолчала на это, какой смысл что-то выяснять сейчас, он правильно сказал, они всё равно не придут к одному мнению. Шепнула о другом:

— Ешьте лучше…

Марк смерил её взглядом от лица и до груди, до стола, не стал больше ничего говорить. Сидеть было больно, но лежать ужасно надоело, уж лучше так. Хотелось помыться и побриться, но он сумел пока только надеть чистую тунику. Она-то, конечно, выглядит хорошо, здоровая, молодая, на щеках румянец с улицы ещё не сошёл, помылась вчера, выспалась, по городу прогулялась, подышала свежим воздухом, и он — жалкий грех! Без её помощи сам бы даже по лестнице не поднялся. Так и сидел бы там до сих пор…

У неё своя правда, её не переспоришь. Так что, есть ли смысл? «Хочешь, чтобы я ел твоё мясо? Я буду есть твоё мясо, благо, что пахнет всё замечательно, а я не ел почти три дня…»

Он пил холодное молоко и ел купленные ею пирожки, а сам смотрел свенке в глаза, молча и упрямо жевал. Девчонка вдруг улыбнулась ему, спрашивая:

— Вкусно? Вы только поешьте совсем чуть-чуть, лучше больше выпейте молока или воды, а то заболит живот с непривычки, вы столько дней ничего нормального не ели…

Центурион вскинул брови и спросил:

— А тебя это заботит? Ну и будет болеть, тебе-то что? Можно подумать, тебе не всё равно?

— Ну, если вам так хочется ещё и с этим мучиться, — пожала плечами, — ваше дело. С вашей возможностью ходить на первый этаж мне вас жалко. — Засмеялась вдруг легко и непринуждённо, как он не слышал от неё ни разу. Ого. Она смеялась над ним, намекая на то, что, в случае чего, на первый этаж в уборную он не набегается. Она смеялась над ним? Над его незавидным положением?

И он засмеялся тоже, оценив её шутку. Дикая боль пронзила всё тело снизу вверх, а он всё равно смеялся. И свенка смеялась вместе с ним, смеялась не как рабыня, смеялась, как любой свободный человек, свободный от рождения. Так он не смеялся уже давно. Над самим собой. Умирал от боли, ладонями держался за живот, кривился, хмурился, а всё равно смеялся. Святой Юпитер!

Сидел, вытирая выступившие слёзы. Нет, это надо же, она издевалась над ним, смеялась над ним, и он, как дурак, смеялся тоже.

Рабыня вдруг поднялась из-за стола, предложила:

— Хотите побриться? Есть тёплая вода, можно даже помыться. Я могу помочь вам… Если вы, конечно, хотите…

— Было бы здорово… даже побриться… Мыться я пока боюсь, ноги меня не держут… Упаду здесь где-нибудь…

— Хотите, я сама вас побрею?

— А ты умеешь?

— Я несколько раз брила своего отца и ни разу не порезала.

— Да? — Он удивился. — Ну, если ты пообещаешь, что не перережешь мне горло, то, может быть…

— Не перережу, обещаю, — заверила Рианн.

После этого смеха вместе они стали вдруг ближе как-то друг другу, даже сами заметили это. Рианн сама нашла всё, что надо было, она знала, где всё лежит: острая бритва, бронзовое зеркало. Марк только наблюдал за ней, как ловко и быстро она всё делала, как наливала тёплой воды, как заливала щёлок. Он держал зеркало и в нём видел, как свенка намочила его лицо тёплой водой, потом нанесла щёлок, дожидалась, пока размокнет щетина, потом взялась за бритву.

Она не хвалилась, она, в самом деле, делала это ловко и умело, аккуратно, и ниразу не порезала. Марк убрал зеркало и наблюдал теперь за лицом свенки, она была серьёзной и сосредоточенной, думала о чём-то о своём, вряд ли она осознавала, что сейчас делает, настолько ушла в себя. Может быть, сейчас она вспоминала своего отца, свой дом, свой посёлок, свою семью, свою прошлую жизнь?

— Всё… — прошептала. — Теперь только ополоснуть…

Голос её был глухим, потерянным, даже не узнаваемым. Марк не ошибся, она думала о доме, о своей семье.

— Твой отец доверял тебе это дело?

Рианн нахмурилась, но ответила:

— Просто он знал, что я никогда его не порежу, а когда он был пьян, он это часто делал… Вы же знаете, у пьяных дрожат руки… Ему нравилось ваше вино…

— И ты никогда его не резала? Даже случайно? — Она в ответ отрицательно дёрнула подбородком. — Почему? У тебя такая уверенная рука? Или это опыт? Вряд ли ты делала это отцу всего несколько раз, как сказала…

— Ну, — она с сомнением кивнула головой, — отец часто напивался… Опыт у меня есть, — признала она его слова.

— Ты могла бы неплохо зарабатывать себе на жизнь, если бы стала брадобреем. — Рианн усмехнулась в ответ с презрительным фырканьем. — Нет, честно. Зачем ты днями просиживаешь за своим станком? Приходи каждое утро в крепость и брей сразу штук сто мужских морд… — Он уже и сам улыбался, глядя в лицо свенки. — Тебя завалят деньгами, честное слово!

— Нет уж, извините, брадобреи ваши не только бреют, но и зубы вырывают и кровь пускают…

— Ну и что? Вырвешь и пустишь, тебе ли этого бояться?

Но ответить ему она не успела — стукнула дверь, и Рианн вышла встречать гостя. Это был Дикс. Она провела его на кухню к хозяину, а сама вышла. Последнее, что она услышала, Дикс удивился:

— Ого, решил привести себя в порядок? Не ожидал…

Рианн не стала прислушиваться, пусть говорят, а сама принялась за работу.

Рианн не стала прислушиваться, пусть говорят, а сама принялась за работу. Дикс просидел до вечера, потом ушёл на ночное дежурство. Уставшая от работы Рианн пришла на кухню выпить воды и что-нибудь съесть на ужин. Попила холодного молока и съела свежего хлеба. Её хозяин сидел всё тут же, за столом, наблюдал за свенкой.