— Скажи ещё, что… тебе не нравится? — спросил её опять. Свенка в ответ дёрнула подбородком и устало сморгнула. — Ты же кончаешь, как и я… правда?

Рианн только молча выдержала его взгляд, раз за разом обжигая его лицо своим дыханием через чуть распахнутые губы. Вот тебе, вот… О, да, наконец-то, он услышал её долгожданный стон, тихий, правда, как от боли, а совсем не от удовольствия.

Центурион ускорил ритм, стал входить быстро и глубоко, ещё больше стараясь раскрыть её себе навстречу, ещё выше поднял её правую ногу под колено. Тут уже девчонка закрыла глаза, и он не стал ей ничего говорить, чувствовал, что осталось совсем чуть-чуть. Ещё… Ещё… Глубже… Быстрее… Вот тебе… Вот…

Сознание отключилось, волна нахлынувшего удовольствия поднимала его всё выше и выше в безоблачные высоты, к самому солнцу. Весь мир взорвался ярким светом, всё перевернулось вдруг, и его понесло вниз, с небес на землю.

Он хрипло дышал, уткнувшись лицом ей в грудь, в ткань её платья, стонал, переживая судороги оргазма. Уже по привычке он успел выйти из рабыни в последний момент, и теперь семя его толчками ударяло свенке во внутреннюю сторону бедра.

Немного придя в себя, Марк посмотрел девушке в лицо, спросил негромко:

— Ты успела? Я не понял…

Рианн, хрипло дыша от пережитого, дёрнула отрицательно подбородком.

— Почему?

Что за глупый вопрос? Она коротко усмехнулась. Что он хотел услышать? Что думает только о себе? Что ей больно от его кожаной сбруи? Что эта поза болезненна для неё? Ему хорошо, а ей больно…

— Пустите меня…

Он отпустил её, и опять поставил на ноги. Рианн покачнулась от слабости, но центурион не дал ей упасть, удержал за плечи.

— А сейчас можно и поужинать…

Ушёл переодеваться в домашнюю тунику, а свенка устало прислонилась к стене, переводя дыхание. Сейчас ему хочется пожрать… Потрудился, значит. А у неё всё тело болит, и голова закружилась. Перемазал её всю, а теперь подавай ему ужин. Чувствовала под платьем влажное бедро. Гад. Она никогда не сможет привыкнуть к нему. Что это было? Он накинулся прямо с порога! Он непредсказуем, как погода Германии. Что он может выкинуть? Что от него ждать?

Рианн стояла там же, когда он опять вошёл на кухню. Заметил, что она всё тут же, где он оставил её.

— Рианн? — позвал с тревогой. — Что случилось?

Хотел взять за плечи, развернуть к себе, глянуть в лицо, но свенка остановила его, выбросив ладонь:

— Не прикасайтесь ко мне!

Он впервые позвал её по имени.

— Что? Тебе плохо?

Она глянула на него исподлобья и ответила:

— Что это вдруг вы стали таким заботливым?

— Мне показалось, ты сейчас упадёшь.

Она усмехнулась, шепнув:

— Не дождётесь…

— Вот как! Ничего себе! — Тоже усмехнулся на её слова. — Давай поужинаем, а?

— Ужинайте, — дёрнула подбородком в сторону стола, — всё уже готово.

— Я хочу с тобой. Без тебя я есть не буду.

Центурион уже снял кирасу, пояса и даже успел переодеться в другую тунику, а Рианн всё это время не могла придти в себя, настолько была ошеломлена произошедшим. Он же набросился на неё, как безумный. Если бы её тело само не предугадало его действий, он что, ворвался бы в неё, в сухую? Его может хоть что-то остановить?

— Интересно, со своей женой вы поступали точно так же? — Она медленно дошла до стола и села на узкую лавку. Римлянин тут же сел напротив неё через стол.

— Тебе что, не даёт покоя моя жена? Да, представь себе, после нашей свадьбы я вёл себя с ней примерно так же. Я женился рано и занимался любовью со своей женой каждый день. — У него было хорошее настроение, и свенка не могла его испортить.

Рианн какое-то время смотрела ему в лицо, потом спросила:

— Как вы сказали? «Занимался любовью»? Это так у вас называется? А со мной вы чем занимаетесь? Просто делаете, что хотите? Или как?

— Ну, ты же мне не жена, ты — просто моя рабыня. Вот и всё. Я вправе делать всё, что хочу. Моя Атия — римская гражданка, она из хорошей семьи, она мать моего сына. А ты, — он пожал плечами, — просто варварка, германка, свенка, ты даже не умеешь читать и писать.

Рианн помолчала, потом, проглотив обиду, прошептала:

— Атия, значит… Может быть, я не умею читать и писать, может быть, я и варварка, по-вашему, но именно я, а не она, готовлю вам есть, штопаю вашу одежду и покупаю вам хлеб… — Он перебил её:

— Да, и ещё развлекаешь меня по ночам, не забудь. Что поделаешь, как говорится, за неимением жены сойдёт и рабыня… Даже свенка…

Рианн прикрыла глаза, стискивая зубы. Сойдёт, значит?

— Если уж вы так страстно любите друг друга, чтож ваша супруга Атия не живёт здесь с вами? Ну и готовила бы вам и ублажала по ночам? Что ж она там, а вы тут? И приходится вам, бедному, успокаивать себя рабыней, варваркой, свенкой? — Вот это она ему выдала, сама от себя не ожидала. Она хорошо помнила тот раз, когда говорила о его жене, и хорошо помнила, чем всё закончилось, и тогда тоже всё было на кухне, на вот этом столе… Зачем она опять это делает?

Римлянин перестал вдруг при её словах намазывать паштет на кусок хлеба и посмотрел свенке в лицо долгим взглядом. Рианн заметила, что глаза его опасно сузились, она уже знала, чем это грозит. Ну всё… Выпросила на свою голову… Держись теперь.

— А это не твоего ума дело! Занимайся тем, что должна, как рабыня, понятно?

Она поджала губы и сухо сглотнула.

— Ты поняла меня? Рианн? Я не слышу.

— Конечно, — она согласно кивнула.

Помолчали. Он ел, а она просто следила за ним со своего места. Он не тронул её, не ударил и сдержал свой гнев. Поэтому Рианн опять спросила:

— Почему вы не дали мне умереть?

Центурион перевёл глаза ей на лицо, помолчал, пожал плечами, отвечая:

— Не знаю…

— Зачем ухаживали, тратились на врача? Зачем?

Он и на этот раз так же пожал плечами, но не ответил, и так понятно, что не знал. И Рианн шепнула:

— Я пойду…

Он не стал её останавливать.

После этих событий несколько дней центурион дежурил по ночам, уходил вечером и приходил утром, завтракал, полдня отсыпался и уходил в город до вечера. В такие дни Рианн отдыхала от него, весь день старалась сама не попадаться ему на глаза, уходила и сама в город. Или пока её хозяин отсыпался, работала за станком. К тому времени, как центурион обычно поднимался, Рианн уже собиралась и уходила по лавкам, относила готовую ткань, брала нити на новую работу. Сама старалась вернуться тогда, когда римлянина уже не было. А ночью она была предоставлена сама себе. Уж тут она могла быть уверенна, что никто не тронет её. Она работала, вечерами штопала, ткала, стирала, спокойно могла помыться на кухне, и никого не боялась.

Такие ночные дежурства центуриона были для неё отдыхом.

По утрам центурион возвращался усталым и озабоченным своими делами, в сторону рабыни своей даже не глядел.

А потом его перевели на дневные дежурства, и в первые дни Рианн ждала, что хозяин придёт к ней в её угол, она боялась этого и не знала, как вести себя с ним. Но центурион всё так же возвращался усталым и подолгу просиживал один в раздумьях. Что-то там, на службе, тревожило его, что-то занимало все мысли.

Постепенно наступала осень, дни становились короче, задули холодные ветры, часто и подолгу шли промозглые дожди. От местных в городе Рианн знала, что урожай собрали маленький, ждали голодной зимы, а старший центурион крепости готовился к мятежам, усилил караулы, и жизнь у местных легионеров стала несладкой.

Рианн и сама замечала это. Хозяин стал оставлять на расходы всё меньше и меньше денег. Свенка и сама экономнее стала тратить их, но нужен был уголь для жаровни, ночи стали холодными, и приходилось тратить свои, заработанные ткачеством деньги.

Раз или два в декаду центурион сам приходил в её угол по ночам, упрямо сламывал сопротивление свенки, овладевал ею, получал своё и уходил. Он почти не разговаривал с ней, не бил, но если Рианн сильно уж сопротивлялась, тогда в руках римлянина просыпалась сила, которой молодая свенка противостоять уже не могла. Она сдавалась его напору, позволяла ему брать своё, но всеми силами выражала свою безучастность и немое несогласие.