— А кто их водит? — допытываюсь я.

«Завтра мы отправимся в Энгеду…»

— Они на автоматическом управлении, — объясняет адмирал. — Так легче и безопаснее. Меньше человеческого фактора.

«Завтра мы отправимся в Энгеду…»

Я замолкаю, вслушиваясь в эхо его слов в своих ушах. Да, этого не избежать — в конце концов, подземелья эшри были для нас таким же полустанком, как и скалы Гончих. Полустанком на нашем общем далеком пути. Но почему-то мне не хочется со всем этим прощаться. Я знаю, что Мэл пообещал Аделару вернуться, когда мы заберем у «белых мантий» Вика, но все же что-то здесь неправильно. Я смотрю на адмирала: он ранен и не может ходить без костылей, а лечить ногу придется довольно долго, что бы он там ни говорил. Первый советник оказался предателем, а преемников у него нет. Кто же будет заботиться о народе, если мы уйдем? И снова я раскалываюсь надвое. Есть то, что я хочу, и есть то, что будет правильным.

Человеческий фактор, человеческий фактор…

— Послушай, Мэл…

Он не дает договорить. Впереди показываются те два факела, и он решительно направляется туда. Снимает факел Аделара со стены. Я все еще стою там, где стояла. Мне будет сложно это сделать. Мне будет сложно рассказать ему о том, какое решение я приняла в эти минуты. Но выбор уже сделан. Не ради меня, не ради Вика и, наверно, даже не ради народа — ради Аделара.

— Готова? — спрашивает адмирал.

— Готова…

Я беру факел в ладони, закрываю глаза и вспоминаю все то, ради чего я оказалась здесь. Тепло струится сквозь мои крепко сжатые пальцы. Я боюсь открывать глаза, боюсь смотреть — ни на огонь, ни на лица Стерегущих. Ведь они еще не знают, что я приготовила для них. Не знают, как я стараюсь принять это и какая война идет внутри моего разума. Но так, и только так будет по-настоящему правильно. И никакой человеческий фактор не сможет мне помешать.

Да. Да, мой сбитый летчик.

Да, мой адмирал.

Навеки — так.

Пара секунд — и пламя загорается. Я открываю глаза и улыбаюсь. Улыбаюсь, глядя на него — теперь я не могу оторвать от него глаз. Я смотрю на Стерегущих сквозь мерцающее пламя. Пусть все так и останется, думаю я. Да будет так отныне и навек. Мы, трое. И да будем мы несокрушимы. Вместе — или порознь. И ни одни дороги да не разведут наших путей…

— Получилось, — говорит Мэл полушепотом.

Деверро забирает факел и возвращает его на место. Мои руки все еще пульсируют теплом. Мэл подает мне те злосчастные перчатки. Глаза у него такие, что я беру, не возражая. Беру, не отрывая глаз от той стены и надписей на ней. Не глядя, натягиваю сначала правую перчатку, потом левую.

И чувствую, как мой безымянный палец проходит сквозь что-то тонкое и металлическое.

— Малкольм?..

Я вытягиваю руку.

Так и есть — на моем пальце красуется тоненькое, плоское, похожее на переплетенную проволоку кольцо.

— Малкольм Росс!!!

Он, улыбаясь во все тридцать два, подступает ко мне вплотную. Берет меня за руку и приближает ее к свету.

— Ты… — начинает он.

— Я выйду за тебя, — произношу я быстро и на выдохе. — Да, Малкольм. Я согласна. Быть твоей женой…

Все отступает. Человеческий фактор, Энгеда, выбор — все превращается в пыль. Мэл… черт возьми, он сделал это. Сделал мне предложение. Мы поженимся. Я стану для него той, кого он будет любить всю жизнь. И… видит небо, я ведь с самого начала только этого и хотела.

Сзади неслышно подходит Аделар. Опирается на один костыль и, похоже, вообще не обращает внимания на боль. Он улыбается. Берет мою руку и вкладывает ее в руку Малкольма. Они оба сияют от счастья.

— Ты будешь любить ее больше жизни? — спрашивает он.

— Буду, — Мэл смотрит на мне в глаза, в его глазах и на его волосах мелькают отблески пламени. — Клянусь тебе, Данайя Росс. Беру тебя, как драгоценность, как великую награду, как стрелу в своей руке, как свою плоть и кровь. Клянусь, что буду рука об руку идти с тобой, пока мы еще живы на земле.

— А ты, Данайя Росс? — Деверро смотрит на меня.

— Клянусь тебе, — начинаю я, не отрывая взгляда от летчика. — Клянусь, что буду тебе и подругой, и возлюбленной, и матерью твоих детей. Клянусь, что не оставлю, не покину и не предам тебя. И, даже если разойдутся линии дорог… я выберу ту, которая в итоге приведет меня к тебе.

Говорю — и сама же диву даюсь, откуда все это во мне. Но правда остается правдой: я люблю его. Люблю, как саму жизнь, и даже больше. Он — мой сбитый летчик, он — мое спасение, мой друг, мой капитан… мой муж. Я — жена Стерегущего. Кажется, это сон. Но это — наяву.

Деверро берет наши руки в свои.

— Да будут долги ваши дни, — говорит он, глядя на меня с отеческой теплотой. — Да будут вечны.

Мэл целует меня под пылающими факелами. Я растворяюсь в этом моменте и не думаю ни о чем.

Но вместе с этим мне так сложно примириться с тем, что уже следующим утром мне придется его оставить.

Утро в подземельях непривычно прохладное. Не могу закутаться в одеяло настолько, чтобы мне наконец стало тепло. Холод как будто зарождается внутри меня, и это так непривычно для той, кто привык носить внутри огонь Истока. Я лежу одна: Мэл отправился за завтраком. Поднимаю руку и, прищурившись, смотрю на свое колечко. Когда мы вернем Вика, я обязательно позабочусь о том, чтобы светлый след на пальце Малкольма перекрылся новым кольцом. Все получается так правильно и хорошо, что аж непривычно. Я обрела супруга, Вик обретет отца, а Мэл — сына. И мы будем здесь, среди народа эшри, будем заботиться об их процветании и безопасности, а неразлучные Стерегущие наконец смогут трудиться плечом к плечу. Но для этого я должна сделать кое-что еще.

Я сказала об этом Малкольму. Похоже, он сразу догадался, к чему я веду — просто потому, что на моем месте он поступил бы точно так же. Но я понимаю, как тяжело ему меня отпустить. Если бы не свадьба, все было бы немного легче… что ж, значит, так было надо. Теперь у меня есть еще одна причина вернуться живой и с Виком — вернуться домой, сюда, к мужу и его народу. Холод на секунду отступает, уступая место привычному теплу. И как я раньше этого не понимала? Мы все принадлежим друг другу. Мы — чьи-то братья или сестры, чьи-то спутники, чьи-то возлюбленные, чьи-то родственные души. На самом деле переплетены все наши линии дорог. И убери отсюда одного — такая сеть распустится и распадется, словно паутина. Ведь мы прочны, словно паучья сеть, которая удерживает самолеты.

Пусть же она удержит хоть кого-нибудь из нас от нового падения…

Дверь открывается, и заходит Мэл с металлической тарелкой. Я потягиваюсь, перекатываюсь на край кровати и ложусь на живот, подперев голову ладонями. Я не могу налюбоваться им. На его тарелке — несколько лепешек, чаша с медом и горсть арахиса. Я прищуриваюсь, вдыхая запах свежей выпечки.

— Ты так долго… — говорю тихонько.

— Хочешь побыть со мной подольше перед уходом? — Он все понимает: смотрит пристально и чуть исподлобья. — Я на всю жизнь с тобой, а ты так беспокоишься о нескольких минутах.

— Мне тоже нелегко, — говорю я, садясь и принимая из его рук лепешку с медом. — Я просто знаю, что так будет правильно. И мне не страшно, знаешь? Мне совсем не страшно…

— Как тогда, в ущельях Гончих?

— Нет, наоборот, — Я улыбаюсь. — Тогда как раз и было страшно. Не-из-вест-но. А сейчас я все понимаю. Я знаю, кто я и где я должна быть. Теперь осталось просто сделать это.

— Ты повзрослела… — Мэл склоняет голову набок. — Ты не такая, какой была, когда спасла меня. Ты сильная… и стойкая. И очень, очень смелая.

— Эти дороги сделают таким кого угодно, — возражаю я. — Твоя дорога заканчивается здесь. Моя — чуть дальше.

Он молча гладит меня по руке, поправляет короткий сползший рукав. Какое-то время мы молча завтракаем. В такие моменты больше всего хочется что-нибудь сказать — сказать красивое и важное, такое, чтоб запомнилось, но ничего не приходит на ум. Я снова думаю, что дорога все упростит. И если что-то должно быть сказано — оно будет сказано, если чему-то полагается свершиться — оно свершится. Я спокойна, я слишком спокойна для человека, сделавшего этот выбор. Я была спокойна вчера, когда человеческий фактор взял свое в моем сознании, и я спокойна сейчас. Я не хочу отступать от своего пути. Впервые выбор дался мне вот так легко.