– Я знаю, тебе восемнадцать, Кит, но ты не привык жить один.

Я не желал, чтобы он каждую минуту заглядывал мне через плечо. Запрещал пить. Считал мои таблетки.

– Я всего лишь хочу остаться здесь.

Он как-то странно посмотрел на меня. Склонив голову набок. Прищурив глаза.

– Погоди-ка… тебе не… когда у тебя день рождения?

Дерьмо!

– Собираешься послать мне открытку или что?

– Тебе семнадцать!

– И это имеет какое-то значение?

– А как, по-твоему? Ты не можешь жить один.

– Я в порядке, – процедил я.

Он покачал головой:

– Послушай, мне очень жаль, но я должен поговорить об этом с департаментом социальной защиты.

– Ни за что на свете. Они сунут меня в приют!

– Придется, – сказал он с таким видом, словно попадет в тюрьму, если не донесет на меня. – Ничего не поделать. Но, может, они позволят тебе жить у меня, поскольку мы в родстве.

– Маркус! – взмолился я. – Оставь это! Мне все равно через несколько месяцев будет восемнадцать!

– В таком случае можешь переехать до восемнадцатилетия. Или пока не найдется твоя мать.

Он показал на трейлер.

– Тебе нельзя жить одному. Кит, ты же сам видишь!

Я подумал о Джен, готовившей вкусный омлет. Она обо мне заботится.

– Я ни к кому не перееду. И к тебе тоже. Лучше смоюсь. Туда, где меня никто не отыщет.

Маркус не высказал то, о чем думали мы оба. Мне будет очень сложно раствориться в толпе.

– Прости, Кит.

Он провел рукой по волосам.

– Я дам тебе знать, что они скажут, договорились?

Едва Маркус отъехал, я дунул обратно в трейлер.

– Он только сейчас сообразил, что мне семнадцать, – сказал я Джен. Она стояла посреди комнаты, полностью одетая, с ложкой в руке. – И пообещал донести. Это его священный долг или что-то в этом роде.

– Разве в семнадцать лет ты не имеешь права жить один? – удивилась Джен. – То есть если ты в шестнадцать убьешь кого-то, в Северной Каролине ты будешь считаться взрослым. Так почему же ты не можешь жить один? Это безумие.

– Значит, нельзя.

Я струсил.

Может, она разрешит пожить у нее? Если бы только она сама спросила. Но я должен дать кому-нибудь знать, на случай если мать найдут.

– Тебя заставят ходить в школу, – вздохнула Джен.

– И упекут в приют. Возможно, в интернат для проблемных детей, вместе с кучей психов. Я не поеду.

Она пригасила газ под яйцами и села за маленький столик.

– Думаю, тебя могут заставить.

– Заставить? Хочешь сказать, физически?

Она кивнула.

– Копы наверняка могут вынудить тебя, если не поедешь добровольно.

Я плюхнулся на другой стул.

– Что мне делать?

Я чувствовал свое поражение. В интернате я умру. С моим лицом я стану объектом издевательств. И побоев.

Как глупо. Мне вполне нормально в трейлере.

– Не знаю, бэби, – покачала она головой, гладя мою изжеванную левую руку. – Знаю одно: кто-то перевернул твою жизнь.

– Я не верю, что в мире остались хорошие люди, – сказала я доктору Джейксу. Я сидела на краю кожаного кресла, и мой голос был громче обычного. Слишком громким.

– Почему ты так считаешь?

– Думаю, люди только притворяются хорошими. Может, начинают сами в это верить. Но на самом деле люди не злы… просто думают только о себе. Плевать им, по чьим трупам они ступают. И по чьим душам. Им нельзя доверять. По правде говоря, нельзя доверять никому.

Он нахмурился.

– Откуда это у тебя, Мэгги?

– Отовсюду!

Я только сейчас рассказала ему, какая мерзость творилась в моей семье. И он еще спрашивает, откуда взялось мое недоверие?

– Нельзя ли более определенно? – спросил он.

– Взять, например, Бена. Он был таким милым, таким чудесным. Я бы доверила ему все на свете.

– Ты доверила ему свое сердце.

Я закатила глаза:

– Звучит так мелодраматично!

– Но зато правда, верно?

– Правда, – согласилась я. – Я доверяла Бену. Но он видел во мне только выгоду. Все, что он говорил, оказалось ложью. А мой отец, который…

Я вцепилась в подлокотники.

– Боже. Я считала его самым лучшим. А он изменял моей матери с Сарой. Сара… прекрасная женщина, заботливая, добрая, обманывала мою мать, свою подругу, не говоря уже про собственного мужа. И это приводит нас к дяде, трахавшему жену брата. И все эти люди… если бы вы увидели их, то подумали бы, что лучше на свете нет.

Я повернула руки ладонями вверх:

– Понимаете, о чем я? Хороших людей нет. На самом деле нет. Мой младший брат – хороший парень, потому что не подозревает, что в мире есть зло, и даже он, возможно, что-то скрывает. Какие-то темные стороны. Хороших людей не осталось.

Доктор Джейкс вскинул брови:

– Это предполагает, что ты считаешь, будто раньше хорошие люди существовали.

– Это фигурально выражаясь.

– Значит, все упомянутые тобой люди плохи?

– Да!

– Твой отец был плохим?

Я не могла сказать это. И просто кивнула.

– А как насчет тебя?

– Я хуже всех.

Он вздохнул и отложил ручку. Я не знала, почему у него на коленях всегда блокнот и ручка. Он почти ничего не записывал.

– Ты пытаешься выкрасить все либо в белый, либо в черный цвета. Либо добро, либо зло. Но так никогда не бывает.

Я положила голову на спинку кресла и уставилась на перегоревшую лампу. Он когда-нибудь ее заменит?

– Ты немного завидуешь Энди? – спросил он ни с того ни с сего.

– Завидую?

Я опустила голову и снова взглянула на него.

– Ни в коем случае. С чего бы это?

– Его отец жив, а твой – нет.

– О нет. Я действительно рада за него.

Это была правда.

– Он любит нашего дядю… то есть моего. Своего отца.

К этому еще нужно привыкнуть.

– Конечно, я хотела бы, чтобы отец был жив. Но я не завидую Энди.

– Хочешь, чтобы отец был жив. Несмотря на то, какой он ужасный человек? – улыбнулся доктор Джейкс.

– Верно, – раздраженно бросила я.

– Почему твоя мать вдруг решила рассказать Энди и тебе о его настоящем отце?

Мне нужно было подумать. Столько всего случилось за последние два дня. Но тут я внезапно ощутила почти несуществующий вес легкого тельца Мэдисон.

– В больнице лежит маленькая девочка. Она очень больна и… такая чудесная. Я как раз читала ей, когда в комнату ворвался какой-то тип и сказал, что он ее отец. Она ничего не знала о нем. Девочка получила душевную травму. Не говоря о том, что чертовски испугалась.

Мэдисон на несколько дней забрали домой. Все знали, что она скоро вернется и проведет остаток слишком короткой жизни, лежа в больничной или домашней постели.

– Поэтому я сказала ма, что Энди должен знать правду. Прежде чем обнаружит ее из другого источника.

– Надеюсь, они приведут к девочке психолога, – сказал доктор Джейкс, считавший, что психотерапия – ответ на все проблемы.

– Я скучаю по ней, – призналась я. – Страшно говорить такое, потому что ей лучше провести время дома, чем в больнице, но…

Я вспомнила, как сосредоточенно Мэдисон рисовала льва. Медведя.

– Иногда в больнице я забываю о себе. Думаю о том, через что придется пройти детям, и забываю о тюрьме и пожаре, и помню только о них.

– Сопереживаешь.

Я глянула на него. Рассмеялась.

– На моем бедре тату. Знаете какое?

– Надеюсь, не «Бен».

– О боже, нет, мне бы пришлось его удалить. Нет, слово «сопереживание».

– В самом деле? Необычно.

– У моего отца было такое на руке, чтобы напоминать о необходимости сопереживать другим людям.

– Но почему на бедре?

– Чтобы ма не увидела.

Я снова рассмеялась.

Он улыбнулся. Глянул на часы. Я поняла, что сеанс окончен. Впервые мне не хотелось, чтобы он заканчивался. Я только разошлась.

– Время вышло? – спросила я.

– Боюсь, что так.

Он кивнул.

– Увидимся на следующей неделе.

Я встала и пошла к двери.

– Мэгги?