Но что Сабрану до бед неспособной позаботиться о себе черни? Волновало его совсем иное… Продавать кому-то другому селян означало ещё сильнее уменьшать численность пригодного для пахоты населения, что само собой говорило о будущей, ещё более низкой выплате налога.

Многочисленное войско, которое Сабран содержал ради возможности оставаться на одном уровнем с тремя другими герцогами, неуклонно уменьшалось. Его значимость как аристократа в глазах соседних королевств постепенно уменьшалась, а в самом Кардагране кто-то и вовсе осмелился распускать о нём дурные слухи.

Двигаясь за следопытами по кровавому следу, оставшемуся от поражённого стрелой оленя, Клавдий с каждым шагом своего коня всё сильнее пропитывался злобой к высокомерной выскочке Людвигу Мидчелу, а также прилюдно осмеявшему его Альфонсо Кардаграну. Как мог король так нелестно отзываться о том, кто вместо плодородных земель, положенных ему за доблесть в бою, получил лишь выжженные хутора, толпы бандитов в своих лесах да высокие налоги?! Пусть титул герцога и компенсировал часть тягот, но точно не позволял королю вот так по-свински осмеивать его. Да ещё и перед кем? Перед каким-то безродным дерзким дворовым псом, что за неимением войска сам, как последняя глупая гончая, безрассудно кидается в бой.

Первый раз, когда наглец осмелился ему перечить и отказался от вассалитета, он ещё мог простить глупого лорда, да и сам Кардагран, испытывавший к Людвигу симпатию за помощь в убийстве короля Клера не позволил бы обидеть негодяя. Но сейчас, когда сам король решил отобрать у него, герцога, земли и как свои передать их какому-то новоиспечённому графу… Немыслимо. Никто не имеет права забирать подаренное, никто не смеет так поступать с высшими аристократами, никто, включая самого короля.

С Людвигом нужно было что-то делать. Амбициозный торговый проныра вытягивал из соседних лордов все соки, наживаясь на чужих слабостях, перетягивал из Сабранского герцогства всех способных торговцев. Попутно пользуясь симпатиями герцога Вильгельма Эльда, даже войско для собственной защиты не собирал. Зажравшийся подонок почти не платил налоги, обжился парой-тройкой алхимиков и жил себе припеваючи под покровительством чужого войска. В то же время, когда другие, собирая с миру по нитке, создавали для королевства безопасность, едва умудряясь поддерживать численность войска.

Беспечный выродок бесил его одним лишь своим существованием, но Клавдий всё же мог сказать мальчишке спасибо… за Безымянный.

Быстро образовавшийся из двух деревень город удачно располагался неподалёку от реки, что позволяло его жителям кое-как восполнять запасы провианта. Также, по слухам, доносившимся до герцога, в Безымянном процветало кузнечное, портное, а также алхимическое дело. Даже церковники двух совершенно разных конфессий, всегда соперничавшие между собой, в Безымянном смогли достигнуть неких договорённостей, объединив два храма под одной крышей.

Безумие… Но Клавдию оно пришлось по вкусу.

Перед тем как отдать приказ убрать с его пути Людвига, Сабрану предстояло отгулять трёхдневное пиршество по случаю обручения его сына со старшей и единственной дочерью герцога из соседнего королевства. Отдавать приказ на убийство в день обручение являлось дурной приметой. Тем более, когда союз двух герцогств, а также коварство Клавдия, коим тот так гордился, могли помочь Сабрану не только переступит через мёртвые тела трёх других герцогов, но и, вполне возможно, занять трон самого Альфонсо.

А что касалось Людвига… Ещё при его первом отказе для Клавдия стало всё понятно — не жилец.

Взмахом остановив следовавшего за следопытом герцога, охотник, отодвинув рукой пышный куст папоротника, жестом предложил своему господину взглянуть на ещё державшийся на своих четырёх копытах трофей.

Обрадовавшись тому, что их бесконечные блуждания наконец-то подошли к концу, Сабран как можно тише спускается. Мальчишка-оруженосец тотчас вручает господину лук и стрелу на случай, если придётся сделать ещё один выстрел.

Неспешно переставляя ноги по мягкой лесной почве, стрелок приближается к густому кусту, за ветвями которого взгляду его представляется очень странная, местами неприятная картина. Гордый рогатый красавец, опустив голову, хрипя, мыча, глядит на пару валявшихся на земле растерзанных оленьих тел. Самка и оленёнок…

— Какого хера?.. — заметив в теле оленихи торчащую стрелу, не сдержав возмущения, выдал герцог, отчего дичь, подняв голову, взглядом столкнулась с пришедшим за ней охотником.

Парнокопытный, предчувствуя смерть, в опале бросается на охотника. Из последних сил зверь несётся на герцога, а тот, в свою очередь, делает точный выстрел и… Пройдя по касательной, стрела разрезает оленю голову, пробивает ухо, уходя в сторону, а самого зверя, едва не насадившего Сабрана на рога, встречает парочка следопытов, вовремя выставивших вперёд свои копья. Олень поднимается на задние копыта, пытается зацепить людей передними, но младший Сабран тоже не дремлет.

Морец, сын Клавдия, не слезая с коня, выпускает первую стрелу оленю прямо в сердце, а второй попадает в левый глаз. Словно преклоняясь, лесной красавец падает на колени и перед тем, как издать последний вздох, в очередной раз сталкивается с Сабраном своим взглядом. Нездоровый золотистый блеск ока чуть ли не ослепляет Клавдия и тех, кто по-прежнему держал зверя прижатым к земле.

— Ты видел, отец? Видел, как заблестел его глаз? — Радостно воскликнув, поднял лук над головой молодой Морец. — Этот олень храбрее всех тех, что мы когда-либо видели, и по силе даже раненый не уступал двум сильнейшим следопытам. Уверен, он был как минимум принцем среди оленей, а быть может, и даже самым настоящим королём!

Звонкий смех молодого наследника слегка разрядил обстановку, и даже взволнованная нападением дикого зверя мать, позволив себе и своим мужчинам расслабиться, подозвала виночерпия.

— Морец прав, дорогой муж, это хороший знак. Давай оставим трофей слугам, а сами уже наконец-то отправимся праздновать. Не гоже нашему мальчику надолго оставлять свою будущую невесту, вдруг украдут, — заботливо проговорила Гретта Сабран, желая скорее сменить лесные прохладные, кишащие насекомыми декорации на более приятные, соответствующие герцогине покои.

— Подожди, женщина, — холодно произнёс Клавдий, переступив через долгожданный трофей, что по воле случая с последней выпущенной стрелой достался его сыну.

Как и следопытов, герцога волновал не только блеск глаз оленя, но и тот факт, что кто-то, помимо рода Сабрана, осмелился охотиться в принадлежавших ему лесах. За одно лишь посещение герцогских угодий полагалось серьёзнейшее наказание, не говоря уже об охоте на высокородную дичь.

Припав на колено, охотники с интересом принялись оглядывать разодранную тушу оленихи и оленёнка. Касаясь разрезов, рёбер и органов, один из мужчин с насторожённостью извлёк стрелу, застрявшую у дичи в брюхе, оглядел и обнюхал её наконечник. Опробовав железяку на остроту пальцем, мужчина, недовольно цокнув языком, сунул палец в рот.

— Что там, Флавий? Бандитов рук дело или браконьеров каких?

— Всё куда хуже, мой господин. Мне неведомы кузнечных дел мастера, способные столь остро затачивать свои стрелы. К тому же ни бандиты, ни тем более сельские браконьеры в жизни бы не посмели тратить дорогие усыпляющие яды на такие же уникальные и дорогие стрелы.

— Кто-то специально убивает мою дичь, дабы позлить меня? — костяшки на кулаках Сабрана побелели.

— Если бы это было так, то тогда зачем вредителям мучиться, пачкаться и вырезать сердца своей добычи? — вопрос охотника расставил все по своим местам.

— Колдуны… — Сплюнув на землю, Клавдий тотчас потянулся рукой к лежавшему во внутреннем кармане оберегу.