— Лжец. — Резкое замечание Блюмонда заставило меня отвлечься от пейзажа. Обернувшись, я взглянул в холодные, как лёд, пронзительные глаза повзрослевшего алхимика.

— Я, моя спутница и сын убежим из Каина этой же ночью, Людвиг. Мы уедем из города, покинем Кардагран, и ты более никогда о нас не услышишь. Из моих уст никто ничего о тебе не узнает. Мои дети никогда не будут знать, кому служил их отец, а будущая жена, как и я, добровольно откажется от всех воспоминаний, связывающих нас. Даже тот рецепт субстанции, названной порохом, я верну тебе обратно, только позволь мне и моим близким покинуть тебя.

Решительность, категоричность а также суровый взгляд готового ко всему алхимика меня насторожили.

— Ты вольный человек и волен делать всё, что вздумается…

— Хватит, Людвиг. Я прекрасно знаю, что бывает с теми людьми, которые решаются покинуть тебя и твой двор. Покончившие с жизнью висельники, утопленники или прирезанные в дороге путники. Никого ещё из твоих старых слуг я не застал живым. Я знаю, ты как-то можешь влиять на умы других, способен подчинять их своей воле, поэтому прошу, забери мои воспоминания, забери память жены, новорождённого дитя и сохрани жизнь. Отпусти нас, Людвиг, отпусти…

Блюмонд… За последние годы, проведённые в моём окружении, он лучше других смог разглядеть перевоплощение Людвига из сельского старосты в кого-то иного, совсем не похожего на себя прежнего. Десятки сражений на поле брани, тяжёлые финансовые битвы с торговцами и купцами в Безымянном сделали из глуповатого юноши, тенью сопровождавшего своего отца, достойного, готового ко многому умного мужчину. Словно покорная слабая пешка, прошагавшая весь свой тяжёлый, полный опасностей путь, он, достигнув конца, наконец-то смог преобразиться в сильную, так желаемую многими фигуру, именуемую ферзём.

Я и вправду никого из своего окружения не выпускал. Но, помимо обычной, свойственной людям жестокости, тому были и другие причины, коих мой верный благородный Блюмонд разглядеть так и не смог.

— Их убили потому, что они числились в кругу предателей… — желая хоть как-то в глазах парня восстановить своё доброе имя, произнёс я.

— Их убили, Людвиг. И это главное. Все они служили тебе, все были людьми, работавшими с тобой и на тебя, и всех их ждала смерть.

Слова Блюмонда, человека, некогда спасшего меня под Искрой, внезапно наполнили сердце яростью.

— Они были предателями! — вспоминая бедных сестёр, недовольно разбив кувшин о каменные зубья стены, выпалил я.

— Они были людьми, Людвиг, твоими людьми, — тут же парировал мой аргумент алхимик, а затем, потупив взгляд, извиняясь, в страхе склонил голову. Мой первый учитель, человек, познакомивший меня с магией этого мира, знавший о готовящемся покушении, боялся меня больше, чем собственного короля.

— Блюмонд, я не хочу отпускать тебя. Ты один из немногих, кому я ещё могу доверять.

— И поэтому, пока моя вера в вас и в ваше дело ещё жива, я прошу меня отпустить. Иначе… — Вытащив из ножен свой короткий кинжал, алхимик вкладывает его рукоять мне в руку.

Пуговица за пуговицей длинные тонкие пальцы Блюмонда расстёгивают свою рубаху, оголяя худую мужскую грудь.

— Как тебе будет угодно, — стиснув зубы, сжимая предоставленный мне клинок, со злобой, недовольством и такой несвойственной мне тоской произношу я.

Тогда…

Искра, зажжённая мною, стала пламенем, окружившим королевство Кардагран. Война за войной, конфликт за конфликтом, и вот запущенную химическую реакцию, способную уничтожить всё человечество, уже не остановить.

Пока люди, преследуя свои мелочные цели, бились друг с другом под управлением эльфийского Солума, в восточные земли, испокон веков считавшиеся человеческими, пришла беда, имя которой — зорфы.

Наши города грабили, в деревнях чинился разбой, не умеющие читать и писать звери побеждали обученную, так гордившуюся своим положением аристократию, угоняя наших сородичей в рабство.

Войны, начатые мною, хорошо ослабили приграничные королевства. Короли с такой радостью убивали друг друга за деревеньки, что даже не сразу заметили, как, в очередной раз ослабив себя, вдоволь напитали деньгами человеческий колосс, имя которому королевство Кардагран.

За три года войн, пылавших вокруг нас, Альфонсо ни разу не вывел войско из своих земель. Его лорды пировали, подкидывая хворост в огонь, и теперь, когда время смуты наконец-то закончилось, озлобленные на Кардагран короли пришли спросить с того, кто после победы над Клермондом обещал стать силой что устоновить мир на всём континенте.

Если Альфонс думал, что невмешательство — это не грех, то он сильно ошибался.

Герцоги, графы, лорды… Все в Кардагране в своё время могли получить огромные выгоды от вмешательства своего короля в дела других государств, но тот, словно упёртый баран, помешанный на чести, желал запомниться справедливым правителем, даже не видя того, что эта самая честность и справедливость его же и губит. Кардагран постепенно терял поддержку двора, ход его мыслей не нравился окружающей аристократии, когда я, в свою очередь, словно болванчик, со всем соглашаясь, где тайно, где в открытую посылал во все концы региона деньги, войска, советников. За утратившим доверие двором в Альфонсо разочаровалась и армия, которую тот, невзирая на возраставшую опасность, никак не увеличивал, ссылаясь на то, что подобное могло сильно навредить его народу.

Иронично заботясь об народе, он также умудрился разочаровать и его. Кардагран не слышал шёпота робких крестьян, доносившегося из церквей. Ведь даже крестьянам порой нужна война, нужна уверенность в том, что их лорды и короли сильнее других. И именно отсутствие этой уверенности, разгоняемое моими приспешниками, чуть не привело к восстанию в Силистине.

В своём письме, отправленном к каждому из кардагранских герцогов, воинственная Сайрис Силис, открывшая миру своё истинное имя, требовала немедленно сместить слабого короля, что бездействием своим позволял варварам грабить её земли. Горячая головушка Сайрис, называя себя наследницей всех приморских городов, обещала свою руку, а также всё положенное ей по праву взамен на смещение Кардаграна.

Скрытый умысел девчонки был виден всем. Возрождение силистинского государства та поставила превыше всего и, неумело маскируя истинные цели своих предложений, стала посмешищем в кругах королей соседних государств. А вот в Кардагране к её заявлению отнеслись совершенно иначе.

За столь смелые слова девицу, не имеющую оснащённого войска, больших земель, крепостей и даже поддержки лордов, требовалось немедленно наказать. Но Альфонсо, посчитавший просьбу Сайрис криком души, не отдал приказа найти ту и казнить, вместо этого всего-навсего потребовал её ареста…

Сейчас…

Верхом на чёрном коне я с собственной армией за спиной медленно въезжал в Каин со стороны Блошиных ворот. За спиной моей красовалось пятнадцать тысяч безымянных воинов. Каждого из них церковь с пристрастием готовила мне во служение, каждого заковала в первоклассную броню, дала коня, вложила в руки щит, копьё и на пояс повесила хороший меч. Ради одного сегодняшнего дня я потратил всё своё накопившееся состояние, ибо итог либо убьёт меня, либо возвысит над всеми ныне живущими в этом мире людьми.

— Опаздываешь, Людвиг… — приветствие графа Войнитского резануло слух.

— Кое с кем прощался. И, кстати, для кого-то теперь я господин герцог, — глядя на растерянную, впускающую нас в город стражу, хмуро произнёс я, и мужчина, ещё пяток лет назад пытавшийся меня убить, тотчас, робко улыбаясь, извиняется.

— Прошу прощения, не хотел вас обидеть. Слышал, Мидчел недавно умер, приношу свои соболезнования.

— Мидчел умер от болезни, он и так долго продержался. Мне больше жалко Вильгельма Эльда: никому не пожелаешь участи быть убитым собственным сыном. — «Если не брать в счёт тот факт, что именно мои люди надоумили мальчишек зарезать отца, дабы между всеми наследниками распилить войско, служившее нерушимым щитом Кардаграну».